Вместо «национальной идеи» нам подсовывают «национальную гордость»

С чего-то взялся перечитать посмертно изданный «Дневник» Юрия Нагибина: книгу уникальной злости и наблюдательности (где первая подхлестывает вторую, и наоборот); выставку собственной суетности; витрину не вполне реализованного — немалого — таланта. И завистливо зацепился за одну запись — словно из фантастического романа, повествующего об ином народе, иной стране, вполне небывалых. Цитата: «Сильное впечатление произвел договор, заключенный мастерами-каменщиками с монастырем. Они наращивали два яруса колокольни нарышкинского стиля. Это смесь обязательств с требованиями, но насколько же первые превосходят вторых и сколько в них рабочей, цеховой чести, достоинства, уверенности в своих силах. Они берут за работу 110 рублей, но не сразу, а поэтапно. Называют день окончания работ — 7 июля, и ежели не сдадут все в величайшем порядке, красоте и прочности, то платят монастырю 200 рублей. Оговаривают дотошно все: как и когда перевезут их рухлишко от Ивана Великого, а равно и рабочий инструмент в монастырь, какой материал потребуется и в каком количестве, упоминается, естественно, и два ведра вина перед началом работы. Зато, если потом будут замечены в употреблении зелий или хождении в город по непотребному делу, подлежат большому штрафу или вовсе увольнению».

Ведь документ, а не исторический вымысел. И не ангелы, а грешные люди (ритуальные «два ведра»). Разумеется, Нагибин не мог не добавить: «Сравнить этих мастеров с нынешней пьянью… Душа плакалась, когда я параграф за параграфом перепечатывал этот удивительный документ. А подписаться смогли лишь четверо или пятеро, за остальных «руку приложил»…»

И после этого произносить — то гордо, то с осознанием безнадежности — опостылевшие слова «ментальность», «менталитет»! Чья ментальность? Воров, которым еще много чести оказываем, терминологически называя коррупционерами (как убийц — киллерами, б…й — поставщицами интимных услуг)? Несчастных старушек, которые, едва посетовав на нищенскую пенсию и прохудившуюся крышу, вздыхают: «А за кого ж еще голосовать? За него, за кормильца!»? Или зажравшихся богатеев? Бизнесменов, предавших Ходорковского, лучшего из собратьев? Ментов, про которых сам некогда от них пострадавший, чуть не от каждого второго слышал в качестве утешения: «Да они же хуже бандитов!»? Продажных судей? Или — чья?

(Кстати, еще один миф. Недавно в «Новой» (№ 96) Михаил Краснов писал, что пресловутый царизм, «царецентризм», якобы неотъемлемый от нашей ментальности, не был изначально присущ русскому народу; «не архетип русского сознания», а «лишь реакция на существующие где-то с ХV века условия публичной жизни». Давненько. Однако же и тут — не от века и, может, не на века?)

Конечно, ничего нового не скажу: виной — история, обстоятельства, воспитавшие отсутствие личного достоинства, попросту — холуйство. От татаро-монгольского ига, на которое долго сваливали все беды (впрочем, те мастера, себя сохранившие, были уже после Орды), почти неведомого Европе крепостного состояния, до, главное, советского тоталитаризма: коли так, чего иного ждать от народа? Или, скорее, от народонаселения, ибо само слово «народ» следует употреблять с осторожностью.

«Должен сказать, что в последнее время слово это стало мне отвратительно… Что такое народ, народность, народное мировоззрение? Это не что иное, как мое мнение с прибавлением моего предположения о том, что это мое мнение разделяет большинство русских людей» (Толстой — Страхову, 1881 г.).

Но вот какое — представьте, по-своему оптимистическое — предположение. Если так называемая ментальность — с трудом, с сопротивлением, с преодолением того, что было, — возникла, внушалась, отнюдь не будучи врожденной, может, она обратима? С куда большим трудом, а все же…

Пример не убеждающий, но обнадеживающий. Когда-то в моей любимой Дании, в городе Свенборге, в уютном доме моих друзей Сони и Эббе я с удивлением услыхал, что благополучнейшая ныне страна после Второй мировой находилась на уровне нашей же узнаваемой бытовой нищеты. Коммуналки. Недоедание. Велосипед как величайшая ценность, кража которой поэтому (!) немыслима, как святотатство… Вот она, ментальность, ради справедливости прибавлю: меняющаяся. Когда в переменившейся обстановке «двухколесных друзей» начали красть, старики приходили в ужас, считая, что наступает конец света. Что, впрочем, и говорит о подвижности этой самой ментальности.

Что касается отечественного положения, то оптимизм — на сей раз не мой, робкий, а уверенный, исходящий от власть имущих, все заверения их вроде стародавнего: «Живем мы весело сегодня…». Ну пусть не совсем весело, есть, есть отдельные недостатки, но уж точно «завтра будет веселей», — это (при всем верховном признании «недостатков») полная удовлетворенность тем, что именно «сегодня». Как основой «стабильности», которой не угрожает никакая «модернизация». Власти нужна наша убежденность, что мы таковы, что наш «менталитет» незыблем. И мы верим: лестно иметь «национальную гордость», пусть так и не обретя искомой «национальной идеи».

Политологи (как и социологи, даже не обязательно обслуживающие власть) говорят обычно, рассуждая о месте страны в мире: «наши интересы», «мы», «Россия». Понимая их профессиональные обязанности, все же недоумеваю. Кто — мы? Чья Россия? «Единая», что ли? И разве у нас, сообща живущих на доставшемся нам пространстве, общие интересы? У меня, козявки, и, страшно выговорить, у Путина?

К политологам-социологам, повторяю, не придираюсь, такая работа, но персонально «мы» неужели обязаны быть столь неразборчивы? Неужели я (лично я, имярек) такой отщепенец, если в дни «всенародного» ликования, когда «Россия» — вся? — завоевала право провести зимнюю Олимпиаду, воспринял это как несчастье для многих? Ладно, Плющенко с Родниной, посланцы путинского государства, радостно обнимавшиеся в час победы, но ведь, говорят, и сами жители Сочи устраивали праздничные фейерверки. Они что же, не подозревали об отъеме земель, о насильственном переселении, о том, что при «компенсации» власти их традиционно объегорят? (О сумасшедших тратах, которые вряд ли приличны стране с полунищим населением, о чиновничьем воровстве не говорю.) И зачем все это: чтобы восторжествовал Его личный проект?

Ах да, еще «национальная гордость»…

Честно и стыдливо признаюсь: до сих пор надеюсь, что тогда во мне говорило не отщепенство, а, жутко помыслить, патриотизм и, еще страшнее, государственность (слова, бездарно уступленные «демократами» тем, кого они так ненавидели. И я ненавижу).

Легко сказать, а все же думаю: не совсем утопия. Должна же череда наших несчастий хоть в чем-то нас вразумить. Идя поистине по горячим следам, когда начальство проявило преступную неготовность к пожарам, а население, на минуточку став народом, массово кинулось собирать гуманитарную помощь (чиновники и здесь показали свое отличье от нас, «простых», отправив помощь на свалку, да, утверждают, и подворовав при этом) — что, разве это не повод для самоуважения и презрения к «ним»?

Если снова не вразумимся, что ж…

Николай Михайлович Карамзин, в массе больше известный не своей «Историей» и даже не «Бедной Лизой», а тем, что еще так охарактеризовал главное занятие россиян: «Воруют!», уж, вероятно, не только римского историка и не его только родину имел в виду, написав: «Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом, / Достоин ли пера его? / В сем Риме, некогда геройством знаменитом, / Кроме убийц и жертв не вижу ничего./ Жалеть об нем не должно: / Он стоил лютых бед несчастья своего. / Терпя, чего терпеть без подлости не можно!»

А ведь — терпим, утешаясь: мы — таковы, такими были и будем. Мы, чай, нация Емели, лежащего на печи, Ивана-дурака, которому счастье дается не по умению, а по душевной чистоте (читай: духовности), нежно чувствующего Обломова, а не басурмана-прагматика Штольца; совсем по фильму Н.С. Михалкова, у кого и Обломовка, не без ужаса воспринятая Гончаровым, превращена в царство Гармонии. Куда инородцам!..

Хотя по моде новых, «капиталистических», времен мгновенно нашлись, обучились и выдвинулись субъекты с такими клыками, что сам Андрей Штольц, как никак не чуждый любви к искусствам и пригревший обломовского сироту, — берегись! Загрызут.

Вот вам и «ментальность»…

Станислав Рассадин