Почему открытый мир бессилен перед насилием, а в некоторых странах время движется вспять

Reuters

В конце ХХ века мир, по удачному выражению Томаса Фридмана, «стал плоским». С 1991 года две огромные страны — Индия и Китай — влились в великую реку открытой экономики. Плоский мир — это мир растущих доходов, мгновенных коммуникаций и интернациональных компаний, производящих свои товары в Миннесоте, Малайзии, Бангалоре и Шанхае.

Великая река экономики открыта для всех, однако на земле есть места, где время течет вспять. Тегеран 60-х годов был азиатским Парижем; теперь это город очередей за бензином и Корпуса стражей исламской революции. В Ираке в 60-х носили мини-юбки, теперь за непокрытую голову женщину могут убить. В Афганистане убийства танцовщиц моджахедами дело обычное; в Пакистане, уровень развития которого в свое время позволил ему обзавестись атомной бомбой, целые провинции перешли в руки талибов.

Большинство стран, путешествующих вспять во времени, — мусульманские страны. Но не только. В Конго каннибализм стал нормой жизни, при этом среди вооруженных формирований, сражающихся там, есть угандийская «Господня армия сопротивления» и «Бунтовщик во имя Христа» генерала Нкунды. В Венесуэле нет никакого ислама, зато есть президент Уго Чавес. На Гаити ислама тоже нет, но зато там есть вудуистские вооруженные формирования и противостоящая им «армия каннибалов», жуткая нищета и свыше двух тысяч международных гуманитарных организаций (одна только ооновская MINUSTA имеет 10 тыс. человек и бюджет 612 млн долл.). Страна деградировала настолько, что любое стихийное бедствие оборачивается социальной катастрофой: дожди, которые пролились по всему Карибскому бассейну в 2004-м, унесли на Гаити 3,5 тыс. жизней, а сравнительно слабое землетрясение магнитудой 7,1 в январе 2010-го убило около 250 тыс. человек — никто точно не знает, сколько именно.

В мире остались две страны с коммунистическими лидерами во главе, с запретом частной собственности и с концлагерями: это Куба и Северная Корея. Трудно сомневаться в том, что конец их близок и что после смерти Фиделя Кастро режим мгновенно рухнет.

Не то — Гаити или Афганистан. Трудно себе представить, чтобы на Гаити, в Конго или в секторе Газа завтра появились сборочные производства Intel или Samsung. Эти страны идут во времени в обратном направлении: насилие в них становится все страшней, население — все беспомощней. Великая река открытой экономики течет мимо этих страшных болотных затонов, и чем шире река — тем прочней дамба, которая отделяет эти затоны, и тем страшней крокодилы и людоеды, которые в них водятся.

Более того — подобные затоны появляются внутри самих западных стран. В Европе мигранты второго и третьего поколения не стремятся интегрироваться в открытое общество.

Палестинец, получающий под десятью разными именами десять социальных пособий в Канаде; сомалиец, вырезающий своей дочери клитор в Голландии кухонным ножом на столе; нигериец, торгующий наркотиками в Бельгии, — все они получают социальные пособия и считают себя выше презренных кяфиров.

Сверхдержава под названием США способна справиться с экономическим кризисом и обеспечить технологический рай в Silicon Valley. Однако сверхдержава под названием США не способна справиться с президентом Ирана Ахмадинежадом, хотя еще век назад, когда разница в уровне жизни между Западом и Ираном была куда меньше, невозможно было себе представить Иран, угрожающий Западу. Войска ООН не могут навести порядок в Конго, хотя еще век назад бельгийцы без каких-либо проблем оккупировали его.

Почему в некоторых местах время движется вспять? Почему открытый мир оказывается бессилен перед насилием? Почему США, к примеру, не способны победить в Афганистане?

Афганистан

Рассмотрим пристальней последний вопрос: почему США не способны победить в Афганистане?

Тому есть несколько причин.

65% ВВП Афганистана составляет выращивание опийного мака, который потом перерабатывается в героин. Когда американские войска уничтожают посевы мака, они уничтожают пропитание беднейших крестьян. В ответ крестьяне обращаются за помощью к талибам.

Талибы гораздо более жестоки. За время, охватываемое отчетами, опубликованными на сайте Wikileaks, американские войска случайно убили 179 мирных афганцев. За это время только в результате взрывов придорожных бомб, установленных талибами, погибло свыше 2000 мирных афганцев. Еще раз подчеркиваю — речь идет только о придорожных бомбах и только в Афганистане.

В это число не входят ни 117 человек, убитых смертником на рынке в Пешаваре 28 октября 2009 г., ни 33 человека, погибших спустя месяц на рынке в Кохате, ни 40 человек, взорванных возле мечети в Равалпинди 4 декабря 2009 г., ни 50 человек, погибших в Лахоре спустя три дня опять-таки на рынке от взрыва смертника: всего только за 2009 год только в Пакистане таких случайных жертв — свыше 3 тыс. чел.

Правозащитники постоянно критикуют США за ненамеренные убийства мирных жителей. К сожалению, я еще ни разу не слышала от правозащитников критики талибов за намеренные убийства заведомо мирных жителей, включая, например, публичное повешение 7-летнего мальчика за шпионаж в провинции Гельменд в июне этого года. На следующий день после этой казни смертник взорвался на афганской свадьбе, убив свыше 40 заведомо мирных жителей.

Ракетные обстрелы рынков; использование в качестве смертников психически больных и 6—8-летних детей, на которых надевают «курточку», говоря, что это «курточка с цветами, которые посыпятся на американцев, когда ты здесь нажмешь на кнопочку», — почему-то все это не вызывает ни малейшего беспокойства западных правозащитников. Защита прав человека превратилась в защиту прав террориста.

Жестокость талибов не исчерпывается тем, что можно назвать «идеологическими» преступлениями — то есть взрывами рынков и убийством танцовщиц. Похищения талибами детей с целью выкупа стали в Афганистане и Пакистане обыденной реальностью. За первые два месяца 2010 года в Пакистане были похищены 240 человек (почти все дети 3—7 лет) и только 74 из них возвращены живыми.

Существуют и более вопиющие случаи: несколько лет назад 12-летний смертник взорвал в Пакистане свадьбу с гостями. Причина взрыва была чисто коммерческая — один из партнеров жениха задолжал ему 1 млн долл. и, вместо того чтобы отдать долг, отправился к фундаменталистскому имаму, щедро заплатив за смертника.

Преступления не являются монополией одних лишь талибов. Полевые командиры, на которых опираются США, также этим занимаются. Более того, у талибов есть определенное моральное преимущество. Талибы могут похитить мальчика ради выкупа, но никто не слышал о похищении талибами мальчиков для собственного сексуального удовольствия.

Похищения мальчиков для собственного гарема среди командиров, на которых опираются США, обычное дело. Это стало предметом соревнования: у тебя гарем из тридцати мальчиков, а у меня из сорока.

Талибы отнюдь не пользуются всеобщей популярностью. Во многих провинциях Афганистана и Пакистана создаются отряды самообороны от талибов. На последних выборах в Пакистане талибы получили 2% голосов. Смертники, которые взрываются в Афганистане, обыкновенно являются пакистанцами, и наоборот, потому что даже зомбированный фанатик не хочет взрывать людей, которых он знает лично, в своем родном районе.

Движение «Талибан» возникло и развивалось не только спонтанно. Пакистанские военные поддерживали афганских талибов и поддерживают до сих пор, несмотря на то что им самим сейчас угрожает опасность со стороны пакистанских талибов.

Такая поддержка объясняется прежде всего тем, что военные являются самой влиятельной экономической силой в Пакистане. Они контролируют все: госпитали, торговлю, крупное производство. Если некая группа людей внеэкономическими методами обеспечивает себе контроль над богатствами страны, она обычно склонна придумывать себе идеологию, которая обосновывает ее избранность и уникальность. Для советских коммунистов такой идеологией был марксизм. Для пакистанских военных такой идеологией является исламский фундаментализм.

Эффективность насилия

Есть ли некая формула, объединяющая все эти случаи? На мой взгляд, такая формула есть. Это — эффективность насилия. Мы делим страны на те, в которых демократия есть и в которых демократии нет. На те, в которых есть открытое общество и в которых его нет. Мы точно так же можем разделить страны на те, в которых насилие эффективно, и те, в которых насилие неэффективно.

Те, в которых капиталом являются деньги, и те, в которых капиталом является насилие.

Вот подлинная история из Ирака: преподаватель университета отказал молодой девушке в поступлении в аспирантуру. Преподавателя нашли с шестнадцатью пулевыми ранениями, с отрезанными ушами и гениталиями; пять выстрелов девушка, как хвастались ее родичи, сделала сама.

Вот другая история — из Норвегии. В Норвегии фермер оставляет возле дороги беспризорный мешок с картошкой, листок с ценой и баночку со сдачей. И никому не приходит в голову, что можно забрать и картошку, и баночку.

Вопрос: что будет в Норвегии, если кто-то убьет преподавателя за отказ в поступлении в аспирантуру? Ответ: он сядет в тюрьму или психушку. Вопрос: что будет в Ираке, если фермер будет оставлять на дороге бесхозный товар и деньги? Ответ: их украдут, а того, кто оставляет, сочтут сумасшедшим.

Есть страны, в которых насилие эффективно, и страны, в которых оно неэффективно. В Афганистане или Ираке оно эффективно. Если ты убиваешь людей, ты становишься большим человеком. В США или Норвегии насилие неэффективно. Если ты убиваешь людей, ты попадаешь за решетку.

Здесь важен тот момент, что в странах, где насилие эффективно, оно является капиталом. Акт насилия существует не сам по себе: он накапливается в народной памяти и служит основой для дальнейшего увеличения могущества. «Это такой сильный род, они в преподавателя, который отказал им в аспирантуре, всадили шестнадцать пуль». «Это такой сильный полевой командир, он похитил уже двадцать детей и получил за них пятнадцать миллионов».

Там, где насилию приходится скрываться, где преступник делает свое дело тайно, насилие не становится капиталом. Человек, который в США вздумает похищать детей и на этом стать влиятельной персоной, — просто сумасшедший. Человек, который в Афганистане вздумает построить завод по производству микросхем и на этом стать влиятельным человеком, — просто сумасшедший.

В XIII веке монголы, пришедшие на Ближний Восток, узнали о существовании страшной секты исмаилитов (ассасинов), от чьих кинжалов погибли три халифа, шесть визирей и Раймон Первый с Конрадом Монферратским. «Да?» — сказали монголы и вырезали исмаилитов с детьми и женами, разрешив тем проблему ассасинов полностью и окончательно.

В принципе у США есть очень простой способ справиться с талибами. Для этого им достаточно поступить, как монголы. Но США — не монголы. Этот способ для США неприемлем потому, что он прежде всего покончит с США как со страной, где капиталом являются деньги и интеллект, а не насилие.

Конго

Одной из самых бедных стран мира является Республика Конго.

Как известно каждому уважающему себя правозащитнику, своей нищетой страна обязана проклятым белым колонизаторам. Вместе с тем в справочниках можно прочесть, что в правление Мобуту Сесе Секо (что в переводе означает: «Воин, идущий от победы к победе, и никто не может его остановить») количество дорог в Конго уменьшилось в четыре раза. Странно, кто же построил дороги? Неужели кровавые колонизаторы?

Каждому совестливому европейцу также известно, что это именно белые колонизаторы развратили народ Конго, живший до тех пор в гармонии с природой. В 1997 году в Конго началась гражданская война, которую называют и «панафриканской», и «мировой колтановой». Она унесла жизни около 7 млн чел. В ходе этой войны ее участники — в частности, войска миллионера Жана-Пьера Бембе — ели пигмеев. Они не считали их людьми и полагали, что их мясо дарует магические способности. Возникает вопрос: неужели это белые колонизаторы научили борцов за свободу есть человечину? Или это старая привычка, восходящая еще ко временам гармонии с природой?

Если вы захотите узнать причину «мировой колтановой», то из множества правозащитных сайтов и статей вы узнаете, что в эту войну Конго ввергли международные корпорации из-за колтана; что за Мясником Кисагами (ныне возглавляющим полицию страны), бойцами Руанды, колдуном Уджани, у которого еще папа ходил по воде как по суху, Движением за конголезскую демократию и «Господней армией сопротивления», крадущей детей и разбрасывающей части человеческих тел, завернутые в листки от Библии, стоит конфликт США и Франции, что за «бунтовщиком во Христе» Нкундой маячит тень America Mineral Fields Ltd, которой владеет чета Клинтон, а за вышеупомянутым уже Жан-Пьером Бембе — аж сам Intel.

Колтан — это танталово-ниобиевая руда, используемая в микроэлектронике для производства конденсаторов. С появлением Sony Play Station 2 цена колтана на мировом рынке возросла с 49 до 275 долл. за фунт. 80% мировых запасов колтана сосредоточено в Конго. Таким образом, относительно колтана Конго является сырьевой сверхдержавой.

Этой занимательной теории Великой Вины Проклятых Корпораций противостоит банальная правда жизни.

Она заключается также в том, что если завтра Конго исчезнет с лица земли, то с микроэлектроникой ничего не произойдет. Конденсаторы будут делаться из чего-то другого. Sony Play Station и сотовые телефоны будут стоит на доллар дороже и весить на два грамма больше. 80% запасов колтана сосредоточено в Конго, но на него приходится около 1% мировой добычи колтана.

А вот если исчезнет микроэлектроника, то миллионерам-каннибалам, колдунам, ходящим по воде, и «бунтовщикам во имя Христа» придется туго. У них не будет денег, чтобы покупать оружие, с помощью которого они заставляют население рабским трудом добывать им колтан.

Добыча колтана в Конго ведется самыми примитивными способами. О том, чтобы построить там фабрику по производству микроэлектроники, не может идти и речи. Там нельзя построить даже горно-обогатительный комбинат — необработанную руду вывозят в соседнюю Руанду. Там нельзя вложиться даже в нормальные рудники — добычу ведут вручную, это адский труд ценой 1 долл. в день.

В чем здесь дело? Все в том же самом. В Конго капиталом являются не деньги. В Конго капиталом является насилие. Полевые командиры, обладающие этим капиталом, заинтересованы прежде всего в сохранении собственного могущества. Сохранение собственного могущества требует поддержания чрезвычайной нищеты населения.

Только в условиях абсолютной нищеты и абсолютного бесправия несчастный уроженец Киву или Маньемы будет добывать колтан фактически бесплатно; а чтобы гарантировать себе бесплатный доступ к колтану, полевой командир должен гарантировать бесправие и нищету.

При этом совершенно не важно, кем исторически является этот полевой командир — членом банд, устроивших геноцид в соседней Руанде, племенным колдуном или просто богатым бизнесменом, вынужденным инвестировать в ополченческие отряды, чтобы сохранить жизнь и приумножить имущество: для всех для них капиталом является насилие, а не деньги.

Если в капиталистическом обществе движение денег описывается классической схемой «товар — деньги — товар», то тут схема иная: «насилие — деньги — насилие».

Раньше

Как обстояло дело с насилием раньше?

Легко увидеть, что в древности и Средневековье насилие тоже было капиталом. «Он не зарывал деньги в землю, а раздавал их своим друзьям, видя в них и надежное средство охраны имущества, и лучшее средство их приумножения», — пишет Ксенофонт об основателе Персидской империи Кире. И, в сущности, Ксенофонт описывает механизм создания многих великих империй — и механизм крушения цивилизованных обществ при вторжениях варваров.

Римская империя пала потому, что германцам было выгодней заниматься грабежом, нежели трудом. Китай эпохи Хань рухнул под натиском кочевников потому, что кочевникам было выгодней заниматься тем же, чем и германцы.

«Они подвешивали их за ноги и коптили их, или подвешивали их за большие пальцы, или за голову, и подпаливали ноги, они опоясывали веревкой с узлом их головы и затягивали так, что мозг вылезал наружу». «Когда у бедняка больше не было ничего, чтобы отнять, они грабили и жгли все города, так что путник мог идти целый день и не найти ни человека, сидящего в городе, ни обработанного поля». «Много тысяч они убили голодом, и я не могу и не осмеливаюсь описать все раны и пытки, которые причинили они несчастным в этой земле», — это не об афганских талибах и не о конголезских мау-мау. Это хроники времен гражданской войны короля Стефана и императрицы Матильды в старой доброй Англии XII века.

Однако в традиционном обществе уровень жизни населения был настолько низок, что в среднем китайские чиновники или европейские бароны просто не могли присвоить себе 99% ВВП. Десятина, то есть десятипроцентный налог, уже считалась тяжелым бременем.

За исключением редких несчастий, вроде завоеваний кочевниками (которым не нужны города и поля) или совсем уже диких случаев гражданской войны (как между Матильдой и Стефаном), в обществе в общем-то соблюдалось равновесие. При отсутствии уважения к деньгам, при примате статуса над капиталом традиционное общество позволяло купцу — торговать, ремесленнику — производить и тем самым содержало в себе тот слой, который впоследствии станет буржуазией.

Первые изменения произошли именно с развитием торгового капитализма. Тогда в западноевропейских городах вследствие роста свободы и производства резко увеличилось количество доступных товаров. А в Восточной Европе, в Польше и России начался обратный процесс.

Паны и помещики, соблазняясь новыми товарами, доставляемыми европейскими купцами, в поисках большего количества денег, необходимого для покупки этих товаров, начали выжимать последнее из своих крестьян. Этот процесс получил название вторичного закрепощения. Парадоксальным образом рост свободы в Западной Европе привел к уменьшению свободы в Европе Восточной. На Западе эффективной стратегией развития стала свобода, на Востоке эффективной стратегией для правящего класса стало закрепощение, позволявшее изымать у крестьян все больше и больше сырья — зерна, пеньки, леса, — уходившего на Запад в обмен на невиданные в беднеющей стране товары.

То же самое происходило в Новом Свете: в испанской Америке, на островах Карибского моря, в южноамериканских штатах. Там возникли эффективные рабовладельческие хозяйства, являвшиеся сырьевым придатком открытой товарной экономики. Владельцы поместий и гасьенд покупали товары открытого общества на открытом рынке, и чем больше становилось этих товаров, тем более беспощадной становилась эксплуатация принадлежащих им рабов. Точно так же, как и общества Восточной Европы, плантации Виргинии или Гаити снабжали открытое общество исключительно сырьем — сахарным тростником. Для открытых обществ Запада насилие становилось все менее и менее эффективно. Для сырьевых придатков насилие становилось все более и более эффективно.

Сейчас

В настоящий момент этот процесс дошел почти до логического конца. С одной стороны, «мир стал плоским». Любая страна — от крошечного Сингапура до громадного Китая, вливаясь в великую реку свободной экономики, быстро обеспечивает себе рост ВВП, стабильность и уважение соседей.

Такие страны — где насилие неэффективно — составляют большую часть нашего мира. Но они составляют меньшую часть новостей.

Новости в основном приходят из других стран — тех, где насилие эффективно. Где насилие, а не деньги, является капиталом.

Группы интересов, правящие в таких странах — будь то Конго или Афганистан, — не заинтересованы в том, чтобы их страна становилась открытым обществом, потому что это означает исчезновение их могущества. Они предпочитают быть очень влиятельными правителями очень бедной страны, нежели рядовыми гражданами плоского мира. Творимое ими насилие является их капиталом, увеличивающим их власть, и оно же является преградой на пути возникновения в их стране открытой экономики.

Обыкновенно экономика таких регионов опирается на сырье — нефть, колтан, опийный мак, листья коки. Это сырье может быть запретным или желанным, но всегда несложно в добыче. Редким исключением являются сектор Газа и Гаити, в которых поток денег для правящей элиты обеспечивает в основном гуманитарная помощь. Во всех случаях поток денег используется для покупки товаров за границей и для того, чтобы держать собственное население в рабстве — как материальном, так и идеологическом, обыкновенно внушая ему представление о том, что все вокруг — враги.

Существенная — и негативная — разница с традиционными обществами заключается в том, что в традиционном обществе любому самому жестокому правителю были необходимы местные ремесленники, местные купцы, местные ученые. Они делали правителю мебель, расписывали его дворец, ухаживали за его конями.

В современном закрытом обществе, где насилие является капиталом, правящая группа интересов не нуждается в местных ремесленниках. Свою мебель она покупает за границей. Свои телефоны, машины, самолеты, обои, компьютеры, часы, одежду — все она покупает за границей, и возникновение любой общественной группы, которая занимается чем-либо другим, кроме как является рабами или охранниками, воспринимается подобной группой интересов как вызов режиму.

Для того чтобы распоряжаться всеми благами жизни, подобной группе интересов достаточно добывать колтан или нефть и обменивать их на товары из-за рубежа. У нее нет никакой заинтересованности в том, чтобы поднять уровень жизни окружающих людей. Наоборот, это является опасностью для режима.

В прошлом для подобного рода элит существовала колоссальная опасность: быть завоеванными извне или свергнутыми в результате переворота. «A country divided against itself cannot stand», — как сказал Линкольн вслед за св. Матфеем. В начале ХХ века, когда территория имела цену, а стоимость сырья составляла значительную долю в стоимости конечного товара, европейские державы были заинтересованы в обеспечении в колониях твердых правил игры. Они не могли допустить ситуации, при которой местный царек сегодня продает сырье по одним ценам, а завтра жжет европейских торговцев вместе с домами и женами.

В XXI веке, когда стоимость сырья стала составлять ничтожную долю в стоимости конечного продукта, насилие стало неэффективным и опасность завоевания для местных элит совершенно исчезла. Цена, за которую любая интернациональная корпорация покупает колтан для конденсаторов, несравнима с ценой, в которую Sony обошлась бы война в Конго. Гораздо проще заплатить любую цену за нефть, чем пытаться завоевать Венесуэлу или принудить Саудовскую Аравию соблюдать права женщин.

Опасность кровавых переворотов сохраняется по-прежнему, но проблемой таких стран является то, что в них отсутствуют крупные группы интересов, испытывающие потребность в свободе. Такие группы интересов отсутствуют не только вверху, но и внизу.

На Гаити в 1804-м восставшие рабы вырезали всех белых и мулатов (всего 100 тыс. чел.), в России в 1917-м пожгли всех бар. Восстание на Гаити или революция в России привели к насилию по отношению к рабовладельцам, но они не привели к свободе рабов. Они привели к появлению новой группы интересов, заинтересованной в насилии.

В таких странах насилие не просто является эффективным. Оно не просто является капиталом. Оно способно самовоспроизводиться практически бесконечно — до той поры, пока правящая элита не пересмотрит стратегию развития и не примкнет к плоскому миру.

Юлия Латынина