Я больше не хочу слышать слов «нравственность» и «духовность». Хотя бы годик-полтора! Меня от них уже тошнит и хочется немедленно выпить. Еще чуть-чуть – и реального содержания в этих словах останется не более чем любви в порнографии.

«Министр внутренних дел Рашид Нургалиев выступил на круглом столе «Духовность. Нравственность. Закон».

«Председатель Синодального информационного отдела Владимир Легойда считает, что СМИ должны больше писать о нравственности и духовных ценностях».

«Начальник информационной службы Всевеликого войска Донского Евгений Черных заявил, что казаки готовы участвовать в охране нравственности».

Так уж устроен язык, что каждое слово – немножко мысль, но не каждое – по Тютчеву – теряет эту мысль при изречении. Вот скажешь: «папа», «мама», «земля», «небо» – и эти слова от произношения только наполняются смыслом. А произнесешь «нравственность», «духовность» – и все, нет больше в этих словах никакой мысли. Одна плацента, оставшаяся после неудачных родов – хочется отвернуться, чтобы не сблевать.

Лично для меня «нравственность» и «духовность» уже давно не ценность, а улика. Свидетельство против той личности, которая их в очередной раз попользовала всуе. Так уж устроен человек, что как только он произносит слово «нравственность», он тут же, не сходя с места, становится безнравственным. По той же причине, по какой выковыривание из носа соплей и наматывание их на поручни в метро заведомо неприлично, как бы это действие ни объяснялось гражданином, его совершающим. Есть смыслы, созданные исключительно для внутреннего потребления, как слизистая, как кровь, как секреция. Произнеся слово «нравственность», ты уже все сказал, мы уже все про тебя поняли.

Мы поняли, что отечество в опасности, что общество деморализовано и что ты сейчас научишь нас жить не по лжи, а если мы не научимся, то надо срочно принять закон, который заставит. И мы понимаем, что да, в опасности, да, деморализовано, но слушать тебя не будем. Потому что о нравственности и духовности – как о любви – не говорят. И научить нравственности невозможно. Ею можно только заразить.

Нравственность – это прежде всего производное от свободного выбора. Даже самый героический поступок не имеет никакой нравственной ценности, если он сделан по принуждению. Если бы Александр Матросов бросился на амбразуру только потому, что в родном окопе его все равно бы пристрелил комиссар из заградотряда – грош цена его подвигу. Если бы Феофан Затворник не выходил из добровольного заточения 23 года лишь потому, что находился в розыске, мы бы не называли его святым. И общество – оно тоже никогда не станет нравственным лишь от того, что курсантов МВД заставят сдавать курс человеколюбия, молодежь начнут силком сгонять на студенческие пасхи, а с телеэкранов польются высокодуховные киселя. Зато все эти меры могут стать причинами всевозможных социальных патологий, которые мы уже наблюдаем в изобилии.

Одна из них – взрывной рост антиклерикальных настроений. Это столь же печально, сколь закономерно. Все последние годы Русская православная церковь с воодушевлением примеряла на себя костюм топ-менеджера по духовному развитию общества. Есть такое мнение, что где Церковь, там и нравственность, а где нравственность, там и Церковь. Это так же верно, как утверждение, что где больница, там и здоровье, а где здоровье – там и больница. Статус национального МинНрава давно и упорно навязывался духовенству – как снаружи, так и изнутри. Этот процесс уже давно беспокоил многих священников, монахов и мирян из числа незаметных, но реальных духовных лидеров. Они все эти годы робко напоминали, что вера – она вообще-то несет людям Христа, а не возрождение государства российского. И одно с другим вовсе не обязательно взаимосвязано. Спаситель не принес освобождения Иудейскому царству от римлян, а имена тех, кто ожидал от него именно этого, слишком печально известны, чтобы ставить их в пример. Но что произошло, то произошло: Церковь увязла в борьбе за нравственность – в борьбе, в которой невозможно победить.

Крепкие устои от слов не рождаются. Они рождаются от критической массы достойных поступков, а также от свободы выбора между добром и злом и при таком общественном устройстве, которое располагает скорее к первому, нежели ко второму. И кому, как не Церкви Христовой, лучше других знать, что даже Господь Бог не может заставить человека быть праведником и вынужден терпеть на своем поле и пшеничные колосья, и плевелы – до тех пор, пока не придет время жатвы. Конечно, он всемогущ и может в мгновение ока сделать всех людей хорошими, но есть одна проблема: это будут уже не люди.

А жатва – она, например, бывает и вот какой.

Жил-был один монастырь. Монахи в нем оскотинились до невозможности. Вся округа знала, что нигде так не пьют, как в этом самом монастыре. И вот в ближайший городок пришли большевики, собрали народ на площади, привели под конвоем всю братию этого монастыря и обратились к людям:

– Граждане, жители города! Вы все лучше меня знаете этих пьяниц, обжор и бездельников! Теперь их власти пришел конец. Но чтобы вы до конца поняли, как эти тунеядцы столетиями дурачили трудовых людей, мы кладем на землю перед ними их Крест и их Евангелие. Сейчас, на ваших глазах, пусть каждый из них растопчет эти орудия обмана и порабощения народа. И тогда мы отпустим их, пусть убираются на все четыре стороны.

В толпе захохотали.

Вперед вышел игумен – грузный мужик с мясистым испитым лицом и красным носом – и сказал, обращаясь к своим монахам:

– Ну, что, братья, жили как свиньи, так хоть умрем как христиане.

И ни один из монахов не сдвинулся с места. Всех их в тот же день зарубили шашками.

Это почти цитата из книги игумена Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». Одно из немногих за последнее время высказываний о нравственности, в котором не маячит призрак другого монастыря – монахи которого долгие годы прилежно молились и поучали народ праведной жизни, а когда пришлось выбирать между безнравственной жизнью и спасительной смертью, выбрали жизнь.

Автор - Дмитрий Соколов-Митрич