— Через год весь мир будет отмечать начало Первой мировой, или Великой, как ее называли в России, войны. Наше отношение к этой войне особое. Наши союзники, страны Согласия (Антанта), вступившие в 1914 г. в войну в соответствии со своими союзническими обязательствами перед Россией, победили в 1918-м.

А вот Россия по воле большевиков, захвативших власть в стране, опозорила себя — вышла из войны за 9 месяцев до общей победы, заключила с врагом «похабный» Брестский мир.

Почему русский солдат в своем большинстве пошел не за своими офицерами, не за думскими политиками, а за большевиками, почему он «воткнул штык в землю» — об этом размышляет ведущий историк революции, доктор исторических наук Владимир Прохорович Булдаков, рассматривая положение предвоенного и военного народного хозяйства России.

Засилье бюрократии в хозяйственной жизни, легкомыслие власти и эгоистическая алчность национального капитала — разве этот диагноз принадлежит только началу ХХ века?

В современной России все чаще вздыхают об «упущенной» или «украденной» победе в Великой войне 1914-1918 гг. Некоторые российские авторы в полном смысле слова упиваются магией лукавых бюрократических цифр столетней давности. Желание отыскать самоутешительные «альтернативы» плачевным для России действительным итогам войны, а равно и «виновников» несостоявшейся победы, похоже, нарастает. Имеют ли желания эти под собой реальную основу?

Война как надежда на будущее

Сто лет назад многие считали, что война приведет к обновлению России. Некоторые нетерпеливые умы были убеждены, что ее хозяйственный организм «не может быть поколеблен в своих устоях бедствиями будущей войны, как бы надолго она ни затянулась»1. Предполагалось, что от длительной войны Россия только выиграет. Поражение в Русско-японской войне не отрезвило «оптимистов». Неудачу объясняли привходящими моментами: «легкомысленный авантюризм войны был слишком ясен, а корыстная и преступная личная заинтересованность в ней отдельных лиц кидалась в глаза и непосвященным»2.

Однако более умудренные из русских государственных деятелей были осторожней. Незадолго до Великой войны тогдашний товарищ министра финансов и главноуправляющий земледелием и землеустройством Александр Васильевич Кривошеин, сподвижник П.А. Столыпина, отмечал, что предыдущее развитие России «едва не завершилось общим экономическим кризисом» начала ХХ в. «Если все останется в прежнем положении… то кризис этот неизбежен в более или менее близком будущем»3. Кривошеин, который к тому же был управляющим Дворянским и Крестьянским банками, в этих прогнозах был не одинок. Начальник Военно-морского управления Ставки верховного главнокомандующего вице-адмирал Дмитрий Всеволодович Ненюков был уверен, что «в последние пятьдесят лет перед войной Россия была тяжким хроником, хотя казалась здоровой и сильной», а армия не была готова к войне по причине «громадности и тяжеловесности бюрократической машины мирного времени»4.

Обратимся к авторитету профессора МГУ и предпринимателя Ивана Христофоровича Озерова, ведущего экономиста, члена Государственного совета Империи по выбору от Академии наук. 9 июня 1914 г., выступая в Госсовете, он заявил: «…Наша промышленность… обставлена массами пут. У нас… совершается нередко промышленный маскарад. …Русские предприятия конструируются не на русской территории… где-то в Берлине, во Франции или в Англии». При таких условиях, считал он, «развивать производительные силы страны просто невозможно»5. Сходные мысли высказывались отнюдь не либералами только. «Россия должна очистить авгиевы конюшни бюрократизма», избавиться от взяточничества и административной волокиты, настаивал еще в 1907 г. известный дипломат и правый публицист, член палаты Союза Михаила Архангела Юрий Сергеевич Карцов6.

Впрочем, все европейские народы мечтали избавиться тогда от препятствий, мешающих движению вперед. Прогресс технологий создавал иллюзию «всесилия» человека, соответственно возрастали «авантюристичность» и «безрассудность» социальной среды. Человек может все… — в том числе и за счет другого человека, другого народа. Избежать мирового конфликта становилось все труднее. И в 1914 г. он разразился.

И.Х. Озеров желал придать войне экономически освободительный характер. Это соответствовало всеобщим лозунгам войны — как войны за свободу. Предполагалось, что Россия «очистится» войной, избавится от всевозможных врагов — в том числе и внутри нее. Причина «застоя», по мнению Озерова, была обусловлена тем, что российская бюрократия ориентируется на текущую конъюнктуру, а не на будущее. Чиновники предпочитают стабильность прогрессу. Как результат — экономическая политика остается пассивно-охранительной, промышленность не приспособлена к работе в экстремальных обстоятельствах. Победить в войне рассчитывают исключительно за счет запасов мирного времени.

Озеров приводил впечатляющие примеры хозяйственных нелепостей. Так, больше половины российского экспорта в 1913 г. приходилось на Германию, в результате чего «мы своими деньгами питали германскую промышленность» и «тем самым давали деньги на вооружение Германии». Теперь, чтобы эмансипироваться от заграницы, считал он, предстоит развивать новые производства (машиностроение, химическую промышленность). «Нам должно быть стыдно перед Богом и людьми, что мы, обладая такими естественными ресурсами, остаемся в кабале у других стран», — заключал он7. С Озеровым соглашался и академик Владимир Вернадский. В 1916 г. он констатировал, что из 61 полезного химического элемента в России добывался только 31 — даже алюминий приходилось ввозить из-за границы8.

В своих воззрениях Озеров и Вернадский были не одиноки. Инженер-электрик Э.О. Бухгейм приводил свидетельства специалистов, видевших в Германии «роскошно оборудованные фармакохимические заводы-дворцы, построенные, по заявлению самих немцев, наполовину на русские деньги»9. Начальник Главного артиллерийского управления генерал А.А. Маниковский утверждал, что поскольку на протяжении многих лет Германия обеспечивала Россию вооружениями, то становление немецкой военной промышленности в значительной степени осуществлялось на русские деньги10.

Великая война и русская промышленность

Иностранные предприниматели действительно играли непропорционально большую роль в русской экономике. Но рассчитывать на инновационный рывок на собственной социокультурной базе не приходилось: подавляющая часть русских граждан (75—80 процентов) оставались вовсе или почти неграмотными.

В.И. Вернадский упорно надеялся, что война создаст новую инновационную ситуацию: решающее значение приобретет соперничество в области изучения и использования собственных природных богатств. В начале 1915 г. он выступил с предложением о создании Комиссии по изучению естественных производительных сил страны. Вместе с тем он призывал к мобилизации ученых-естественников и гуманитариев по примеру инженеров, химиков, врачей и бактериологов, работающих на нужды обороны11. По-своему видел модернизацию России Э.О. Бухгейм. Он предлагал масштабную «электрификацию страны и широко организованную кооперацию»12. Но органичного соединения «капитала ума и капитала денег» не получалось.

Императорская власть главную надежду возлагала на казенную промышленность. Считалось, что ее продукция обходится дешевле (в чем современные исследователи сомневаются13). Но рассчитывать на инновационную активность госсектора экономики не приходилось. Так, на первый год войны внутри страны было заказано 8647 орудий, а произведено было лишь 88, то есть 1% от требуемого14. В верхах разгорелся спор: каким должен стать новый оружейный завод — казенным или частным? Естественно, частные предприниматели всячески отстаивали свои интересы. В результате согласованный план строительства новых военных заводов так и не был реализован... Русские предприниматели были зависимы не только от своей бюрократии. В августе 1914 г. их охватила паника: выяснилось, что зависимость России от промышленно-технологического импорта непомерно велика. Однако протекционистские формы государственного индустриализма по-прежнему развращали российский бизнес... По мнению И.Х. Озерова, сказывались российская пассивность, нерасторопность, лень — результаты затянувшегося крепостничества. Как результат, отмечал он, до сих пор «никакой мы (экономической. — А. З.) политики не проводили: мы одно знали — выжимать деньги из населения, выжимать всеми средствами»15.

Экономика России была многоукладной, но основная причина хозяйственных неурядиц была не в этом. Строго говоря, всякая экономика многоукладна, другое дело — связи между укладами. Если они блокируются либо бюрократией, замыкающей естественный продуктообмен на себя, если они сдерживаются хозяйственной замкнутостью наиболее архаичных укладов, если, наконец, в низах нет гражданского понимания общего хозяйственного блага, в экстремальных обстоятельствах многоукладность может обернуться «многоконфликтностью» — войной всех против всех. Как ни парадоксально, до известной степени связку между укладами обеспечивал импорт сельскохозяйственных машин и оборудования. Теперь на него рассчитывать не приходилось, хозяйственные уклады в годы войны неуклонно «разъезжались».

Но хозяйственные слабости России в это время стали все чаще связывать не с недостатками организации русского народного хозяйства, а со «злокозненностью немцев». Газеты требовали сбросить немецкое экономическое иго. Приват-доцент Московского университета Сергей Иосифович Гессен ставил задачу создания нации как «духовно-экономического целого» через «очищение» войной»16. В низах подобные призывы «к очищению» воспринимали в чисто шовинистическом духе. Рабочие принялись выявлять немецких «вредителей» на производстве, что не способствовало повышению его эффективности.

Бюджет, импорт, прибыли

Предвоенный бездефицитный российский бюджет базировался на косвенном налогообложении. Твердый золотой стандарт обеспечивал приток иностранных капиталов, а громадный сельскохозяйственный экспорт создавал положительное внешнеторговое сальдо. С его помощью создавался «золотой мост», по которому шли средства для индустриализации. Но мост этот был открыт только в мирных условиях. Во время войны Империя становилась должником более развитых стран. Ситуацию усугубило введение сухого закона (акциз на алкоголь — важнейшая доходная статья бюджета Империи). Но этой опасности не замечали. На втором году войны сохранялась убежденность, что «в производстве фабрично-заводских изделий недостатка нет, так как мы работаем на своем сырье», сельские производители выиграли от сухого закона и повышения цен на их продукцию, в общем, «война открывает перспективы будущих успехов, будущего подъема народного хозяйства»17.

«Оптимизм» верхов базировался на представлении, что война окажется скоротечной, накоплений мирного времени будет достаточно. Не случайно мобилизацию всех ресурсов страны правительство начало лишь спустя год. А пока оно продолжало интенсивно и нерасчетливо закупать материальные ресурсы за границей. Так, в начале войны французы предложили закупить стальные каски по цене 11 франков. Мнения российских военных верхов на этот счет разошлись. В конечном счете каски все же закупили, но уже по цене 25 франков за штуку18. Уже к осени 1914 г. обнаружилась нехватка винтовок. В результате более половины винтовок, которыми воевали русские солдаты, было произведено за границей. «Окончательно отдаемся в руки добрых союзников, — иронизировали в Совете министров в марте 1916 г. — Переходим из огня в полымя, из немецкого засилья экономического в английское»19.

Импортировалось не только то, что в России не могли или не успевали произвести. Закупалось за границей и то, что имелось в стране в изобилии, — например, серный колчедан, без которого был невозможен выпуск взрывчатых веществ. Возникали и странные нужды. Так, американский рынок получил из России заказ на производство 400 тыс. пехотных топоров, 600 тыс. киркомотыг, 2,5 тыс. пудов колючей проволоки20.

Для заказов за рубежом требовались все более значительные суммы. В июне 1915 г. министр финансов П.Л. Барк признал: «Надо ждать крушения финансовой системы». Генерал Маниковский, со своей стороны, пришел к выводу, что деньги, израсходованные на экспорт, эффективнее было потратить на развитие отечественной промышленности. Так, затратив сначала более 300 млн руб. на закупку иностранных автомобилей, в ноябре 1915 г. решили развивать их отечественное производство21.

Как вели себя в этих условиях российские промышленники? Многие из них жертвовали громадные суммы на нужды армии. Но обычно это было всего лишь частью верноподданнического ритуала, не исключавшего азарта наживы. Так, К.И. Ярошинский, получивший 400-миллионный кредит в Государственном банке на организацию военной промышленности, потратил значительную часть этих средств на скупку прибыльных сахарных заводов22. В правительственных верхах говорили: «Наши заводчики — шайка, с которой надо действовать решительно»23.

Продовольственные коллизии

Тотальная война легко превращается в войну на истощение. И здесь Россия проиграла. Причем вовсе не из-за недостатка продовольствия, как это случилось в Германии. Полная или частичная военная блокада любой страны обнажает слабые места ее народного хозяйства. Но при этом становятся ясны и пути преодоления недостатков системы с помощью скрытых внутренних резервов. В годы войны выяснилось, что российская власть беспомощна в перестройке народного хозяйства. Особенно болезненно это сказалось на продовольственных поставках. Среднегодовой сбор хлебов в России в 1910—1913 гг. составлял 4,5 млрд пудов, потребность населения и армии составляла 3 млрд. До войны ежегодно вывозилось до 680 млн пудов, то есть 15% от общего сбора. В 1915 г. вывезли всего 31 млн пудов. Откуда же взялась продовольственная проблема? Виной было управленческое безволие. Так, не было выработано общего, детально проработанного плана снабжения армии; запас жиров был израсходован в первые месяцы войны, а при эвакуации из западных губерний часть скота погибла или досталась неприятелю24. К тому же теперь руки у правительства были связаны распоряжениями военных властей. 2 декабря 1915 г. Кривошеин отметил в связи с этим: «Сплошное безумие, бедлам»25.

Всякие ограничения в снабжении вызывали волну спекуляции, в том числе хлебом. Армейские снабженцы вынуждены были конкурировать не только друг с другом, но и с государственными закупщиками, многочисленными представителями земств и городов26. Железные дороги не справлялись с продовольственными перевозками. В ноябре 1916 г. командующий Юго-Западным фронтом А.А. Брусилов жаловался министру земледелия А.А. Риттиху, что «крайнее однообразие пищи действует угнетающе на людей»27. Но главная причина коллапса снабжения была в отсутствии понимания между властью и крестьянами.

Целей войны крестьяне не понимали, сдавать государству хлеб, не получая взамен «городских» товаров, не желали. В деревне скапливались продукты, а города и армия все больше страдали от их недостатка. Крестьян следовало чем-то стимулировать. Начальник Генерального штаба Н.Н. Янушкевич в июле 1915 г. предлагал побудить крестьян к поставкам по низким ценам, пообещав им прирезать земли после войны28. Совет министров отверг это предложение как невыполнимое. Государство неуклонно двигалось к реквизициям «излишков» продовольствия у его производителей.

Несмотря на ожидания, связанные с войной, качественного обновления народного хозяйства не происходило, хотя экономическая ситуация стала выправляться к 1917 г. Многократно возрос выпуск старых видов вооружений — винтовок, пулеметов, полевых пушек. О массовом производстве тяжелых артиллерийских орудий и тем более самолетов и танков, казалось, никто не помышлял. Но при этом к концу 1916 г. в верхах утвердилось убеждение, что Россия может вести наступательную войну. Печальная сторона Брусиловского прорыва, в результате которого русская армия понесла громадные потери (с начала наступления до конца 1916 г. 262 764 человек убитыми против 73 916 у неприятеля29), не принималась во внимание. О том, что Империи предпочтительнее обороняться, ибо она лишена новейших видов вооружений, не хотели думать. Не видели государственные мужи и быстро растущего опасного разрыва между индустриальным и аграрным секторами экономики. За эти ошибки и иллюзии приходилось расплачиваться простым людям. К 1917 г., несмотря на потенциальные богатства России, на ее изобилие и людьми, и ресурсами, простой народ устал от тягот войны, целей которой не понимал, и окончательно разуверился во власти, которую считал не способной к управлению страной, принимая порой неумение за предательство.

Страшная развязка не заставила себя ждать.

Андрей ЗУБОВ, ведущий рубрики, доктор исторических наук, профессор МГИМО, ответственный редактор двухтомника «История России. ХХ век»