Представьте себе уютную комнату с видом на старомосковский дворик – закипающий чайник, удобное кресло, принимавшее в свои объятия самых разных людей, мягкий свет из-за штор, тепло и спокойствие. Именно в таких декорациях перед читателем чаще всего будет представать психолог Аркадий Аркадьевич Кузнецов, главный герой дебютного романа Кирилла Ляпунова «Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации».

«В нем уживалось многое. Подчас несовместимое. Неприязнь к своей работе и нежелание даже задуматься о том, чтобы ее поменять. Повышенное чувство долга и тяга к неконтролируемому пьянству. Глубокая любовь к детям и жене с отвращением к совместному времяпрепровождению. Почтение к родителям и застарелый, тлеющий конфликт с ними. Вера в авторитеты и легкое отношение к возможности преступить черту закона. Патриотизм и издевка по отношению к властям. Ну и так далее», — рассказывает о нем автор, и каждый может узнать в этих черточках (пусть не всех, но некоторых) самого себя.

Любая книга – это диалог: не столько героев, сколько автора с читателями и в первую очередь с самим собой. Профессия психолога Кузнецова позволяет представить на страницах книги полноценную панораму современного мира – в упомянутом кресле оказываются и безнадежно влюбленная девушка, и олигарх, и воинствующая феминистка, и завязавший наркоман, в чем-то бесконечно разные, но и неуловимо похожие.

Во-первых, в каждой из этих личностей есть свой надлом, внутренняя проблема или неразрешимое противоречие, и пытающийся их излечить главный герой не исключение. Во-вторых, языком этой пестрой палитры людей автор получает возможность поговорить с нами о вещах, которые кажутся ему по-настоящему важными, беспокоящими, требующими и не находящими решения. Иногда он говорит от своего лица, иногда выступает в роли «адвоката дьявола», оспаривая точку зрения, явно близкую ему самому, позволяя читателю взвесить аргументы за и против.

Книга – это всегда зеркало, в котором каждый видит себя, и от того, насколько удается примерить на себя мысли и переживания героев зависит впечатление от прочитанного. Это не значит, что со всеми изложенными идеями и взглядами нужно соглашаться. Даже наоборот – не нужно, они должны вызывать желание поговорить, обсудить, может быть поспорить, но в первую очередь и обязательно – задуматься.

Чтобы это произошло, автор должен действовать в полном соответствии с системой Станиславского, выступая и в роли режиссера, и в качестве актеров, перевоплощаясь в каждого из своих персонажей, чувствуя его, передавая свои страхи и желания. Иначе получится парад картонных болванов, которым было бы как-то странно и даже невозможно сочувствовать – в конце концов, кого заботит, не одиноко ли манекену в витрине, он же не настоящий.

Персонажи романа, за исключением Аркадия Кузнецова – конечно, во многом стереотипные представления о людях той или иной социальной группы. Но по мере развития сюжета, диалогов и признаний они раскрываются с новых сторон, становятся все более живыми, близкими и понятными. И становится очевидным, что, пусть под разным углом зрения, но беспокоит их более-менее одно и то же. Потому что не правильно смотреть на человека как на отдельную единицу, он всегда часть чего-то большего и целого, и потеря этого целостного восприятия себя как части организма под названием «человечество» - корень многих зол, как доказывает нам автор. И в этом с ним трудно не согласиться.

«Главная ошибка большинства людей в том, что они винят себя за те ошибки, которых на самом деле не совершали», — говорит нам мудрейший из героев книги.

И это не значит, что все действие романа сводится к разговорам – вовсе нет.

Динамики и переживаний хватает, причем в этой повседневной рутине тоже есть смысл: она описывается не из желания автора продемонстрировать, как он круто жонглирует словами и может придумать 150 эпитетов для грязной лужи (хотя может, в этом нет сомнений). Эта действительность, окружающая нас и главного героя книги, да и прочих персонажей, дает ощутить, во-первых, некое родство с ним, а во-вторых – что нам рассказывают не про когда-то там в тридевятом царстве, а про нас в здесь и сейчас. И что нам самим неплохо бы разобраться в поднимаемых проблемах, желательно не откладывая на завтра.

« - А есть еще и будущее. - Но мы-то его не знаем! - Верно! Однако это вовсе не означает, что его нет»

Роман развивается как симфония. Сначала читателю представляют основную тему, которая будет обыгрываться и представать в разных обличиях. Вместе с тем, по мере развития сюжета начинает накапливаться напряжение, ожидание того, что, как ты чувствуешь, обязательно произойдет, пусть и не ясно, что это будет. Напряжение все время маячит на периферии зрения, висит над героями, как мрачная туча или Дамоклов меч, и совершенно очевидно, что в финале нас ждет оглушительное крещендо, когда это ожидание неизбежного наконец разразится бурей, выстрелившим на стене ружьем, отдернутым занавесом или распахнутой дверью, которую так страшно было открывать.

Кстати о страхе. Давно замечено, что людей больше всего пугают не зомби с дефицитом мозгов, кровожадные чудовища или перспектива породниться с инопланетянами. То есть эти страшилки имеют место, но кролик-людоед с Альфа-Центавры – это не подлинный страх, а способ пощекотать нервы, вроде детских историй про черный-черный гроб на колесиках в черном-черном городе. Подлинно страшно то, что является частью повседневной жизни, происходит или может произойти в любую минуту вот здесь, сейчас, с тобой. И ты, возможно, ничего не сможешь с этим поделать. Этот необъяснимый страх постепенно нарастает по мере чтения романа и достигает апогея в эпилоге, к концу которого покрываешься мурашками. Вовсе не потому, что автор хочет нас напугать, скорее потому, что он пытается помочь нам задуматься.

Один из главных показателей хорошей книги – не сиюминутной, а настоящей, глубокой, важной, - невозможность сразу после прочтения переключиться на что-то другое, выбросить ее из головы и закрыть эту страницу памяти вместе с обложкой романа. Литература хороша, когда о ней хочется поговорить, показать книгу друзьям и близким, обсудить спорные моменты и увидеть их реакцию. Когда ты не можешь начать читать другое произведение, потому что еще живешь в предыдущем. Эта книга – из таких.