По словам великого князя Александра Михайловича, «редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение и благородное сердце составляли добродетели этой удивительной женщины».
Принцесса Елизавета Александра Луиза Алиса Гессен-Дармштадтская родилась 1 ноября 1864 года. Вторая дочь великого герцога Людвига Четвертого, внучка английской королевы Виктории, старшая сестра последней российской императрицы Александры Федоровны.
В возрасте 20-ти лет, в качестве невесты великого князя Сергея Александровича, она приехала в Россию и осталась здесь навсегда.
После трагической гибели мужа, убитого террористом Каляевым, она распустила свой двор и стала сестрой милосердия в основанной ею Марфо-Мариинской обители. До конца жизни Елизавета Федоровна вела подвижническую жизнь, заботилась о бедных, больных и раненых.
В 1918 году большевики выслали великую княгиню на Урал, в Алапаевск, где вскоре зверски убили вместе с другими членами семьи Романовых. Заживо сброшенная в глубокую шахту, она нашла в себе силы перевязать разбитую голову князя Иоанна Константиновича, разделившего ее ужасную участь. Русская православная церковь причислила Елизавету Федоровну к лику святых.
"Пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении". Евангелие от Луки
18 февраля 1905 года в Кремле раздался страшный взрыв. Елизавета Фёдоровна выскочила из дома, едва успев накинуть на плечи плащ. На снегу лежали изуродованные куски плоти Сергея Александровича. Она стала их собирать. Класть на носилки. Она не плакала. Только крепко сжимала его окровавленные медали, пока солдаты накрывали тело своими шинелями, несли на плечах в храм. В таком же оцепенении она стояла на молитве. Долго, неподвижно и не глядя никуда, сидела в кресле. Потом вдруг собралась, зашагала по комнате, отправила телеграммы и пошла навестить раненого кучера. Чтобы не омрачить ему последние минуты, она осталась всё в том же нарядном голубом платье, а когда он спросил о Великом князе, нашла силы улыбнуться и сказать, что сам Сергей Александрович ее и прислал. Ночью пришли, наконец, долгожданные слёзы. Она не спала, а наутро отправилась говорить с убийцей. Тюрьма была в полном замешательстве, но отказать вдове не посмели. Она оставила Каляеву Евангелие и попросила Государя о помиловании, хоть и безрезультатно.
Вскоре Елизавета Фёдоровна отдала казне те драгоценности, которые принадлежали дому Романовых, а все остальные распродала и купила усадьбу на Большой Ордынке, с четырьмя домами и отличным садом, чтобы основать там обитель милосердия в честь Марфы и Марии.
"Дорогой Ники! Некоторые не верят, что я сама, без какого-либо влияния извне решилась на этот шаг; многим кажется, что я взяла неподъемный крест и либо пожалею об этом и сброшу его, либо рухну под его тяжестью. Я же приняла это не как крест, а как дорогу, полную света, которую указал мне Господь после смерти Сергея и стремление к которой уже много-много лет назад появилось в моей душе. Не знаю, когда, кажется, мне с самого детства очень хотелось помогать страждущим, прежде всего тем, кто страдает душой", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Она была самой красивой женщиной Европы. Высокая, стройная блондинка с голубыми глазами и одним коричневым пятнышком, делавшим взгляд неотразимым. Она любила наряды и с удовольствием, пока ее переодевали, гляделась в зеркало, сама готовила из огурцов макияж. Это была самая настоящая принцесса. И вот, балы и ужины кончились в одночасье. Овдовев, она решила целиком посвятить себя Богу и людям. «Мой ум не создан для больших дел, - говорила она, - но у меня есть сердце, и я хочу его отдать и отдать без остатка». Свою комнату в Кремле княгиня превратила в келью и поставила в ней большой деревянный крест с частицами одежды, которая была на Сергее Александровиче в день смерти. Вне этих стен она ухаживала за ранеными, воспитывала племянников или занималась делами благотворительного комитета. Перемена была огромной, и домашние испугались, что тётя Элла с горя впадает в духовную прелесть.
"Я была поражена, когда разразилась целая буря: меня пытались удержать, запугать трудностями, и всё это с такой любовью и добротой – и полным непониманием моего характера. Ты пишешь: «Все-таки нахожу, что ты ещё больше добра могла бы делать в прежнем положении». Не могу сказать, прав ли ты, а я заблуждаюсь, или нет, - жизнь и время покажут", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Ещё в начале 1898 года Сергей Александрович с Елизаветой Фёдоровной побывали на открытии московской периодической выставки, и князь купил у Нестерова посмертный портрет его рано ушедшей жены - «Христову невесту». «В этой несложной картине, - пишет Михаил Васильевич, - я изживал свое горе. Моим чувством руководило, вело меня воспоминание о первой и самой истинной любви моей. Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу, словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве».
Услышав, что Нестеров снова привёз показать свои работы Москве, Елизавета Фёдоровна отправила к нему секретаря и попросила указать талантливого архитектора, которому можно было бы поручить строительства храма. «Я назвал Щусева, - пишет Михаил Васильевич, - и через несколько дней узнал, что моя рекомендация принята, причем было передано, что великая княгиня хотела бы, чтобы будущая церковь обительская была расписана мною. На что я тогда же дал свое согласие. Ещё задолго перед тем, в Киеве, нам думалось о часовне в Москве, им построенной и мною расписанной… Таким образом, мы с Щусевым призваны были осуществить мечту столько же нашу, как и великой княгини».
Великая княгиня с каждым разом казалась мне все более и более привлекательной, и не только своим прекрасным обликом, но и делами – стремлением к добру, которое делалось ею с таким самозабвением, щедро и деликатно. Говорила она с английским акцентом и почти свободно. Речь была живая, горячая, нередко с юмором. У нее были любимые словечки, одно из них – «мало-помалу». Нередко она была в каком-то радостном, светлом настроении. Когда шутила, глаза ее искрились, и обычно бледное лицо ее покрывалось легким румянцем. Она была хорошая, добрая, подчас весёлая старшая сестра.
Михаил Васильевич пишет, что русское общество почти ничего не знало о Елизавете Фёдоровне. «А между тем, жизнь ее проходила в непрерывных заботах, в подвигах милосердия. Сестры посещали больных, нянчились с детьми без матерей, всячески обслуживали беднейшее население Москвы. Сама Великая княгиня была опытной сестрой и самой милосердной в обители. Действительно, имея большое, умное сердце, она была в жизни больше Марией, чем Марфой».
"Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё" Евангелие от Луки
Господь сказал, что важнейшая заповедь Закона – возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим. А вторая подобна ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Чтобы служение не оказалось суетой, надо помнить о Марии; но и Марфу любит Христос – без ее дел вера будет мертва. Поэтому московским сестрам любви и милосердия три лекции в неделю читал батюшка и три – доктора.
"Дорогой Ники! Я боюсь, ты подумаешь, что я гордая и самодовольная и чуть ли не лопаюсь от сознания, будто делаю нечто великое. Я знаю, Аликс воображает, что я позволяю окружающим называть меня святой. Если кто-то говорит глупости и все преувеличивает, чем я виновата? Я ничего не могу поделать с тем, что люди меня любят, но ведь и я люблю людей, и они это чувствуют. Простите меня оба. Простите мои ошибки, простите, что живу не так, как вам, может статься, хотелось бы. Просто от всего сердца простите и от всей христианской души молитесь обо мне и о моем деле. Любящая старшая сестра и друг. Элла", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Покровский храм обители торжественно заложили 22 мая 1908 года. «В тот день Великая княгиня подарила мне свой портрет, - пишет Михаил Васильевич, - Она была такая сияющая. Исполнялась ее мечта!» К концу следующего года церковь уже стояла отбеленная и была признана «лучшим достижением в храмовой архитектуре новейшего времени».
Чтобы зеваки не мешали росписи, Елизавета Фёдоровна повесила на дверях объявление «Вход воспрещён!», и сама старалась заглядывать пореже, а если заглядывала, то всякий раз заранее предупреждала об этом. Нестерову это очень нравилось. Он спускался с лесов, терпеливо объяснял, чем он сейчас занят, делился планами, а по особым случаям приглашал хозяйку сам: «Композиция «Христос у Марфы и Марии», - пишет он, - меня не удовлетворила, но я надеялся выиграть в красках, вложить в картину живое лирическое чувство, и не без волнения ждал, что-то мне скажут. Картина понравилась, а так как я знал, что Великая княгиня никогда не говорит того, что не чувствует, что слово ее правдиво, искренне и нелицемерно, то похвалам был рад».
В апреле 1910 года, когда 17 сестёр Марфо-Мариинской обители, с Елизаветой Фёдоровной во главе, дали обет в труде и молитве проводить девственную жизнь, Нестеров написал портрет княгини в новом облачении и назвал его «Невестой Христовой».
"Помолись за меня, дорогой! Для меня принятие обетов – это ещё нечто более серьезное, чем замужество для юной девушки. Я обручаюсь Христу и Его делу, и все, что могу, отдаю Ему и ближним. Пожалуйста, пожалуйста, будь уверен: как бы трудно или греховно не сложилась моя бедная земная жизнь, я твоя верная поданная, мои усилия всегда направлены к добру и вере, даже если я спотыкаюсь на этом пути и совершаю бесконечные ошибки. Сергей с радостью умер за тебя и за свою родину. Надеюсь, Господь даст мне силы, чтобы никто не мог сказать, что я оказалась недостойной водительства такого истинно благородного мужа и настоящего христианина. От всего сердца шлю тебе поцелуй и мое смиренное благословение и молитвы. Твой верный старый друг и сестра. Элла", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Михаил Васильевич говорит, что в новом облачении, которое было сделано по ее рисункам, присланным ему на одобрение, прекрасная и стройная, Елизавета Фёдоровна смотрелась, «как средневековая готическая статуя в каком-нибудь старом-старом соборе ее прежней родины». «Герцоги Гессенские, - пишет он, - были не из богатых. Жили они в Дармштадте скромно, вдали от шумных дворов». Но герцогиня Алиса, дочь королевы Виктории, «сумела внести в свою новую немецкую семью нравы своего первого отечества. Она любила просвещение, искусство, общалась с выдающимися людьми. В такой обстановке проходили детство и юность будущей Российской Великой княгини».
Она все решала творчески, умела ценить свой храм, да и всю обитель, не только, как дом Божий, но и как произведение искусства. Но зато и страдала она, как художник. Ее не щадила клевета, не забывало одиночество. Иерархи боялись ее стремления вернуть женщине достойное ранних христианок место в Церкви, обвиняли в протестантизме, политики – чуть ли не в шпионаже. «Высочайший» круг был ей совершенно чужим. Ники и Аликс были единственными, по-настоящему родными людьми, но Распутин поссорил ее с Государем и фактически лишил сестры.
"О ненависти этого злого человека Великая княгиня знала и была открытым его врагом. Все, что можно было сделать, чтобы удалить его или ослабить его влияние в Царской семье, делалось непрестанно. Она не задумывалась ни перед чем, чтобы достойно осветить эту темную личность. Хотя поездки в Царское село с этой целью для Елизаветы Фёдоровны были болезненны, и бесплодны", - Михаил Нестеров
Самой важной картиной Покровского храма Нестеров считал «Путь ко Христу»: «Обительские сестры, - пишет он, - помогают тому, кто слабее – детям, раненому воину и другим приблизиться к Спасителю. Эта тема должна была как-то восполнить то, что мне не удалось выразить в своей «Святой Руси». Елизавета Фёдоровна, кончено, тоже очень многого ждала от этой работы. И вот настал день особого приглашения.
«Пришла она радостная, оживленная, приветливая. Остановилась перед моим созданием. Внимательно всматривалась в него. Наконец, обратилась ко мне со словами самой искренней благодарности. Минута была нелегкая. Все сказано было так радостно, была одержана какая-то победа, и вот сейчас надо было сказать, что победа была кратковременная", - Михаил Нестеров
И Михаил Васильевич, собравшись с духом, объявил, что картину придется смыть, уничтожить. Щусев поручил готовить стены под роспись какому-то знакомому киевскому живописцу, тот решил сэкономить на масле, и в итоге, прямо накануне показа Елизавете Фёдоровне картина покрылась черными нарывами, которые тут же лопались под пальцем.
Матушка была поражена не меньше Нестерова. Но она стойко бросилась его утешать, предлагала оставить всё как есть, надеясь, что положение можно будет исправить.
«Мне нельзя было ни на минуту поддаваться такому искушению, и я, переговорив со Щусевым, предложил княгине написать повторение картины на медной доске. Перед тем, как приступить вторично к краскам, я попросил отца Митрофана отслужить молебен. На нем была и Великая княгиня. Отец Митрофан служил его как-то вдохновенно. Молитвы, обращения его к Богу едва ли были в каком-либо требнике. Всегда со мной приветливый, верящий в мои художественные замыслы, любивший их осуществленными, он был верным моим другом", - Михаил Нестеров
Митрофан Васильевич Сребрянский был священником подшефного Елизавете Фёдоровне драгунского полка. Он бывал со своими чадами на передовой, получил Георгиевский крест в Манчжурии, потом утешал раненых в госпитале, который Великая княгиня первым делом открыла на Ордынке. Это был очень тонкий, эрудированный пастырь и прирожденный организатор. Со дня основания он стал духовником обители, и, кончено, ему принадлежит огромная заслуга в том, что за великолепной внешностью в этих стенах жил не менее прекрасный дух.
"Ты ведь знаешь отца Митрофана, он произвел на тебя благоприятное впечатление в Сарове. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что это скромный, чистый, Божий человек. Из лучших побуждений люди мучают моего бедного батюшку: пусть заставляет меня есть, тогда как я ем, и очень хорошо, пусть заставляет меня путешествовать и все такое.., когда я совершенно здорова и сильна, как лошадь. Может быть, ты добавишь какие-то добрые слова по-русски, чтобы я прочла их батюшке, о том, что ты веришь в него и уверен, что он сможет помочь мне, если Господь благоволит послать испытания", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Конечно, он всегда будет рядом. Когда за ней придут. Когда над ней будут издеваться в ссылке. Когда сбросят живой в старую шахту под Алапаевском, он будет молиться и плакать, и Елизавета Фёдоровна уйдёт, улыбаясь, зная, что ее батюшка служит литургию в их храме. Это произойдёт на следующий день после расстрела царской семьи, на именины мужа, и отец Митрофан примет постриг с именем Сергия, а Михаил Васильевич создаст свой знаменитый цикл. У стен Лавры родился и «Путь ко Христу» и были написаны все эскизы для Марфо-Мариинской обители.
"В июле были сняты леса с главной части храма, и я впервые увидел его таким, каким он позднее предстал на суд людской, по словам Великой княгини, «невинным, как и подобает быть храму Богородицы». К Рождеству 1911 года церковь была окончена совершенно", - Михаил Нестеров.
В начале 1912 года, получив разрешение Елизаветы Фёдоровны, Нестеров показал храм художникам. Были Поленов, Васнецов, ещё человек сорок, и все дружно хвалили и живопись, и Щусева. Великая княгиня тоже начала приводить гостей, «и я был счастлив, - пишет Михаил Васильевич, - видя радость этого дивного человека». Правда, не обходилось и без курьёзов: «Как-то явилась одна «породистая» дама. Подметив на моих картинах преобладание голубой гаммы, она одобрила эту особенность, прибавив: «Как этот цвет действует успокоительно! Я видела в Англии образцовый дом для душевнобольных. Там тоже во всем преобладал голубой!»
В конце мая в Москву приехал Государь. Он сразу побывал на месте гибели Сергея Александровича, а потом поехал в обитель Марфы и Марии. Он был очень внимателен, расспрашивал о фресках, о «Пути ко Христу». «Я ввел современную толпу нуждающихся, - отвечал Нестеров, - чтобы тем самым острее дать испытать религиозное чувство, блекнущее в наши дни». И мысль моя была одобрена. Подавая мне руку, царь ласково и громко сказал: «Превосходно!» Всё было неофициально и просто, и все были довольны».
На этом воспоминания Михаила Васильевича о Елизавете Фёдоровне подходят к концу: «Быть может, кто-нибудь, кто знал ее больше и лучше меня, расскажет людям ярче и ценнее, чем попытался сделать я. Но пусть знают, что все хорошее, доброе, что будет когда-нибудь сказано об этой совершенно замечательной женщине моего времени, будет истинной правдой. И эту правду о ней людям знать надо…»
"Дорогой Ники! Я хочу, чтобы вы оба и все-все знали то, о чем я уже много раз говорила и писала: я совершенно покойна. Мой дорогой Сергей почиет в Бозе со многими, кого он любил, а мне Господь дал прекрасную работу на этой земле. Исполню ли я ее хорошо или плохо, один Он ведает, но я буду стараться изо всех сил. Помолись о моем деле, чтобы оно крепло и принесло пользу твоей стране. Я не увижу этого, так как я только полагаю начало, но я счастлива этим. Вы с Аликс умеете молиться, пожалуйста, дорогие, помолитесь! Милые, да благословит вас Господь! Нежно любящая старшая сестра Элла", - из письма Елизаветы Фёдоровны Николаю II
Источник - сайт www.neofit.ru, программа "Библейский сюжет"
