Я шла быстро, почти бежала. Меня гнал страх. Перед глазами стояло перекошенное от гнева лицо Домогарова, его безумные глаза. Мной владело одно-единственное желание — оказаться как можно дальше от этого человека. Выйдя из поселка, я в растерянности остановилась. Узкая дорога, шедшая к шоссе, тонула в кромешной тьме. По обеим сторонам стеной стоял лес. Ночь была безлунная и довольно холодная. Я поежилась в тоненькой курточке и с ужасом поняла, что до Новой Риги придется идти пешком. В такой глуши вряд ли удастся поймать попутку. На трассу выбралась уже утром, грязная и совершенно измученная. Несколько раз падала, проклиная себя за то, что надела туфли, а не кроссовки. Ковыляя в темноте на каблуках, ревела в голос: «Господи, за что мне эти мучения, эта безумная любовь?!» Дома упала на кровать и лежала до вечера. Ждала звонка. Надеялась, что Домогаров опомнится, захочет убедиться, что я не валяюсь где-нибудь в овраге, изнасилованная и избитая. Но телефон молчал. Александра Юрьевича не интересовало, жива я или нет. И с этим невозможно было смириться. С этим нельзя было жить... В тот вечер у меня случился нервный срыв. Я рыдала и не могла остановиться, взять себя в руки. Несколько дней была в полной прострации. Все время плакала, не ела, не спала. Лежала, уставившись в потолок, и вспоминала, с чего все началось...
В Москву я приехала из Лениногорска четыре с половиной года назад. Есть такой маленький город в Татарии, недалеко от Казани. Папа мой всю жизнь на руководящей работе, он человек жесткий, авторитарный, безусловный глава семьи. Мама не работала, занималась мной и моим младшим братом Ниязом. Ребята мы были беспокойные, дрались и переворачивали вверх дном весь дом. Заводилой обычно выступала я. Темперамент у меня и тогда был бешеный, характер взрывной, своенравный. Наверное, виновата гремучая смесь еврейской и татарской кровей. Полукровок часто «колбасит» — знаю по себе. Мне и в голову не приходило задумываться о своей «сложной» национальности, пока я не познакомилась с Домогаровым. Настанет момент, когда и она станет поводом для насмешек. Сначала он звал меня «татарвой», любил рассуждать, что «мы», татары, испоганили Русь. Потом заявил, что я вообще не человек, потому что фамилия моя Мильштейн...
Я с детства мечтала стать актрисой. Родители не противились, что их Айгуль играла в школьных спектаклях, пела в музыкальной группе и работала на местном телевидении. Но когда настало время поступать в институт, папа сказал: «Побаловалась — и хватит. Пора заниматься делом. Моя дочь будет юристом!» Я пыталась увильнуть, но в конце концов поступила-таки на юрфак КГТУ и перебралась в Казань.
В этом городе я очень быстро обзавелась нужными связями. Они помогли стать ведущей телепрограммы «Доброе утро». В Казань часто приезжают московские артисты, и почти все они приходили ко мне на эфир. Я подружилась с братьями Запашными, Витей Салтыковым, Лешей Глызиным, другими знаменитостями и решила, что Казань — слишком маленький город для такой талантливой девушки, как Айгуль Мильштейн. Надо перебираться в столицу. А для начала — съездить туда на разведку. С родителями не советовалась: знала, что будут против, особенно папа. И свою затею хранила в тайне. Был март, а весной так хочется перемен! Я взяла сумку, кинула туда самое необходимое и рванула на вокзал в полной уверенности, что в Москве встретят, помогут. У меня же там столько знакомых! Понятия не имела, что провинциальное гостеприимство несравнимо с московским. На следующий день вышла на перрон Казанского вокзала и начала звонить всем подряд: «Привет, это Айгуль! Я в Москве!» А в ответ слышала: «Ой, как здорово! Только знаешь, я в отъезде. Буду не скоро».
Люди, на которых я рассчитывала, по странному совпадению «уехали» из города в отпуск или по делам — все до одного. Осознав, что москвичи мне не рады, я, конечно, приуныла. Даже заплакала. А потом сказала себе: «Надо что-то придумать. О возвращении не может быть и речи». Я девушка решительная и упрямая, если что-то задумала — иду до конца. Купила газету бесплатных объявлений, таксофонную карточку — в расчете на большое количество звонков — и начала искать работу. Наткнулась на рекламу салона дверей: «Требуются менеджеры по продаже». Ну что ж, с этого тоже можно начать путь наверх... Звоню в салон, и на мое счастье трубку снимает не секретарь, а генеральный директор.
Говорю: — Хочу продавать двери. На работу могу выйти уже сегодня.
— Здорово. Давайте встретимся. Можете подъехать на «Китай-город»? Вы сейчас где?
— На Казанском вокзале. Но Москву знаю плохо. Может, вы меня отсюда заберете?
Он замолчал, оторопев от такой наглости, но, как ни странно, приехал. Видно, решил посмотреть, что за чудо сидит на Казанском вокзале. А я, увидев своего телефонного знакомого, приободрилась — мужчина солидный, в возрасте. Его звали Владимир Григорьевич Марков. Он привез меня на «Китай-город», на выставку дверей его фирмы. Смотрю — и салон приличный. В общем, все меня устраивает. А Марков спрашивает: — Ну так что? Готова завтра выйти на работу? Живешь далеко?
— Да нет, не очень... В Казани.
У него лицо вытянулось: — А ты шутница! Я так понимаю, что жить тебе негде? Ладно, можешь пока остановиться у меня.
Я удивилась и струхнула. Но выбора не было. Не на вокзале же ночевать. «Ничего, — думаю, — дядька старый, как-нибудь отобьюсь!» Кстати, смешное совпадение — когда я впервые поеду к Домогарову на дачу, у меня будут похожие мысли: в случае чего отобьюсь от дяденьки! Но там все повернется иначе. Отбиваться не пришлось — новый знакомый оказался очень порядочным и добрым человеком, поэтому и пожалел безбашенную девицу. Выделил мне отдельную комнату в своей огромной квартире, кормил, поил и еще платил зарплату. Мы подружились и общаемся до сих пор. Двери я продавала три месяца. По очереди с другим менеджером — Ольгой Васильевной. Эта женщина стала для меня близким и родным человеком. Я зову ее своей тетей, делюсь секретами и всегда советуюсь.
Вспоминая свой первый приезд в Москву, до сих пор удивляюсь: как не пропала в этом большом чужом городе? Наверное, бог меня хранил. Иначе не объяснишь, почему взбалмошную провинциальную девчонку совершенно чужие люди приняли как родную. Но от добрейшего Владимира Григорьевича я все-таки ушла, уволилась из фирмы и съехала с его квартиры. Сказала: «Мне нужно заниматься карьерой. Я — артистка». Сняла комнату. Но заработанные деньги быстро таяли, комнату пришлось освободить. Стала мыкаться по знакомым, появившимся в Москве. От родителей я по-прежнему все скрывала. «Раскололась» только через несколько месяцев, уже в конце московской «эпопеи». Я голодала и жила на подачки добрых людей. То у одного стрельну немного денег, то у другого. Было время — ела одну капусту. С тех пор видеть ее не могу. А тогда уговаривала себя: мол, это специальная капустная диета. Я худею. Но меня, как ни смешно, разнесло! Наверное, на нервной почве нарушился обмен веществ. Живот разрывало от дикой боли, а есть хотелось непередаваемо. Иногда думала: «Господи, что я здесь делаю? Зачем сдалась мне эта Москва?» Но признать свое поражение не могла и продолжала упорно ходить по кастингам, звукозаписывающим студиям и рекорд-компаниям, предлагала послушать мои записи, сделанные в Казани. Решила: если актрисы из меня не получается, может, получится певица?
Уже не помню, кто свел меня с известным звукорежиссером и аранжировщиком Олегом Тогобицким. В то время у него был совместный телевизионный проект с Александром Цекало. В студии Олега записывались группа «Корни», Катя Лель, Боря Моисеев, Лада Дэнс. Мы с Тогобицким подружились. Вскоре я оказалась на его дне рождения и там познакомилась с Цекало и ребятами из группы «Корни». Для девушки из провинции это было круто. Весь вечер я пребывала в экстазе и смотрела на столичных «звезд», открыв рот. А они наверняка надо мной посмеивались.
У меня, по-моему, на лбу было написано: «Я не местная». И вид был соответствующий. Не помню, почему они взяли меня с собой на довольно крутую вечеринку в модном клубе. Наверное, хотели порадовать восторженную провинциалку. Там ко мне привязался немолодой мужик в мятых брюках. Он был пьян, делал какие-то пошлые комплименты: «В твоих глазах хочется утонуть. Они такие бездонные, синие. И волосы... У девушек с рыжими волосами очень белая и нежная кожа. Можно погладить?..» Я от него шарахалась, пыталась скрыться, а он все равно меня находил. Еще бы! Я сверкала как новогодняя елка в своей самой нарядной майке с разноцветными стразами. Джинсы были обычные. Но зато волосы, выкрашенные в чудовищный красно-коричневый цвет, сразу бросались в глаза. Я рассчитывала, что на такую эффектную девушку обязательно обратит внимание какой-нибудь интересный парень. А тут... «Докатилась, — переживала я. — Кругом полно молодежи, а ко мне клеятся старые пьяницы!»
Я не сразу узнала в этом приставале знаменитого артиста Александра Домогарова. Наверное потому, что никогда не была его фанаткой и видела только в сериале «Бандитский Петербург». Но там мне больше нравился Певцов. А маме моей — как раз Домогаров. Помню, она все ахала: «Какой красивый мужчина!» А я смотрела и думала: «Кошмарный тип!» Даже в гриме у актера был очень потрепанный вид. Вблизи и без грима он мне показался ужасно старым. Подвалив в очередной раз, звезда экрана потребовала: — Дай свой номер телефона!
— С какой стати?
— Не понимаешь? Не хочешь — мой запиши.
Я забила в телефон цифры и для краткости написала просто «Саша Д.». Ушла с вечеринки и про странное знакомство забыла. А вскоре московское житье меня окончательно измучило. Ничего не клеилось, как я ни билась — ни актрисы, ни певицы из меня не получалось. По ночам мучили кошмары, просыпалась в холодном поту и в ужасе думала, где взять денег на метро и хоть какую-то еду. Родителям я наконец написала, что нахожусь в Москве. Но соврала, что все нормально, — мол, записываю песни, хожу на телевизионные кастинги.
Однажды стало так худо, что не утерпела и позвонила папе: — Папочка, милый, мне очень плохо без вас, одной... Я здесь больше не могу!
— Ну так возвращайся! — тут же сказал он. — Нечего там делать.
У меня словно камень с души свалился. Я боялась показаться слабой, а папа все понял без лишних слов. И я уехала из Москвы. Съездила в Лениногорск, погостила у родителей и вернулась в Казань — учиться. Продержалась целый год. А потом снова потянуло в Москву. Я не покорила столицу, да куда там — она меня просто не заметила, и это было невыносимо. Не в моем характере терпеть поражение или чье-то равнодушие. Я уже была научена горьким опытом и на этот раз обо всем позаботилась заранее. Договорилась с Ольгой Васильевной о том, что первое время поживу у нее, привезла целый чемодан тряпок — весь свой гардероб, прозондировала настроение знаменитых знакомых. Решила, что надо начинать с телевидения.
Позвонила Цекало: — Саша, помоги попасть на какой-нибудь канал! Ты же знаешь, я в Казани была телеведущей.
Он стал мямлить что-то неразборчивое: — Надо подумать... Я не знаю...
Так ничего и не сделал, хотя был уже большим начальником, руководителем дирекции на Первом канале. А ведь весь прошедший год мы общались. У Цекало тяжело болел отец, и я часто звонила Саше из Казани, старалась поддержать. Поздравляла с праздниками, с днем рождения. Но для Саши наши приятельские отношения ничего не значили. Я решила воспользоваться старыми связями и позвонила в Казань влиятельному другу. Он помог попасть на телеканал «Столица». И я стала вести программу «Ночной канал». Как только появились деньги, сняла квартиру. Не хотела стеснять Ольгу Васильевну. Однажды взяла телефон, стала чистить записную книжку. Там накопилось слишком много ни о чем не говорящих мне номеров. О некоторых людях я и думать забыла. Наткнулась на пометку «Саша Д.» и долго не могла взять в толк, кто это — мужчина или женщина. Настроение было веселое, решила выяснить, что за человек.
Звоню: — Саш, привет.
И слышу довольно сердитый мужской голос: — Алло! Кто это?
— Это Айгуль.
— Гулька, привет! — раздается на другом конце провода.
Я думаю: «Что за наглость! Меня Гулькой никто и никогда не называл». Начинаю осторожно выяснять личность нахала: — Давно не созванивались, как ты поживаешь?
— Отлично! Я теперь живу за городом. Приезжай в гости.
— Почему бы и нет...
— Приезжай, правда! У меня тут очень хорошо. Я просто душой отдыхаю от Москвы.
— Как-нибудь непременно, — обещаю я. А сама думаю: «Ага, как же! Жди! По голосу слышно, как ты «отдыхаешь». Принял на грудь и балдеешь на природе. Собутыльника ищешь?»
Попрощалась с загадочным Сашей и решила его «удалить». И тут получаю эсэмэску: «Пришли мне ММS. Давно не общались. Хочу посмотреть, как ты сейчас выглядишь». Смеха ради отправляю фото двухлетней давности. И мы начинаем переписываться. Среди всякой ерунды он вдруг пишет: «Я завтра уезжаю в Суздаль на съемки». Я заинтригована. Он телеведущий или корреспондент? Перебираю своих знакомых — нет, не сходится. И тут, наконец, вспоминаю давнюю встречу в клубе. Так это Домогаров?! Ну и ну... Он, наверное, тоже меня не вспомнил и захотел посмотреть, что за девица объявилась в его мобильном. На следующий день он уехал на съемки фильма «Царь». И оттуда слал эсэмэски. Рассказывал, как снимается, что делает в свободное время. Обычно мы переписывались по вечерам. Иногда Домогаров пропадал на два-три дня, а потом опять объявлялся. Я быстро поняла, что у него очень тяжелый и неровный характер. Он мог мило общаться, а потом вдруг вскипеть на ровном месте: «Все, хватит, вопрос исчерпан!» — и сгинуть. Я удивлялась, какой он нервный. Но понемногу стала проникаться симпатией к этому странному человеку. Чем-то он меня зацепил.
Однажды во время очередного «сеанса связи» почему-то призналась: «Жутко хочу в баню». Я ее с детства люблю. В Москве в баню не выбиралась и соскучилась по хорошему пару. Домогаров не отреагировал на мою реплику, но на следующий день написал: «Еду в Москву. Если хочешь, приезжай. Баня у меня есть». Конечно, я понимала, что ехать к почти незнакомому человеку в загородный дом, может быть, и не стоит. Но завелась: хочу — и все тут! Стала себя убеждать, что ничего страшного в этом визите нет, Домогаров — человек приличный, известный. Написала, что приеду. Саша предложил встретиться в 22.30 у Театра имени Моссовета, после его спектакля. Дело было в мае. Дни стояли теплые. Подъезжала к Маяковке, когда позвонил Домогаров: «Ты где? Я жду у железных ворот». Вхожу во двор и оглядываюсь. Где же он? Набираю номер — не берет трубку. Проходит несколько минут. Наконец звонит: «Посмотри перед собой». Я смотрю и понимаю, что стою рядом с его машиной. Пока крутилась по сторонам, он сидел и рассматривал меня в разных ракурсах. Приценивался? Решал: брать или не брать?
Господи, но какой же он старый и страшный... У Александра Юрьевича есть привычка носить очки на кончике носа и глядеть на окружающих поверх стекол. Ему кажется, что это очень стильно. А по-моему, ужасно. Нелепые очочки делают лицо порочным и отталкивающим. Именно такого, крайне неприятного Домогарова я увидела тогда в машине. И опешила. Было желание развернуться и бежать без оглядки. Тем более что перед свиданием я почитала в Интернете про «секс-символ российского кино» и узнала, что он не дурак выпить и покуражиться. «Что делать? — пронеслось в голове. — Нет, посылать его неудобно. Ладно, съезжу один раз в гости. Это ни к чему не обязывает. Не съест же он меня, в самом деле». Ослепительно улыбнулась и села в машину. Домогаров не заметил моих сомнений. Он привык к всеобщему обожанию и восторгу. Пока ехали, я себе твердила: «Ничего страшного. Посидим, пообщаемся и уеду». Решила: если баня запирается изнутри, я, пожалуй, схожу попариться. Если нет — ни за что!
Как ни смешно, но я была уверена, что между нами ничего не будет. Не воспринимала Домогарова как объект сексуального влечения. Он не выдерживал сравнения с красивыми и молодыми мужчинами, с которыми я крутила романы до него. Ехали долго, от МКАДа — минут сорок, не меньше. Домогаров живет в Истринском районе. У него красивый большой дом. Приезжаем, загоняем машину в гараж. Хозяин открывает багажник и очень серьезно и торжественно достает цветы, подаренные поклонницами. Я удивилась. Общаясь с мужчинами-артистами, привыкла к тому, что обычно они раздают свои букеты женщинам — актрисам, костюмершам, гримершам. Год спустя вспомнила об этом, когда пришла с розами на спектакль к Саше Носику и он погнал меня с моим букетом: «Ко мне с этим больше не приходи. Подари девочкам. Что за глупость — дарить мужчине цветы! Это я тебе должен их дарить!»
А Домогаров захватил с собой даже самые скромные букетики. И войдя в дом, начинает заниматься цветами. Минут сорок молча подрезает стебли и обрывает листья. Как-то это не по-мужски. Потом просит: «Расставь цветы по комнате, а я посмотрю». Ставлю вазу у рояля на пол. Другую — у камина. Оглядываюсь по сторонам. Прежде всего в глаза бросается коллекция масок. На одной стене висят и венецианские, и африканские. В гостиной красивый камин, старинные кресла и диван. Все достаточно эклектично, но красиво. Дом Александр Юрьевич обустраивал по собственному вкусу. На первом этаже у него гостиная, кухня, кабинет. Там же — большой балкон, больше похожий на террасу. На втором этаже — три спальни, восточная комната и большая ванная. Внизу, в цоколе, — кинозал, баня и бойлерная. Хозяин наблюдает за мной с усмешкой. Переставляет вазу с пола на рояль. Я спрашиваю: «Ну как?» — «Для первого раза неплохо». Покончив с букетами, мы усаживаемся на балконе. Уже ночь, поют соловьи. В воздухе ароматы весенних цветов. Домогаров пьет водку, а я, с перепугу, мешаю вино с мартини. С закуской у хозяина шикарного особняка туговато. Мы жуем колбасу и вместе грызем яблоко, завалявшееся в пустом холодильнике. Откусываем по очереди. Мне это кажется очень романтичным. Домогаров что-то тихо говорит — про себя, про родителей — грустно-грустно, так, что хочется плакать. От его голоса, вдруг ставшего теплым и бархатным, я впадаю в какой-то гипноз...
Он рассказывает, как его папа, Юрий Львович, встретился с его мамой, Натальей Петровной, и полюбил с первого взгляда. Она была красивой женщиной, я видела фотографию. Саша похож на мать. Родители очень любили друг друга. Их обоих уже, к сожалению, нет. Отец ушел первым, а мама через три года после него. Не вынесла одиночества. Саша очень тоскует по родителям. И до сих пор мечтает о такой любви, как у них... Мне казалось, что Домогаров искренен. Я не знала, что он все время играет. В ту ночь Александру Юрьевичу хотелось быть несчастненьким и упиваться жалостью к самому себе. Артист он хороший, одурачить наивную девчонку для него — пара пустяков. А найти такую дурочку и, как в первый раз, изливать ей душу — это вообще особое удовольствие. Я расчувствовалась, расслабилась и потеряла голову. Поверила, что он только со мной так откровенничает, единственной на всей планете. Более опытная женщина вряд ли поддалась бы его чарам.
А я влюбилась. Считала, что Саша впустил меня в свою душу, потому что почувствовал близкого человека. Я тоже в тот момент нуждалась в родной душе. Была совсем одна в большом и недобром городе и пыталась найти защиту, опору в сильном мужчине. Домогаров был на такого похож. По крайней мере внешне. Высокий, крепкий, с большими руками. Я забыла, что еще совсем недавно он казался старым и страшным. Со мной творилось что-то странное... Когда совсем сомлела, он спросил: «А в баню-то ты пойдешь?» — «Пойду». Домогаров отвел меня вниз, принес халат, полотенце, чай и оставил одну! Закрыв дверь, я чуть не заплакала от умиления: «Господи, какой хороший! И как мы с ним душевно поговорили...» Попарилась, размякла и потеряла счет времени. Наконец пошла в душевую и вдруг слышу — Домогаров в дверь стучит. Я засиделась в парилке, и он забеспокоился, не стало ли мне плохо. Кричу: «Все в порядке!» А Саша не слышит. И тут раздается грохот, дверь распахивается, и он влетает в душевую. Немая сцена: я, голая, и испуганный Домогаров. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, глаза в глаза. А потом он поворачивается и уходит. Я долго не могла успокоиться. Чувствовала: между нами пробежала искра — и не знала, как себя вести. Когда вышла из бани, Саша был в кинозале, смотрел ролик c нарезкой из своих фильмов. Он там красивый, кадры очень удачно подобраны. Сажусь на диван рядом с Домогаровым, а он показывает на экран: «Жене сказал — когда подохну, отдашь это на телевидение». Непонятно только, кого он имел в виду — первую жену Наташу, вторую жену Иру или третью — Наталью Громушкину? Сижу полуголая, в одном халате, а он опять что-то стал рассказывать. Я забылась и положила ему руку на колено. Наверное, это выглядело нелепо, но я совсем «поплыла» — от алкоголя и от внезапно свалившихся на меня чувств. Саша накрыл мою руку своей. Тут все и произошло...
Потом он сказал: — Пойдем, покажу тебе твою спальню.
Я удивилась: «Почему мы должны спать раздельно?» Но пошла за ним наверх. Он привел меня в «зеленую» комнату.
— Будешь спать здесь.
— А ты? — по-детски спрашиваю я.
— В другой комнате. Ну хорошо. Давай ляжем вместе, а потом, когда ты уснешь, я уйду. Иначе не могу. Привык спать один.
Никуда он не ушел! Мы легли, обнявшись, и тут же провалились в сон. Так и пролежали до утра. Когда я пыталась пошевелиться, он крепко прижимал меня к себе. Так мы спали всегда — все полтора года, что я приезжала к Домогарову на дачу. Он прижимал меня к себе, обхватывал руками и ногами и не отпускал. Встали довольно поздно. Сначала Саша, потом я. Голова побаливала, на душе кошки скребли. Было стыдно спускаться вниз. Представляла, как выйду на кухню и он ухмыльнется: «Ну ты намешала вчера...» Но Саша ничего такого не сказал. Мы позавтракали, посидели на террасе. Домогаров был рассеян и холоден — весь в своих мыслях. Вызвал такси, и я уехала в Москву. До вечера не находила себе места. Словно провинилась, сделала что-то не так. Саша вел себя странно в это утро, я не услышала от него ни одного нежного слова.
Вечером позвонила: — Ты как?
— У меня все нормально. Сейчас опять еду в Суздаль.
И все. Разговор не клеился. Мне пришлось попрощаться. Через пару часов метаний и сомнений написала эсэмэску: «Как в Суздале?» — «Без тебя плохо. Веришь?» — ответил он. Я чуть с ума не сошла от счастья! Ответила: «Мне тоже без тебя плохо» — и начала что-то кричать, бегать по комнате. Теперь я точно знала — это любовь! Я влюбилась безумно — до полного «сноса крыши». И не могла понять: чем он меня зацепил? Сексуальными возможностями? Нет. Домогарова нельзя назвать выдающимся любовником. А как артист он меня не интересовал. Было неловко, когда в кинозале Саша спросил: «Какие мои фильмы ты видела?» — «Только «Бандитский Петербург», — смущенно призналась я, — еще в школе». Он на меня ТАК посмотрел! В глазах ясно читалось: «Что же ты здесь делаешь, дуреха? С такой звездой, как я?!» Домогарову от женщины нужно прежде всего преклонение. Ему важно, чтобы его воспринимали не просто как мужчину, а как знаменитость! В Суздале он пробыл две недели. Сначала мы переписывались, а в начале июня Саша пропал. Не отвечал ни на звонки, ни на эсэмэс. Наконец берет трубку — в два часа ночи — и диким голосом орет: «Не могу сейчас говорить!» Я в слезы: за что он так? Почему не хочет со мной разговаривать?
Утром снимаюсь на телеканале «Домашний» в программе «Сладкие истории», вместе с кондитером Александром Селезневым. Мы печем пирог. В перерыве ко мне подходит подруга-администратор: «Ты знаешь про Домогарова? У него сын погиб, машина сбила». Она еще что-то говорит, но я ничего не слышу. У Саши беда! Сердце разрывает боль. Как будто не у него погиб близкий человек, а у меня. Я убегаю в туалет и даю волю слезам. Но съемку отменить нельзя. Кое-как привожу себя в порядок и иду на площадку. Надо вынимать пирог из духовки, улыбаться, а у меня дрожат руки и мысли путаются. Как только выключают камеру, хватаюсь за телефон. Пишу Саше: «Я все знаю. Я с тобой». Он отвечает: «Спасибо». И пропадает. Я его не тревожу. А через пару дней получаю эсэмэску: «Улетаю в Израиль». Удивляюсь: «Куда это он? Сына еще не похоронили». Только потом узнаю — Саше пришлось лететь на спектакль. Он не мог разорвать контракт.
Многие осуждали его за то, что не выдержал траур. Газеты писали, что Домогаров — плохой отец. Слишком быстро забыл о сыне и устроил оргию на даче, еще не отметив сороковины. В июле он действительно шумно отпраздновал свое сорокапятилетие — с застольем под шатрами, официантами, живой музыкой. У Саши день рождения двенадцатого июля. Дима погиб седьмого июня...
Домогаров говорил, что отмечать юбилей его заставили друзья. Я знаю, он очень переживал из-за гибели сына. Саша позвонил, вернувшись из Израиля: — Ты не могла бы приехать завтра после обеда? Утром еду к сыну на кладбище.
— Да, конечно, — тут же согласилась я.
На следующий день взяла такси и помчалась на Новую Ригу. Когда подъехала к дому, Домогаров стоял у ворот — грязный, небритый и пьяный. Никогда не забуду, как мы бросились друг к другу. Он обнял меня, а я вцепилась в него как сумасшедшая и зарыдала. Я так ждала его и так сочувствовала его горю! За спиной кто-то кашлянул. Обернувшись, я увидела, что на нас из машины смотрит изумленный таксист. Представляю, что он подумал, когда узнал Домогарова: «Совсем допился, алкаш! Весь в грязи! Наверное, валялся под забором». А Сашу измазали собаки, они все время рвутся поиграть. У Домогарова их две — Тесса и Габи, породы кане корсо. Со мной они тоже всегда заигрывали. Как-то пошутила: — У нас любовь.
Саша нахмурился и сухо заметил: — Это не любовь. И вообще, странно, что они так к тебе кидаются.
По-моему, он их приревновал. Собаки Домогарова могут любить только его одного. В тот вечер у Саши был гость — его друг Андрей Рапопорт. Вскоре он уехал. Домогаров стал показывать мне новый айфон. «Как ребенок, — подумала я, — ему плохо, и он пытается заглушить боль новой игрушкой». Саша был уже изрядно пьян и все добавлял и добавлял... Когда стал совсем валиться с ног, отвела его наверх, в спальню. Он вырубился, едва коснувшись подушки. Я ушла в гостиную. Часа через два Саша проспался и спустился вниз: «Ко мне сейчас приедет брат Андрей. С женой Таней. Посиди пока наверху». Я подчинилась, пошла на второй этаж, а сама думаю: «Меня что, людям показывать нельзя? Я дура или уродина?» Стала смотреть в спальне телевизор и слышу — гости приехали. Устроились с Сашей в гостиной. Они долго сидели, я уже не знала, чем заняться. Пошла в «восточную» комнату. У Домогарова там кальян, коллекция оружия. Стена, выходящая в холл, вся в маленьких окошках. Через нее прекрасно слышно и видно, что происходит внизу. Сашина невестка, видимо, поняла, что в доме кто-то есть, спросила: — А кто наверху?
— Да какая разница? — ответил Саша. — Что мне эти приходящие и уходящие? Такой, как ты у Андрюхи, единственной и неповторимой, все равно нет. И знать бы, где ее найти...
У меня сердце зашлось. Мало того, что у Саши я, оказывается, не одна, так он еще считает меня кем-то вроде девушки по вызову! С трудом удержалась, чтобы не выскочить из «укрытия». Успокаивала себя: что взять с пьяного? Он сам не понимает, что несет. Наконец Андрей и Таня засобирались домой. Саша пошел их провожать. Я спустилась вниз. Чтобы успокоиться, стала мыть посуду на кухне. Входит Домогаров. Молчит. И я молчу, хотя меня злость разбирает. Понимаю: он прекрасно знает, что я все слышала. Для меня он так театрально все это и говорил.
Саша курит. И вдруг спрашивает: — Знаешь, почему я с женщинами постоянно не живу?
— Почему?
— Потому что могу развернуться и ударить.
— Хочешь попробовать? — спрашиваю я.
Он ухмыляется и уходит в гостиную. А я реву с тарелкой в руке. Это был первый звонок, на который отреагировала бы любая здравомыслящая женщина. А я, влюбленная идиотка, не почувствовала опасности. Ну в самом деле, за что Домогаров может меня ударить? Я ни в чем перед ним не виновата. Потом все как-то улеглось. У Саши улучшилось настроение. Мы спокойно поужинали и уснули вместе, а утром он меня спровадил. Ему это свойственно — сначала упорно добиваться встречи, а потом мечтать избавиться от женщины. По-моему, для Домогарова главное — контролировать ситуацию. Это он решает: останется с ним женщина или нет. Если надоела или настроение изменилось — он, не задумываясь, гонит ее прочь. Через день все началось заново. Опять эсэмэски — «Я соскучился», «Хочу тебя» и тому подобное. Я задумалась: а стоит ли продолжать? Но прекратить отношения не было сил. Я не понимала, что меня больше зацепило — его обаяние или его отношение. Ведь я была хорошенькой девушкой, избалованной вниманием. А с Сашей — такие качели. Решила: пусть все идет как идет — планов на будущее не строила.
Однажды приехала и увидела, что Саша с кем-то увлеченно переписывается. Сидим вдвоем, а он не отрывается от телефона. «Что за дела?» — думаю. Дождалась, когда Домогаров пошел в душ, влезла в его телефон и обалдела! Там были эсэмэски от Кати, Клавы, Наташи, Лены, Вики... У него было по меньшей мере восемь женщин. С Наташей все было ясно — это Громушкина. Я знала, что они с Домогаровым общаются. Наташа не оставляет его в покое. Хотя он над ней достаточно поизмывался. А она сразу после расставания с ним, в отместку, что ли, родила ребенка от другого мужчины. Трудно сказать, любит ли его Наташа, но пишет постоянно. Я видела ее эсэмэски: «Люблю», «Хочу». И дома у Домогарова она бывает, я знаю. Обычно мы с Сашей говорили только о нем и его делах. Но один раз, спьяну, он вдруг завел разговор о Громушкиной. Не помню почему — у меня нет привычки расспрашивать мужчин об их настоящих и бывших женах. Он сам начал: «Громушкина тоже тут все ходила, кого-то из себя строила. А потом с кем-то переспала, забеременела и объявила: «Теперь я счастлива». Я ее спросил: «Что же ты, такая счастливая, тут со мной делаешь?» Она и ушла». Наверное, как всякая нормальная женщина, Наталья хотела родить ребенка. А Домогарову это было не нужно. Почитала я его телефонную переписку и разозлилась: «С меня хватит! Не хочу быть одной из восьми дежурных любовниц!» Когда Домогаров вышел из душа, я прикинулась спящей. А рано утром, пока он спал, уехала. Но дома первым делом залезла в Интернет — меня душили ревность и ярость. Одна из Сашиных девушек была обозначена в телефоне как Клавдия, дальше шла фамилия. Я нашла ее в «Одноклассниках». Она работала «хлопушкой» на фильме «Царь».
Зашла на форум к Клаве и прочитала: «Неземная любовь окрыляет человека, делает слепым, глухим. Не важно, как быть, главное — с кем». — «Что за бред?» — подумала я. И написала: «Уважаемая Клава! Я думаю, что неземная любовь не должна делать человека слепым и глухим. И тем более — окрылять его, потому что падать будет очень больно. Любить надо с умом. А то приезжаешь к любимому человеку и брезгуешь пить чай из его чашек, потому что не знаешь, кто пользовался ими до тебя. И боишься ложиться в постель, потому что не знаешь, кто спал там раньше. Подумайте об этом».
Не знаю, как Клавдия меня вычислила. Но она пожаловалась Домогарову. Он позвонил и пригрозил:
— За Клавку пасть порву.
— Она что, святая?
— Она хорошая и такая неприспособленная к жизни!
Я промолчала. А сама подумала: «Серая мышь с тяжелой челюстью, которую я видела в Интернете, на святую совсем не похожа». По-моему, Сашиному самолюбию льстят разборки между его наложницами. Его забавляет «клуб любовниц Домогарова». Он чувствует себя хозяином гарема и с удовольствием коллекционирует самых разных женщин. Мы для него не люди — куклы. Но я с ролью безропотной наложницы была не согласна ...Какое-то время с ним не общалась. А потом написала что-то вроде «Добрый день! Как дела?» И получила: «Пошла на ...» Думаю: ладно, больше писать не буду. Через два дня Домогаров присылает свою любимую эсэмэску: «Хочу тебя!» Я отвечаю в стиле его предыдущего послания: «Пошел на ...» Он пишет: «Предлагаю вам объединиться с Александровой. Я народный артист этой страны и как-нибудь постараюсь для вас обеих». Я опешила. Мне казалось, что с Александровой у них все уже давно быльем поросло.
Домогаров расстался с Мариной еще до знакомства со мной. От него я про нее никогда не слышала — ни плохого, ни хорошего, и в телефоне Марининых эсэмэсок не встречала. Получается, они все-таки общались. Домогаров написал Александровой, и она его послала, как и я. Он что же, рассылает эсэмэски сразу нескольким женщинам? Я разозлилась еще больше и пишу: «Ты, народный артист этой страны, можешь меня послать, а я тебя не могу? Пошел на ...» Он опять: «Я постараюсь». — «На ... и вприпрыжку», — настаиваю я. Тут он взбесился и забросал меня эсэмэсками — когда жертва сопротивляется, Саша страшно заводится. Я долго держалась, но мы все-таки встретились. Что и говорить, женщина — странное создание. Даже зная, что у любимого куча баб, надеется, что изменник предпочтет именно ее.
Когда встретились, спросила: — И как ты называешь свой гарем?
— Курятник.
— А сам ты кто: петух или птицевод?
— Наверное, птицевод.
И мы закрыли тему. Я сменила тактику. Чтобы быть в курсе похождений Домогарова, подружилась с его домработницей Олимпией. Она жила в отдельном домике — с мужем и сыном. Стирала, убирала, но никогда не готовила. Домогаров не разрешает ей прикасаться к тому, что ест. Вообще, он неприхотлив в еде. Была бы выпивка, а закусить можно и куском «Докторской» колбасы. Молодая женщина скучала в подмосковной глуши. Ей хотелось поболтать, посплетничать, и она с радостью приняла мое предложение обменяться телефонами. Мы стали перезваниваться.
Однажды звоню Олимпии: — Ну как ты там, дорогая?
— А у нас уже три дня Клава живет, — сообщает «подруга». — Но она мне совсем не нравится.
— Почему? Говорят, такая милая, неприспособленная к жизни.
— Да?! Не успела появиться, как начала раздавать распоряжения. Спускается в первое же утро и говорит: «Олимпия, в нашей спальне кто-то штору прожег сигаретой. Поменяй». Не успела сменить шторы, а она уже несет кофточку: «Постирай, я ее вином залила». Это она-то неприспособленная к жизни?
По версии, озвученной мне Сашей, он был тогда вовсе не с Клавой, а на съемках. Меня его ложь сильно задела. Через неделю он прислал свою коронную эсэмэску. Я отвечаю: «Александр Юрьевич, я не Клава, не Вика, не Наташа, не Ира и даже не Катя. Пишите, пожалуйста, этим женщинам. Они с удовольствием приедут». А он опять за свое: «Хочу тебя». Может, это у него дежурное послание? Одно для всех? Не знаю, как с другими девушками, но со мной он обращался как с последней шлюхой. И встречались мы только у Домогарова, даже в ресторан ни разу не сходили. Он говорил: «Ты толстая, страшная, у тебя большой нос и кривые ноги. Куда с тобой можно пойти?» Как будто остальные его женщины — сплошь писаные красавицы! Фотографироваться со мной Саша не хотел, даже дома. Только раз я сама нас «щелкнула», но снимки получились неудачные. Я напечатала пару карточек, но после одной из наших ссор взяла и порвала их со злости. Потом пожалела, но было уже поздно. Файлы, с которых делала фотки, не сохранились. А вот некоторые эсэмэски Домогарова до сих пор «лежат» у меня в телефоне. Удалить их почему-то рука не поднимается. Хотя он и унижал меня.
В телефоне у Александра Юрьевича я значилась как «Гуля ...нутая». Чуть не упала, когда нашла эту запись. Все остальные были люди как люди — Вика, Катя, Лена. Видимо, эти «курицы» вели себя с «птицеводом» иначе, чем я. Вика откровенно заискивала перед «папочкой». Она Домогарова только так и называла. Я же пыталась огрызаться, отстаивать свое «я». Не понимала, что имею дело с неуравновешенным человеком. Нормальный мужчина не станет писать женщине эсэмэски от имени своей любовницы. А он писал, прикидываясь Клавой! Я как-то спрашиваю: «Ты где?» И получаю ответ: «Пожалуйста, не беспокойте Сашу, он спит». Удивляюсь: «А вы кто?» — «Я вас умоляю, Сашенька спит, я не хочу, чтобы вы его тревожили». Так, это Клава — понимаю я. И отправляю следующее послание: «Дорогая крокодилица Клава, передайте, пожалуйста, Александру Юрьевичу, чтобы он поменьше заигрывал с женщинами, в его возрасте это опасно». Она пишет: «Можете называть меня как угодно, но тревожить Сашу я не дам. Или вы хотите, чтобы я вам позвонила?» — «Хочу». — «Нет, это сложно, я разбужу Сашу». — «Так вы хотите, чтобы я вам позвонила?» И тут звонит Домогаров и в истерике кричит: «Да я тебя сейчас, с...ка, б...дь!» Я смеюсь. Что, доигрался?
В какой-то момент наши отношения стали не злить меня, а веселить, это была болезненная реакция запутавшейся, влюбленной девчонки. Которая в первый раз столкнулась с человеком взрослым, опытным и изощренным. С бесконечно холодным эгоистом. У Домогарова есть одна мания — он считает, что каждая женщина хочет стать хозяйкой его замечательного дома. Не знаю, как проявляли себя в этом смысле Клава, Вика и другие Сашины «курочки», но Марина Александрова в свое время действительно хотела, чтобы дом он оформил на нее. Уже после нашего расставания с Домогаровым мне рассказывал об этом один его старый знакомый. А я ничего об этом не знала, и когда Саша однажды, ни к селу ни к городу, начал орать: «Я что, этот дом для тебя строил?», решила, что у него белая горячка. Молча встала и пошла наверх. А он вслед поливает меня матом. С Олимпией он, видимо, тоже поднимал эту тему. Она как-то заявила мне: — В этом доме может быть только одна хозяйка — Наталья Громушкина. И то — если она этого захочет.
Я говорю: — Ты Сашины слова повторяешь? Или сама беспокоишься? Напрасно. Я на этот «дворец» не посягаю.
Стараниями отца у меня в то время уже появился собственный дом на Новой Риге, больше Сашиного и гораздо ближе к Москве. Папа человек обеспеченный. Решил: раз дочка обосновалась в столице — надо помочь ей с нормальным жильем. В домогаровских хоромах я не нуждалась. Ужиться с ним все равно невозможно. Не зря он меня предупреждал. В одну из встреч мы сцепились из-за какой-то ерунды. В тот вечер он был на взводе, а я не сразу это почувствовала, пыталась шутить. Испугалась только тогда, когда Домогаров подскочил с выпученными глазами и прорычал: — Дура, б...дь!
— Сам придурок! — огрызнулась я и тут же получила по лицу.
Удар был сильным. В голове зазвенело. Я чудом удержалась на ногах. Саша — мужик здоровый, метр восемьдесят шесть, и рука у него тяжелая. Я побежала наверх. Бросилась на кровать и зарыдала от боли и обиды. Меня в жизни никто пальцем не тронул! Домогаров входит в комнату, садится рядом. Я вскакиваю, хватаю его за грудки и выталкиваю за порог. Откуда только сила взялась! Он отпихивает меня, лезет обратно. Глаза бешеные, лицо налилось кровью.
Хрипит: — В моем доме будешь меня из спальни выгонять?!
Я трясусь от страха, думаю, все, сейчас убьет. И умоляю: — Саша, прошу тебя, уйди!
Он бормочет что-то бессвязное, садится на кровать. Я бегу вниз, пытаюсь налить воды из графина. А руки не слушаются...
Домогаров тихо подходит сзади и обнимает меня за плечи. Я в ужасе кричу. Он успокаивает: — Тише, тише... Ну прости, Ну все, все...
У меня начинается истерика, я рыдаю и сквозь слезы выкрикиваю: — Ну что не так, скажи? Почему ты все время меня мучаешь, унижаешь, оскорбляешь? А теперь еще и бьешь? Что я сделала? Почему ты видишь во мне врага?
И понимаю, что Саша не слышит. Он мертвецки пьян...
До сих пор не знаю, почему я так долго его терпела. Наверное, слишком сильно любила. И это была не романтическая влюбленность, а какая-то патологическая страсть. У нас за полтора года был только один счастливый период: в сентябре — начале октября 2008 года. Саша тогда снимался в Геленджике. На выходные приезжал в Москву и проводил время со мной. Мы веселились на всю катушку — танцевали, пели, дурачились. Он был такой милый и непосредственный! Наверное, играл очередную роль. Но мне хотелось думать иначе. Я глазам не верила. Домогаров вел себя как нормальный влюбленный мужчина! Улыбался, шутил, играл мне на рояле — он окончил музыкальную школу имени Стасова и делает это очень хорошо, пел Вертинского и песни из собственного репертуара. Саша неплохо поет и уже лет десять пытается выпустить альбом. Однажды он даже решил накормить меня ужином и сподобился пожарить бифштекс! Мясо получилось вкусным, сочным, но подал он его почему-то с крабовыми палочками. Видно, в холодильнике ничего больше не было. В те осенние дни я летала как на крыльях. Один раз Домогаров даже назвал меня любимой! А я настолько сильно любила его, что жила от выходных до выходных, от встречи до встречи и дорожила каждым проведенным с ним мгновением. Когда Олимпия что-то делала по хозяйству в его доме, я с трудом сдерживалась, чтобы не сказать: «Когда же ты, наконец, уйдешь и оставишь нас одних?!»
А потом грянула гроза. Я сидела у Саши в гостиной, когда позвонил Боря Грачевский. Удивительный человек! Все время шутит, рассказывает анекдоты. С ним мне всегда было очень приятно общаться. Мы довольно долго болтали. Я смеялась Бориным шуткам и вдруг обернулась, увидела Домогарова и потеряла дар речи. На Саше не было лица. Не знаю, что случилось. Может быть, он меня приревновал. Я испугалась и прервала разговор. Саше сказала, что мне надо срочно ехать в Москву. Стала собираться. Он говорит: «Хорошо». А сам с трудом сдерживается, чтобы не заехать мне кулаком. Я вижу — у него желваки ходят от злости и пальцы непроизвольно сжимаются. За окном была уже глубокая ночь. Такси я вызывать не стала — боялась остаться с Сашей наедине. Сказала, что машина ждет у шлагбаума. И, наскоро одевшись, выскочила из дома. Это именно тогда я до утра брела по проселку, рыдая и проклиная его и себя...
Выкарабкивалась из депрессии я долго. Не могла забыть пережитый ужас, понимала, что дальше будет только хуже, и не знала, как поступить. Решила взять паузу, попробовать пожить без Саши, тем более что он опять уехал на съемки. Стала «лечиться» работой. К тому времени уже ушла с телевидения и взялась записывать альбом песен на татарском языке. Выступала на фестивалях и конкурсах в Татарии и Чечне. На одном была отмечена жюри. Помню, не выдержала и на радостях послала Домогарову эсэмэску: «Мне дали премию в Грозном!» А он отвечает: «Наверное, больше некому было». Я лишний раз убедилась, что с ним нельзя делиться — плевать он хотел на мои достижения. Однажды, еще в самом начале нашего романа, стала что-то рассказывать про себя и Саша раздраженно отмахнулся: «А мне по ... и ты, и твоя жизнь». Поэтому я и не говорила Домогарову, что хочу работать в театре и сниматься в кино. Зачем провоцировать новые издевательства? Он бы еще, чего доброго, обвинил меня в корысти, сказал, что сплю с ним только потому, что хочу стать актрисой. А если бы добилась успеха, наверняка заявил бы: «Это я сделал из тебя человека».
Мне не понадобилась его протекция. Я всего добилась сама. Репетирую роль в спектакле театра «Практика», снялась в фильме «Те чувства» режиссера Дина Махаматдинова и начинаю сниматься в еще одной картине. Отсутствие специального образования восполняю занятиями актерским мастерством. У меня все получится, я знаю. Но и после моей попытки разорвать отношения наш роман не закончился. Однажды Саша опять позвал меня, и я не нашла в себе сил отказаться. Домогаров был для меня наркотиком. Как только пыталась бросить его, начиналась «ломка», и я рано или поздно ехала на Истру. Мы встречались еще почти год. Ругались, расходились и сходились вновь. Кроме Саши у меня довольно долго никого не было. Но однажды я взбунтовалась: «Кто-то ведь должен дарить мне любовь, которую Домогаров подарить не в силах!» Закрутила роман с Маратом Чанышевым из «Группы ПМ». В отличие от Домогарова он необыкновенно светлый и позитивный. Мы встречались недолго — месяц, это была приятная легкая история, и все это время я чувствовала себя нормальным человеком. Марат помог мне встряхнуться, хотя бы ненадолго переключить все свое внимание с Саши.
Ольга Васильевна давно говорила: «Оставь Домогарова! Ничего хорошего у тебя с ним не получится». Я понимала, что она права, но все равно любила Сашу — несмотря на унижения, вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения. Сейчас самой странно вспоминать, как иногда смотрела на него ночью, спящего, плакала и молилась: «Господи, помоги! Оставь мне Сашу! Пусть у него будут все эти бабы и даже не восемь, а восемьдесят, но только не отнимай его у меня!» Становилось жутко от одной только мысли, что Домогаров может исчезнуть из моей жизни. Для меня он был богом. Меня бросало в дрожь от его прикосновений. Когда встречалась с Сашей после разлуки, сердце выпрыгивало из груди. Как бы он ни вел себя со мной, в нем есть харизма, обаяние, пусть это и обаяние порока.
Любовь невозможно объяснить. Мы влюбляемся в выдуманный образ. А если человек с ним не совпадает — пьет, бьет, — все равно оправдываем его: «Сейчас он такой. А вообще-то хороший!» И я Сашу оправдывала. Сначала жалела, потому что сын погиб. Потом убеждала себя, что его испортили бабы. Избаловали своей любовью. Тысячи женщин, наверное, прыгнут к Домогарову в постель — только помани. И он это знает, поэтому так себя и ведет. Я надеялась, что Саша меня полюбит. Долго молчала о своих чувствах, но однажды не выдержала и написала: «Я не могу без тебя! Я тебя очень люблю!» Он ничего не ответил. Еще раз пыталась признаться, уже у него дома. Домогаров никак не отреагировал, только грязно ухмыльнулся. И я подумала: «Все напрасно. Зря унижаюсь. Только тешу его самолюбие». Как-то напился по своему обыкновению и понес: «Вот я — народный артист этой страны! А ты кто такая? Кому ты на ... нужна? Думаешь — мне? Нет...»
В другой раз стал рассуждать о нас двоих: — Я же знаю, ты меня любишь...
И я вдруг сказала: — Нет, больше не люблю.
— Да любишь, любишь, — самодовольно изрек он.
А я подумала: «Что ты в этом понимаешь? Ты же не способен любить!»
С искренней нежностью Домогаров, пожалуй, относится только к одному человеку на земле — младшему сыну Саше. Он часто приезжает к отцу. Я с ним никогда не встречалась, но Саша очень подробно рассказывал, как готовится к его дню рождения. Он решил тогда подарить сыну коня и мог говорить об этом часами. А мне было странно и приятно наблюдать у него хоть какие-то человеческие эмоции. Мне Саша никогда не делал подарков, даже пустяковых. Не давал денег на такси. Я сама его оплачивала и чувствовала себя бог знает кем. Получалось, что я покупала встречи с Домогаровым. Платила за свои поездки, чтобы он занялся со мной сексом и поизмывался в свое удовольствие! Попросить денег язык не поворачивался. Я уже не бедствовала. И потом, если мужчина хочет помочь, он делает это сам. Нельзя заставить человека проявлять внимание, быть галантным. Нельзя заставить любить.
Галантность Домогарову, по моим наблюдениям, не свойственна. Хотя при желании он может изобразить любого мужчину — романтичного, тонкого, нежного. Но это все игра. Я быстро его раскусила, и когда Домогаров актерствовал, всегда чувствовала наигрыш, фальшь. Только ярость его была настоящей. Рано или поздно наша история должна была подойти к концу. В феврале 2009-го мы встречались с Домогаровым, а потом он исчез. Я узнала от Олимпии, что у него новая сожительница Елена Т. — «фабрикантка». Они познакомились на презентации книги Олега Роя. Я представляла, как он подошел к ней, как когда-то ко мне в клубе: «Дай свой номер! Не хочешь? Тогда мой запиши...» Через неделю девушка переехала к нему в загородный дом.
Олимпия не сразу поняла, кто это: «Лицо вроде знакомое. Кажется, я ее видела в телевизоре. Но без косметики она страшная, не узнаешь». Я слышала, что Лена очень хотела, чтобы Домогаров на ней женился. Но, наверное, и она ему быстро наскучила. В июне Саша снова стал мне писать. А я уже не знала, нужны эти встречи с ним или нет. Устала от бесконечной нервотрепки. И с Домогаровым было плохо, и без него невмоготу. И вот что странно: я ведь по натуре совсем не «страдалица», не жертва. Наоборот — очень активный и веселый человек. Честно могу сказать: я — хищница. По гороскопу — Лев и Тигр. Такую женщину мужчина должен «гладить по шерстке»: окружать вниманием, осыпать комплиментами. А Домогаров творил со мной что хотел. Превратил в послушного котенка! Загипнотизировал, не иначе. Я себя не узнавала.
Съездила к Саше на выходные. А через пару дней звонит Олимпия: «Наша Лена вернулась. Вообще — она хорошая. Мы так душевно посидели с ней, попили чаю с тортиком». Понятно, подумала я, эта Лена ее уже купила. Меня скрутило, как тогда, осенью. Я бросила телефон, свернулась прямо на полу калачиком и зарыдала. Долго не могла остановиться, рыдала и одновременно как будто видела себя со стороны. От этого сделалось особенно страшно. Подумала: «Неужели схожу с ума?» На следующий день зашла соседка. Посмотрела на меня и испугалась: — Что случилось? У тебя такой вид!
— Какой вид, Тома... Я жить не хочу... — заплакала я.
Вечером почувствовала себя плохо. Пришлось вызывать врача. «Вегетососудистая дистония», — сказал он. «Скорую» я вызывала через день. Все время скакало давление. Я билась в истерике, багровела и задыхалась. В июле немножко отошла и поехала к друзьям в Киев. Решила сменить обстановку. На Украине стала потихоньку приходить в себя. А потом познакомилась с Сашей Носиком. И он меня вытащил из этого мрака. Я с ним отогрелась душой. Отношения наши продолжались недолго, но мы сохранили добрые чувства друг к другу и по сей день остаемся очень близкими друзьями...
Двенадцатого июля поздравила Домогарова с днем рождения. Для порядка. Прежних чувств у меня уже не было. В душе все перегорело. И мир я, наконец, увидела другими глазами, как будто прозрела. Двадцать шестого Домогаров вдруг поздравляет меня с днем рождения. Небывалый случай! Звонит в восемь утра!
Но пожелания у него странные: — Недавно смотрел концерт Майкла Джексона. Когда он вышел на сцену, люди просто падали в обморок. Вот это звезда! Желаю нам с тобой такого же успеха!
— Ну спасибо, — изумленно благодарю я.
Вечером он опять звонил. Поднимаю трубку — молчит. Кричу: «Алло, алло!» Тишина. Перезваниваю: — Что ты хотел?
— А что ты делаешь?
— Праздную день рождения. Приезжай, если хочешь.
В телефоне, конечно, слышно, как у меня весело. Музыка гремит, гости что-то кричат. Он говорит: — Я бы приехал, если бы ты меня раньше пригласила. А теперь не могу.
Думаю, он лукавил. Не нужен ему был мой праздник.
В последний раз мы встречались пятнадцатого сентября 2009 года. Незадолго до этого мне в голову пришла идея провести акцию «Скажи «нет» насилию в семье». Я знала, что такое насилие. Домогаров только один раз поднял на меня руку, во второй раз я этого не допустила, успела убежать, но терпеть постоянное моральное давление было ничуть не легче, чем физическое. Я хотела помочь женщинам, попавшим в беду. Они должны знать: есть центры юридической и психологической помощи и специальные убежища, куда всегда можно обратиться. Нужно донести до них эту информацию, показать ролики, поставить рекламные щиты. Начала собирать друзей и единомышленников. На мой призыв сразу откликнулись братья Запашные и Наташа Рагозина. Потом подтянулись и другие звезды. Мы провели фотосессию для рекламных щитов. Я тоже снялась. На свидание к Домогарову приехала со снимками. Как раз получила их от фотографа и прихватила с собой. Думала, посмотрю на досуге, отберу кадры для монтажа. И вот села с фотками на диване, а Саша подходит и говорит: «Думаешь, ты красивая? Х...ня». Я промолчала, привыкла к его выходкам. И вдруг удивилась, что впервые не чувствую боли. Любовь кончилась. У Домогарова больше не было надо мной власти! Я обрадовалась этому открытию. И подумала: «А что же я тогда здесь делаю?» Саша ничего не понял, не почувствовал. Мы гуляли по участку, и он говорил: «Видишь вон те кустики? Они очень быстро растут. Приедешь лет через пять, а на их месте уже живая изгородь». Во мне все взбунтовалось: «А почему я должна сюда приезжать? Никаких пяти лет не будет! Я уеду отсюда, как только рассветет!»
Едва дождалась утра. Вскочила в шесть, вызвала такси и пошла к шлагбауму на границе поселка. Не могла усидеть на месте. Ехала домой и чувствовала себя птицей, выпущенной из клетки на свободу. Ночью с трудом заставила себя спать с Домогаровым в одной постели. Дурман рассеялся. Я снова видела его старым, потрепанным мужчиной — как в первые мгновения нашей встречи у Театра имени Моссовета. И этому человеку я отдала полтора года своей жизни? Было одно желание: скорее встать под душ, смыть с себя его запах и забыть об этой любви, мучительной, как долгая, тяжелая болезнь...
Больше мы не встречались. Однажды он опять пытался зазвать меня к себе. Я сказала: «Даже не мечтай». О плохом вспоминать не хочется. А Домогаров продолжает писать и звонить. По привычке говорит гадости. Наверное, ему больше не на ком срывать злость. Но меня подчинить ему уже не удастся.
Я искренне любила Сашу — неистово, без оглядки. Дышала только им. А он делал все, чтобы я его возненавидела. Что ж, с Домогаровым я прошла достаточно жесткую школу — школу любви и ненависти. Но зато стала сильной. Теперь меня бесполезно гнобить и топтать, я не сдамся. И никогда не буду больше стелиться ни перед одним мужчиной. Есть две Айгуль — «до» Домогарова и «после». «Новая» мне нравится гораздо больше. Получается, я должна благодарить Сашу за то, что он был в моей жизни. И я говорю: «Спасибо! И прощай!» Представляю, какое у него будет лицо... Он прочтет эту историю и наверняка скажет: «Кто это? Я ее не знаю. Еще одна дурочка пиарится за мой счет!» Вы не правы, Александр Юрьевич! Я не пиарюсь. У меня сейчас совсем другая жизнь. И другой, сильный, умный, добрый и любящий мужчина. Для меня наша с вами история закончилась, и я хочу поставить точку.
Автор - Айгуль Мильштейн. "КАРАВАН ИСТОРИЙ"
