Мне повезло: я либо наблюдал с близкого расстояния, либо принимал участие в выработке и принятии многих государственных решений начиная еще с советского времени.

С 1975 по 1991 год работал в Центральном научно-исследовательском экономическом институте при Госплане РСФСР. Этот госорган был тогда, конечно, второсортным по сравнению с ЦК КПСС, эсэсэсэровскими совмином и госпланом. Но матрица действий была одна и та же сверху донизу:

— принимался пятилетний план (как союзный, так и российский), в котором содержались конкретные цифры (говоря современным языком, целевые индикаторы) к исполнению в конце планового периода;

— исходя из этих индикаторов, выстраивались все капитальные вложения (пообъектно!), необходимое производство всего и вся (в тоннах, штуках, метрах и т.п. натуральных единицах), распределение трудовых ресурсов (в т.ч. программы их перемещения по территории).

И все это принималось к реализации всеми приводными ремнями тогдашней власти: от партийных органов до профсоюзов, от Москвы до самых глухих окраин. Но, как известно, тогдашняя «вертикаль» благополучно загубила Советский Союз. Красноречивая деталь (для тех, кто забыл и пребывает в ностальгической эйфории): ни один пятилетний план, начиная с первого, не был полностью выполнен. Это не случайность, а органической порок той, казалось бы, стройной системы принятия решений.

Загвоздка, конечно, была в целеполагании. Страна рвалась к мировому господству, оправдывая это коммунистической идеологией, «борьбой двух систем». Такие амбиции, как оказалось, полностью противоречили реальным возможностям «плановой» экономики, зато восполнялись тотальной пропагандой. В результате мы должны были быть «бедными, но гордыми». Но, как учит марксистско-ленинская философия, «бытие определяет сознание». Поэтому престарелое политбюро, совершенно оторвавшись от реальной жизни, такими решениями, как ввод войск в Афганистан и гипертрофированное разрастание военно-промышленного комплекса, просто угробило СССР.

На этом фоне не кажется случайностью, что после того, как декабрьской ночью 1991 года с Кремля был спущен советский флаг и на его место водружен российский триколор, утром на Красную площадь не вышел ни один протестующий.

В 90-е годы новая российская власть пыталась выстроить формальные институты для обсуждения и принятия решений. Заработал парламент, хронически оппозиционный Борису Ельцину и его правительству. Конституционный суд даже объявил противоречащим закону знаменитый президентский указ №1400, который привел к кровавым событиям октября 1993 года. Заметную роль играло и экспертное сообщество, к голосу которого власть не только прислушивалась, но и активно использовала многие его наработки. Оставалось чуть-чуть до формирования стабильного управленческого механизма, который бы обеспечивал руководство страны разнообразной, не искаженной информацией, позволял проводить профессиональные оценки рисков и выгод от готовящихся решений. Первым лицам на этой базе оставалось лишь принимать решения, беря на себя политическую ответственность за их последствия, вплоть до триумфального переизбрания или позорного непереизбрания на новый срок.

Удивительно, но даже дефолт 1998 года, вызвавший приход к власти правительства, в котором вице-премьерские должности занимали коммунисты Маслюков и Кулик, не нарушил процесса формирования этой управленческой модели.

Но я не хочу идеализировать ситуацию тех лет. Когда Борис Николаевич резко брал руль на себя, опираясь на свое «нутряное чутье» или нашептывание наиболее проворных людей из свиты, совершались очень тяжелые ошибки. Про октябрь 1993 года я уже упомянул. Нельзя не сказать и о рукотворном чеченском кризисе, последствия которого до сих пор дают о себе знать.

Казалось бы, изобильные 2000-е должны были благополучно завершить создание эффективной системы подготовки и принятия государственных решений. В подготовленной по поручению Владимира Путина «Программе Грефа» был раздел о реформе управления. Но он так и остался неопубликованным и невостребованным. Затем были попытки внедрить элементы стратегического планирования через механизм «бюджетирования, ориентированного на результат». Помню, как каждое ведомство корпело над подготовкой предложений о целевых показателях своей работы на несколько лет вперед, а потом, после их утверждения правительством, публиковало ежегодные отчеты о том, что сделано для движения к этим показателям.

Одно только настораживало: целеполагание, которое должно лежать в основе основ. Казалось бы, 90-е годы не оставляли сомнений: Россия должна стать европейской страной, реализующей демократические ценности, которые как раз и предполагают ясный и понятный, построенный на рациональных сущностях процесс формирования государственных решений. Владимир Путин, выступая в 2001 году в бундестаге на немецком (!) языке, именно об этом заявил, сорвав бурные, продолжительные аплодисменты.

Потом наступил смутный период, который сильно поколебал оптимизм начала 2000-х: дело ЮКОСа, совершенно немотивированное ужесточение внутренней политики (отмена выборов губернаторов, зачистка на партийном поле, централизация государственных ресурсов на федеральном уровне). Однако в 2007 году Владимир Путин, сделав неожиданный ход, вполне в стиле цивилизованных принципов управления, отдает президентский пост Дмитрию Медведеву. Преемник летом 2008 года публикует программную статью «Россия, вперед!», реализация идей которой знаменовала бы переход к эффективной системе управления, в которой государство, сильное своим профессионализмом и открытостью, взаимодействует с обществом во имя блага не узкого слоя, а народов России (извините за пафос, но это действительно самое правильное целеполагание).

Опускаю перипетии медведевской четырехлетки. Единственное, что хотел бы отметить (и на чем настаиваю), — какой-то шанс на описанный выше исход все-таки был. Но рокировка сентября 2011 года смешала все карты. Оказалось, что значительная часть общества с этим не согласилась. Чуровское волшебство при выборах в Госдуму стало лишь поводом для того, чтобы выразить это недовольство в открытую. И дело здесь даже не в многотысячных шествиях и митингах в Москве, Санкт-Петербурге и ряде крупных городов. Любая более-менее объективная социология тогда однозначно показала кризис доверия к власти.

И вот здесь власть, которая к тому моменту уже сосредоточилась в одном-единственном лице, встала перед развилкой. Либо попытаться наладить диалог с недовольными (а это не менее 20–25% взрослого населения, по преимуществу хорошо образованного и свободомыслящего), либо сделать ставку на молчаливое большинство, мечтающее жить на иждивении у государства.

На самом деле это выбор не только электоральный или политический, но и управленческий. Дело в том, что разговаривать с немолчаливым меньшинством, а тем более привлекать его на свою сторону, означает использование системы государственного управления, построенного на описанных выше европейских смыслах и принципах. Выбор в пользу молчаливого большинства требует совсем другого — не информирования, а пропаганды, не диалога (пусть тяжелого и местами неприятного), а имитации в стиле «борьбы нанайских мальчиков», не поощрения самоорганизации граждан, а фактического отъема у них этого права (посмотрите, например, на плачевную судьбу местного самоуправления).

Какой вариант был в итоге выбран — общеизвестно. Что мы имеем сейчас в итоге?

1. Отсутствие понимания мотиваций при принятии государственных решений. Хороший пример — очередной виток пенсионной реформы. Практически все эксперты высказались против предложений правительства. Причем были предъявлены многочисленные аргументы и расчеты, предложены альтернативы. Но, несмотря на это, без сколько-нибудь серьезного публичного обсуждения были приняты заведомо неэффективные решения, быстренько одобренные законодательной властью.

2. Закрытость. Продолжая пример с пенсионной реформой: ее обсуждение, конечно, было, но оно было келейным, участвовало в нем всего несколько человек, задача которых состояла в том, чтобы убедить лично Владимира Владимировича. Остальное считалось несущественным. И это, похоже, происходит по всем векторам развития России.

3. Непредсказуемость. Общество живет в полном неведении, куда ветер подует завтра. Если для молчаливого большинства это не столь существенно — лишь бы хиленький поток государственного вспомоществования не обмелел, то для немолчаливого меньшинства (которое никуда не делось) — это сигнал к свертыванию своей экономической, инновационной активности, а то и к отъезду из страны.

4. Такая логика событий не может не приводить к экономической, а вслед за этим и социальной деградации, всплеску агрессивного мракобесия и общественной истерии, первые признаки которых уже налицо.

На этот раз Россия, похоже, очень серьезно заболела. Хватит ли оставшихся ресурсов организма для выздоровления — ставлю в этом месте три вопросительных знака.

Евгений Гонтмахер