Нью-Йорк не виноват в том, что все хотят стать частью его кинематографической биографии. Большое яблоко давно превратилось в самую желанную кинодекорацию мира: здесь любая история кажется живой, счастье — безграничным, страдание героя — глубоким, улыбка героини — искренней, радость продюсера — настоящей. Нью-Йорк лучше любого сценариста сочиняет истории, и любой сюжет здесь основан на реальных событиях, потому что в Большом яблоке может произойти всё, что угодно: здесь вымысел завидует реальности, ведь городская действительность разнообразнее и ярче любой фантазии.

И каждая улочка, крыша небоскрёба, барная стойка мечтают попасть в фильм Мартина Скорсезе или Вуди Аллена, но далеко не всегда по городским переулкам прогуливаются эти замечательные ньюйоркцы. Гораздо чаще обычные кинематографические туристы бродят по манхэттенским мостовым, пытливо разглядывая всё вокруг и мечтая создать очередную киносказку.

Джон Карни — как раз такой турист с киноаппаратом. Он приглашает Нью-Йорк в соавторы, но Большое яблоко — сценарист привередливый: помогает только тем, чья талантливо сочинённая история нуждается в его улицах, как в воздухе. Нью-Йорк может подарить фильму воздух, но он не в состоянии одарить картину ещё и лёгкими. А история, рассказанная Карни, как раз не дышит самостоятельно и просто-таки требует, чтобы город стал её сценарным аппаратом искусственного дыхания, из-за чего рассказ о вторых шансах и настойчивых попытках честно жить и творить кажется грустной тенью классических нью-йоркских историй о талантах и поклонниках. Ведь хуже интубированной мелодрамы может быть только музыкальная мелодрама под наркозом.

Музыка претендует на роль души фильма, а оказывается его костылём. И была бы проблема только в карамельности мелодий и скучной предсказуемости текстов, так ведь ещё режиссёр хочет, чтобы музыка выступала, как город, соавтором сценария, но ведь она тоже не может быть единственным автором картины. И даже звуковой фильм остаётся немым, если режиссёру нечего сказать, кроме того, что на главные роли приглашены один хороший актёр, элегантная девушка и настоящий музыкант.

Если несколько лет назад в «Однажды» музыка была частью киноязыка Джона Карни, то теперь музыка — словно признание в собственной сценарной несостоятельности. Старые и новые песни о главном звучат в кадре каждый раз, когда нужно поведать зрителям о настроении героев, о важных событиях, о судьбоносных решениях, о сильных чувствах — собственно, песни предстают на экране единственными настоящими нарраторами.

Кажется, что всем участникам процесса плевать на сюжет. Руффало увлечён собственным актёрским бенефисом и практически не отвлекается на историю, Найтли поёт и переодевается, фронтмен известной группы без ума от своей дебютной роли в кино, друзья Киры и Марка — исполнители эпизодических ролей — старательно вживаются в роли музыкантов; акулы бизнеса из рекорд-лэйбла изображают железную хватку, Интернет творит чудеса, слава находится на расстоянии одного клика… Очевидно, что ноты в сценарии есть, но в запоминающуюся мелодию, которую хотелось бы напеть, они так и не складываются.

Сюжет плывёт по волнам музицирующей мелодрамы и разбивается о финальные титры, где всех поджидает уж такой счастливый конец, что даже страшно за зрителей: сумеют ли они пережить такую концентрацию добра и счастья на квадратный сантиметр экрана.

А ведь идея записывать песни на нью-йоркском пленэре сама по себе хороша, и актёры не без удовольствия изображают музыкальных рыцарей без страха и упрёка. Карни мог бы снять живую и искреннюю историю. Однажды он уже сделал это, «а потом погода испортилась». Герои поют, но фильм безмолвствует. А всё потому, что режиссёр так и не решился стать главным и единственным автором своего произведения. Мало числиться в титрах режиссёром и сценаристом — нужно быть ими — и тогда любая песня, с самой незатейливой мелодией, обязательно станет настоящим хитом.

Автор: Надежда Заварова