Наташу, как и других девочек ее возраста, общество, семья и школа с самых яслей учили скромности, кротости и строгости. Не обнаруживать своих чувств, ждать, пока тебя «выберут», не выгадывать и не перебирать кавалеров. Принимать ухаживания даже от самых захудалых, так как, во-первых, задирать нос не к лицу советской девушке, во-вторых – все кавалеры в стране, как известно, равны, а в третьих – наличие у девушки ухажеров, даже самых плохоньких, в глазах потенциальных женихов все же поднимает ей цену.

А потом что-то пошло не так: для Наташи все события того времени ассоциируются с красным галстуком, купленным мамой и сгнившим в бумажном пакете за годы, ибо в пионеры Наташу так и не приняли. Она не то, чтоб уж и сильно ждала, но, когда обещанное не исполнилось, да еще и при нервном отказе взрослых объяснять причины безобразия, задумалась, а исполнится ли все остальное, предписанное советской девушке? На всякий случай (она этого даже не поняла) голова ее решила слушать взрослых лишь формально, при этом внимательно смотреть по сторонам и слушать только собственные ощущения.

А мир менялся. Ушло под воду обещанное пионерское отрочество, как град Китеж, в городке стали одно за другим закрываться предприятия, их здания наполнились фирмами, кабинеты – бизнесменами, а половина сверстников вдруг оказалась их сыновьями и дочерями.

Прошли еще 2-3 года – и Наташины подружки как сбесились. Девочки из старших классов, которых они привыкли воспринимать, как старших подруг и чьих-то сестер, стали выходить замуж, и, так как больше не было советской власти, и кавалеры уже больше не были равны, то и жены их теперь тоже не были равны. То одна, то другая приятельница ежедневно доносили вести о том, какая из девушек «отхватила» себе толстосумчика. Невесты толстосумов когда-то пинком выгоняли детей из подъезда, чтобы покурить, а теперь им покупали машины, шубы и вывозили на курорты.

Сначала для Наташи и ее подружек это было простой игрой – новости и слухи о богатстве очередного выскочки от регионального бизнеса, а потом она поняла вдруг, что эти дорогие красивые машины, в избытке накупленные молодыми пижонами, бибикают и им тоже, Наташе с ее подружками. Она вдруг осознала, что ее сверстницы все, как одна, ходят хоть и «с маминой помадой, в сапогах старшей сестры», но все уже подшили юбки по моде и возможностям ног, знают наизусть номера и марки машин всех мажоров городка, а в единственном местном кафе, в которое не стыдно повести девушку (сейчас это называется «гламурное») уже обсидели все столики и даже имеют «любимые места». С ними стало не чем поговорить – а альтернативы не было. Наташа стала злиться на себя за то, что она такая незрелая, что не интересуется парнями, не следит за модой…

Разумеется, в их классе были и другие девочки, которые не гонялись голозадой стайкой по городу, ломая глаза о номера машин. Но примкнуть к ним сейчас Наташа считала для себя шагом назад: эти девочки были из семей, в которые не пришли перемены. Их родители так же работали на чудом сохранившихся местах на заводе, в больницах, аптеках, конторах, и никто и них не стал ни бизнесменом, ни коммерсантом. На языке Наташиных подруг их можно было бы назвать никем – конечно же, ей было бы с ними теперь неинтересно. Ее голова, решившая никого не слушать, кроме своих ощущений, не находила ничего страшного в том, что она будет немного общаться с этими курицами: она ведь никогда такой не станет.

Несмотря на то, что постулаты поведения советской девушки сильно покачнулись, благодаря реакции взрослых на простой вопрос «А почему меня не примут в пионеры?», она (голова) понимала, что некоторые тезисы этого манифеста не лишены смысла, но только некоторые. Например, девичья гордость: зачем эти девчонки так заискивают перед парнем, который, болтая с ними, даже не удосужился из машины выйти? Почему они взахлеб смеются над тем, как пижон, наследник местной фирмы, хрюкает на все кафе, изображаю свинью, а потом в кругу подруг плюются и кривятся? Ей даже не нужно было стараться, чтобы быть иной – быть, а не казаться. Она была среди подруг, но как бы в стороне, и с этой стороны ей было как бы видно, что мужчины этого городка не поменяют своего отношения к женщинам, пока женщины не поменяют своего отношения к мужчинам. То, что происходит вокруг, ей не нравилось, но ощущение, что она наблюдает рождение нового общества, заставляло ее продолжать общаться и с подружками и с мажориками.

Выросло то, что выросло. Наташа рано покинула родительское гнездо – несмотря на свою умную и независимую голову, она выросла не то, чтобы гордой, а даже заносчивой. Ее совсем не интересовало мнение окружающих – у нее была своя голова на плечах. Она сняла квартиру с подружкой и ее братом, перетащила туда свои грифели, акварели, гитару и швейную машинку и добровольно согласилась занять дальнюю комнату без окна – ей и солнца было не надо. Она была сама по себе, «одиночка», как она любила себя называть: художник всегда одинок.

То, что Наташа талантлива, ей внушила действительность: куда бы она не пошла и с кем бы ни говорила, все тут же замечали на ней платье, или самодельный браслет, а дома всю жизнь висели ее акварели. Голова тут дала слабину и все высказанное, что касалось творческих способностей Наташи, как по особому пропуску, попадало прямо в сердце. Подружки притаскивали шмотки с рынка и тыкали в страницы журналов, чтоб Наташа превратила купленное в увиденное, а без лести такой номер никак не проходил.

В школе перед каждым праздником, когда нужно было рисовать плакаты, учительница отправляла Наташе вагон лести, прицепив к нему маленькую тележку с ватманом и казенной гуашью. Во дворе со своей гитарой Наташа также была в почете, ибо в ее репертуаре были и «женские» песни, а не одна только «Стоп-стоп, зелень» и «На Моздок». Одним словом, личность росла неординарная, в чужих оценках не нуждающаяся, слава Богу, внешность тоже не подвела. Если кому-то интересно, то Наташа была стройна, даже немного худа, у нее были зеленые глаза с черными ресницами и бровями, а волосы ее были песочного оттенка и длиной до поясницы. Она считала, что хороша. В своей маленькой темной комнате она насовала зеркал всюду, где могла, и не было ни минуты, ни ракурса, чтоб она не видела себя хотя бы краем глаза. Увиденное удовлетворяло: жаловаться грех.

Между тем, замуж стали выскакивать некоторые из ее особо одаренных, ранних подруг. А вышедшие ранее старшие приятельницы, наоборот, стали через одну разводиться. Не менее оживленно, чем о свадьбах, судачил город и о чудовищных крахах счастливых с виду семей, о женах, пущенных по миру, о женах обеспеченных на всю жизнь, но заревнованных бывшими мужьями так, что они не то, что замуж – из дома боялись выйти лишний раз. Тут и там, как болотные пузыри, всплывали циничные адюльтеры, городок все больше становился похожим на знаменитую Санта-Барбару. Но Наташин кружок подруг (пополнившийся вместо выбывших в законный брак свежими разведенками) продолжал разведку и добычу более или менее состоятельных мужиков. Наташа уже и не скрывала, что она тоже ищет материально обеспеченной любви, но очень любила при этом доводить подруг на эту тему.

- Куда, куда вы все лезете? – произносила она вроде как задумчиво после того, как у подруг проходил шок после очередной новости об очередном некрасивом разрыве счастливой с виду пары.

Подруги нервно сглатывали, примеряя на себя все, что только что обсуждали: публичную драку ли с охреневшим от власти мужем, громкие слушания о разводах, слезы, дележ детей, или издевки любовниц, а затем – беспросветное необеспеченное существование в маленьком городке в статусе разведенки и неудобной для нового замужества репутацией. Наташа отдавала себе отчет в том, что однажды найдется нахалка, которая переадресует ей вопрос, но не беспокоилась. Она знала, зачем ОНА САМА ЛИЧНО лезет, и куда, поэтому и ответ у нее был готов.

- Я хочу попробовать многое, - делилась она в темной комнате шепотом с зеркалом, своей лучшей подружкой и чокалась с ним бокалом вина. – Я хочу не иметь препятствий, если захочу поменять свою жизнь. Я хочу иметь возможность осуществить любую свою блажь – и поэтому я ищу богатого мужика.

Но подружки ее об этом не спрашивали – у каждой была своя причина. Как бы то ни было, страсти скоро забывались, а молодая жизнь была прекрасна и полна впечатлений. Однажды приезжала из Москвы Ольга – она год назад вышла замуж за перспективного молодого коммерсанта, и он забрал ее столицу. Девчонки боялись на нее дышать – а Наташа сразу ее раскусила. Эти ее крутые часы, дорогие шмотки, телефон, машина – все это было тут для них. У себя дома Ольга, наверное, не имеет возможности понтануться – в ее окружении все такие же, как она. А тут окружение подходящее. Нет, Наташа бы все сделала иначе: вернувшись откуда-нибудь из крутых мест на встречу с боевыми подругами, она не стала бы рисоваться. Она бы блистала скромностью и сдержанностью, природным тактом и безупречным вкусом – вот таким должен быть мир богатых людей. Почему этого никто, кроме нее, не понимает?

Тем временем, все ее подруги «заженихались». Для Наташи мужчинки тоже находились, но все они были не по ней. Чтобы разрушить все впечатление, кавалеру было часто достаточно просто начать знакомство с тупой фразы – и все. Ее умная голова такого не пропускала. Многие парни были на Наташу обижены, многие быстро забыли отставку и продолжали жить дальше, один только все никак не унимался – он не был сыном коммерсанта, его отец работал в администрации города. В принципе, он был таким же мажором, как и остальные, но девушки его выделяли. А он выделил Наташу, был пущен по борту, принял это легко и с юмором, но все же, подвыпив и оказавшись с ней в компании, не мог удержаться от подколок, и они часто проводили весь вечер в изящнейших пикировках, веселя окружающих. Его звали Денис.

Он, хоть и поднимал ей настроение, однако, вниманием своим самолюбия не тешил: Наташа терпела его из уважения к кодексу советской девушки, хотя и не верила в то, что такой пустобрех своим вниманием способен как-то поднять ее цену в глазах других, стоящих, мужиков. Она общалась с ним из тех же побуждений, которые заставляли ее доводить глупеньких подружек – из вредности и от скуки. Парни, едва узнав о существовании слова «стерва» в популярном ныне трактовании, тут же оделили этим эпитетом Наташу. Наташа была не против. Ее лучшая подружка от нее все равно никогда не отвернется.

Ее лучшая подружка была всем хороша, кроме одного: она не давала критики. К тому же она была только дома, в публичных местах смотреться в зеркала Наташа считала дурным вкусом. Во время прогулок она жестко издевалась над подружками, которые смотрелись в витрину на ходу. Даже, оставаясь в одиночестве в туалете кафе, она заставляла себя не поднимать глаз на свое отражение, чтобы не развивать в себе самолюбования (оно тоже не от хорошего вкуса, вы же понимаете). Насмотревшись на себя дома в разных ракурсах, она и так знала, как выглядят ее фигура и лицо во многочисленных зеркалах гламурных (уже многих в городке) кафе, и считала особым шиком сидеть вот так и ни разу не посмотреться в зеркало.

Сидящие с нею за столом женщины, не понимая природы исходящей от Наташи уверенности, начинали дергаться, а она тихо торжествовала. На работе она также не давала спуску ни одной человеческой самке, будь то уборщица или собственная шефиня. Коллеги ее уважали и побаивались. Вернувшаяся из декрета сотрудница Леночка, помнится, поразила все своей фигурой – вместо того, чтоб расплыться, подурнеть, наоборот, вышла на работу похудевшая, уверенная. Все хвалили ее, расспрашивали, как она всего добилась.

- Я по три раза в неделю в спортзал хожу, - отвечала молодая мамаша. – По два часа и каждые 4 месяца программу меняю – так тренер сказал. Трудно, конечно, устаю жутко, но зато результат!

И Лена крутила перед девушками своими крепкими, без единой жиринки бедрами. Наташа не могла оставить это вот так, хотя бы без единого вытащенного на свет божий комплекса. Внимательно слушая рассказ, она жевала крекер и ждала момента, к которому можно прицепиться.

- Уже через полгода, как начала заниматься, - щебетала Леночка, - мне новенькие посетители уже стали говорить, мол, зачем тебе ходить в спортзал, зачем заниматься? Мы бы на твоем месте не парились. Я сначала всем отвечала, что я ТАКАЯ, как раз, потому, что хожу в спортзал, а потом устала объяснять…

- Какая? – вклинилась Наташа, и все обернулись на нее.

- Что – какая?

- Ну, вот ты сказала – я ТАКАЯ, потому что хочу в спортзал. А какая – ТАКАЯ?

- Ну в смысле какая… такая…, - Лена тужилась, как при родах, выдавливая из себя слова «стройная, красивая», и не могла их произнести под Наташиным взглядом. А ей того и было надо.

Хмыкнув «Понятно», она вернулась к своему крекеру, и, хоть из комнаты не вышла, окружающие почувствовали, что она отсутствует. Разговор смялся, все разошлись по рабочим местам. В этом была она вся. Не то, чтобы вообще не умела разговаривать, но любила цепляться и доводить людей и не могла себе в этом отказать. Если у нее болела голова – то все должны были говорить только об этом. Ей предлагали таблетку, но она презрительно отказывалась:

- Спасибо, мне печень здоровая к старости нужна.

Ей предлагали альтернативу, но она отвечала что-то в духе предыдущего, и никак, никак-то невозможно было ей помочь. Наконец, коллективу надоедало вокруг ее головы скакать и все, нахохленные, напряженные расходились по местам, а Наташа втягивала пары напряжения обеими ноздрями и торжествовала.

По улицам она ходила с перекошенно-недовольным лицом – но ей некому было об этом сказать. Лучшей подружки рядом не было, а с другими отражающими поверхностями Наташа ей не изменяла. Если ее где-то в магазине или кафе встречали настороженно или неприветливо, она списывала это на «ауру стервы». Ее подруги начали выходить замуж одна за одной, кто по любви, кто по скрытому расчету, кто – по очевидному. Всем повезло – у всех были теперь состоятельные мужья. Наташа все ждала. У нее не возникало эмоций, похожих на сожаление, при мысли о том, что у нее нет мужчины, опоры – все эти мужчины были ей не ровня.

Сама себя она давно называла одиночкой, и накаркала – даже развлекаться теперь часто приходилось ходить одной, так как подружки дома осваивали и улучшали концепцию борща на дизайнерских кухнях. Мама намекала ей, что 26 лет – возраст, в котором прилично быть невестой, а не шляться по ресторанам и клубам. Но Наташа действовала по принципу «лучше день потерять, зато потом за 5 минут долететь», и на мелочи не разменивалась. Ей пришлось порвать отношения с некоторыми замужними подружками просто потому, что те от семейной жизни осмелели и начали ей достойно отвечать. А того, кто хотя бы пытается принижать ее достоинство, она рядом не терпела.

Свое будущее с мужем она представляла так: это будет гармоничный союз двух уважающих себя и друг друга людей, очень занятых, безусловно, она отдавала себе отчет в том, что она будет очень редко видеть мужа, он же работает. Но и она сама не собиралась сидеть дома – она бы посещала выставки, концерты, спортзал, в конце концов, она бы моделировала одежду и выпускала коллекции, да она бы к черту встряхнула этот город!

Она бы привнесла в него культурную жизнь – дайте ей только немного денег и влияния. Она организовывала бы тут интересные мероприятия, возможно, приглашала бы известных людей, ее день также был бы расписан по минутам, а муж – муж бы приезжал вечером на организованный ею показ или выставку, и они бы сбегали оттуда вместе, чтобы побыть вдвоем. С бытом она справится, в конце концов, много ли могут насвинячить двое, которых никогда не бывает дома? Конечно, пойдут дети, но об этом Наташа думала вскользь, она еще и девственность к 26-ти годам потерять не наша времени. Какие на фиг дети?

Детей и не было, как не было и жениха, счастья и перспектив… к тому же месяц за месяцем в городке оставалось все меньше свободных мужиков подходящего возраста. Но наша героиня не унывала. Наоборот – интуиция ей подсказывала, что неизменно ведущая в тупик дорожка выведет ее к чему то новому и прекрасному, что самый темный час всегда перед рассветом. Умная голова Наташи уже пару лет, как складывала в копилку опыт подруг, уехавших искать счастья в столицу – голова понимала, что пригодится.

Наташа прочитывала массу информации о том, как искать богатого мужа в Москве, советы, как начать разговор, как познакомиться, как выгодно подать себя. Чушь все это была несусветная, но Наташа кое-какие выводы из этой литературы вынесла: главное что и там такие же дураки, как тут. Там тоже богатые мужики ждут, что перед ними будут расстилаться. А она не будет. И разговор начнет по-своему, без всяких книжек. Как? Да разве можно сказать – как? Смотря по ситуации. Разве трудно умной девушке сымпровизировать? У Верки Сердючки на эту тему есть прелестнейшая песенка: «Да он бы подошел – а я бы отвернулась». Вот как-то так и надо. А еще там, кстати, поется, что солнце всем на планете одинаково светит. Правильная песня.

30-летие Наташа встретила со своей лучшей подружкой. Не желая считаться с ритмами своих гостей, она назначила праздник ровно на дату своего юбилея – получился вторник. Естественно, никто не смог. Кто за неделю, кто за сутки, но все отвалились. Наташа поняла, что нужно отсюда нафиг валить. Лучше всего летом – меньше вещей тащить придется.

Однажды ясным июньским утром она рисовала у себя дома плакат на день России – на работе попросили. Ее соседка с братом укатили в отпуска, и она смело расположилась на полу большой комнаты с кистями на газете, гуашью и банками крашеной воды. Ее творение представляло компиляцию из всех виденных в жизни пафосных открыток, получалось живо, празднично, вдохновение было на пике.

Напевая себе под нос «Даже если вам немного за 30», она зашла в ванную сменить воду в банках и, открыв кран, со вздохом досады вспомнила, что воды вторые сутки нет – во дворе раскопали все трубы. Она взяла ведро и, не заглянув к лучшей подружке, на гребне вдохновения, понеслась вниз по этажам, в колонку, что за гаражами. Набрав воды, она осторожно спустилась со скользкой глинистой насыпи у колонки и понесла ведро домой через ряды гаражей.

На выходе из очередного ряда ей пришлось остановиться, чтоб пропустить большой черный джип с ревущей внутри музыкой. Джип ехал медленно, а возле Наташи и вовсе стал притормаживать. Скучая уже, она бросила недовольный взгляд на тонированное лобовое стекло, перебросила тяжелое ведро в другую руку и опустила глаза на номер. Номер был незнакомый и… московский. Вот он, момент, подумала голова и приказала приготовиться. Наташа приготовилась импровизировать, что бы ни спросил у нее незнакомец внутри джипа.

Машина тем временем остановилась возле нее, и Наташа оказалась один на один со своим отражением в тонированном стекле пассажирского кресла. Зря она не заглянула в зеркало при выходе: лицо ее было чумазо, повязка на голове, призванная сдержать непослушные волосы, иллюзии послушности не создавала. Но не мазки гуаши на лице, не растрепанные волосы поразили Наташу (ибо это все ерунда для уверенной в себе красивой девушки), а собственное выражение лица. Рот буквой «П», глубокие носогубные складки, цепкие колючие глубоко сидящие глазки – кто эта старуха?

Стекло с мягким звуком поехало вниз и съело сначала всклокоченные космы, потом напряженный лоб, хищные глаза, испачканные краской щеки, жесткий рот и на этом остановилось. Музыка стихла. Из машины, перегнувшись, чтобы видеть лицо, смотрел на нее молодой мужчина – ровесник, или разве что чуть моложе, симпатичный, с интеллектом в глазах. Наташа смотрела с испугом туда, на то место, где только что было ее лицо, а получалось, что на него. Мужчина ей сразу понравился, но отчет об этом столкнулся в умной голове с осознанием того, что он сейчас видит то, что она видела в окне… и умная голова зависла. Надежда на импровизацию таяла. Мужчина в джипе тем временем оценил внешность встречной и обратился:

- Хозяюшка – подскажи, где тут трасса Дон? Заехал в ваш гостеприимный город пообедать и заплутал.

Наташа оторвала глаза от собеседника, сглотнув обиду на то, что ничего не стоит на практике ее импровизация. Снова перекинув ведро в другую руку, она указала ему, куда ехать, чтобы попасть на трассу, пожелала доброй дороги, пропустила джип впереди себя и потащилась, сгорбившись, домой. Увидев ее хрупкую фигуру с ведром воды в зеркале заднего вида, водитель джипа подумал: «Девчонка совсем, а я ей – хозяюшка… под ведром вся согнулась, может, вернуться, подвезти? А… ладно…»

Наташа плелась домой с ведром воды дорисовывать плакат. «Подвела я тебя, прости» - каялась ее умная голова.