10 марта произошло событие, которое в России не было особо отмечено, но значение которого сложно переоценить. Европейский центральный банк снизил базовую ставку до нулевой отметки, а ставку по депозитам, принимаемым от банков, — с минус 0,3 до минус 0,4% годовых. Еврозона стала, таким образом, очередной — и самой большой — экономикой, допустившей нулевую базовую и отрицательную депозитную процентные ставки. До этого аналогичные меры принимали Япония (с небольшими перерывами с 1999 года), Швеция и Дания (с 2009 года) и Швейцария (с 2014-го). ФРС США с 2008 по 2015 годы удерживала ставку в номинальном диапазоне 0–0,25% годовых, что на деле также означало нулевой процент. Учитывая, что данное явление становится все более распространенным, стоит задуматься о том, откуда оно происходит и в какой степени меняет глобальную экономику.

Обычно принято говорить о том, что нулевая или отрицательная ставка — ответ на одновременное сокращение экономической активности и снижающуюся практически до нуля инфляцию: в этих условиях монетарные власти стремятся «влить» в экономику деньги и подстегнуть рост, для чего стимулируют сверхдешевое кредитование (а порой реализуют программу выкупа финансовых активов у банков, тем самым обеспечивая их дополнительной ликвидностью). Масштабы подобной поддержки экономики бывали исключительно большими: в первой половине 2000-х годов Банк Японии по сути беспроцентно выдал банкам более ¥150 трлн, или около $1,2 трлн по курсу того времени; ФРС с 2008 по 2014 годы увеличила свой баланс более чем на $3,2 трлн; программы количественного смягчения ЕЦБ уже превысили Є2,0 трлн. При этом довести инфляцию до «приемлемого» уровня (1,5–2,5% в год) удавалось далеко не всегда — и с каждым новым циклом проблема становилась все более драматичной и трудноразрешимой.

Мне кажется, что современные аналитики, совершенно правильно оценивая предпосылки политики нулевых ставок, принципиально не задумываются о том, имеется ли у данного феномена глубинное основание. На мой взгляд, оно есть — и заключается в том, что нынешняя экономика все сильнее отличается от прежней, развивавшейся в целом линейно. В индустриальную эпоху технологический прогресс приводил к появлению новых, более совершенных продуктов, но каждый из них оказывался все же более трудоемким и потому дорогим. Инфляция была естественной; положительные процентные ставки — тоже (ведь доминировало осознание того, что в будущем можно продать товар дороже, чем сегодня). Начиная с середины ХХ века ситуация изменилась: резкое ускорение технологического прогресса стало устойчиво снижать цены на значительное число товаров при повышении их качества и улучшении потребительских свойств. Самым хорошим тому подтверждением стали персональные компьютеры, подешевевшие с 1995 по 2015 года в среднем в 15–20 раз при увеличении объема жесткого диска более чем в 300 раз, а быстродействия — в 200 раз, и мобильная связь: тарифы в развитых странах за тот же период сократились в среднем более чем в 40 раз. До поры до времени снижение цен на высокотехнологичные товары в развитых государствах могло компенсироваться ростом стоимости традиционных услуг, однако когда доля сервисного сектора в экономиках достигла предела и стабилизировалась, этот фактор стал играть ограниченную роль. Иначе говоря, технологии (а отчасти аутсорсинг) обеспечили невиданную прежде возможность снижения цен даже при повышении потребительских качеств товара, причем даже в условиях роста цен на ресурсы, что было характерно для 2000-х годов. В ситуации же, когда возможность продать свой товар на новом производственном цикле дороже, чем он продается сегодня, неочевидна, сама мысль о привлечении дорогого кредита является иррациональной. На мой взгляд, не случайно, что первые появления нулевой или отрицательной ставки в отдельных странах фиксировались тогда, когда становился видимым очередной этап технологической революции или имплементации ее достижений.

Изначально монетарные власти пытались снижением ставки «разогреть» экономику, но это получалось плохо. Несмотря на то что в той же Японии в 1998–2001 годах государство увеличило доходы населения на ¥60 трлн, или около $45 млрд, граждане поспешили разместить эти средства под нулевой процент, но не потратить их, надеясь на снижение цен в будущем. Сейчас в США или Европе происходит нечто подобное: при минимальных инфляционных ожиданиях в «реальный сектор» направится лишь часть того объема финансовых средств, которые предлагают рынку центральные банки. Иначе говоря, если исходить из особенностей современного хозяйства, то может оказаться, что близкие к нулю процентные ставки в развитых странах — не аномалия, а новое правило, новая экономическая реальность. Если это так, то можно говорить о некоем «двуедином оружии», появившемся в распоряжении западного мира: с одной стороны, это технологические достижения, во многом создающие «неограниченное богатство» (подробнее об этом читайте в статье «Ренессанс индустриального мира?»); с другой стороны, нулевые ставки, позволяющие этой новой экономике преодолевать периоды трудностей куда легче, чем прежде. Если такая система окажется устойчивой, конкурентные преимущества развитых стран, еще недавно казавшиеся исчезающими, приобретут совершенно новый облик.

На этом фоне, разумеется, облик российской экономики — с процентными ставками в 11–15%, которые при этом не могут обеспечить инфляцию ниже 10% в год, и с полным отсутствием каких-либо намеков как на отечественный инновационный комплекс, так и на способность к рецепции западных образцов — выглядит особенно несовременным. Мы оказываемся в намного более сложном положении, так как может оказаться, что сама возможность снижать процентные ставки до нуля и тем самым безгранично увеличивать денежное предложение является не вопросом выбора монетарных властей, а своего рода «бонусом» для тех стран, которые сумели оказаться на передовом рубеже технологического развития.

Почти двадцать лет назад известный американский историк, экономист и специалист по выработке мегастратегий Эдвард Люттвак выпустил книгу о чрезвычайно быстром экономическом росте, который он назвал турбокапитализмом (см.: Luttwak, Edward. Turbo-Capitalism: Winners and Losers in the Global Economy, London: Weidenfeld & Nicolson, 1998). Вполне возможно, что мы находимся сейчас в моменте рождения настоящего «турбокапитализма», соединяющего технологические достижения с отсутствием кредитной нагрузки на экономику.

При этом следует заметить, что даже эти новые возможности могут вовсе не способствовать «росту» в его традиционном понимании. Собственно говоря, феномен нулевых или отрицательных процентных ставок — если наша гипотеза верна — является прелюдией к эпохе нулевых или отрицательных темпов роста (который, однако, не будет стагнацией или регрессом). Откуда, спрашивается, должен возникать рост в его традиционном смысле, если каждый новый автомобиль потребляет меньше топлива, чем предыдущий, а дома начинают отапливаться термальными водами и энергией солнца? И если можно купить три ноутбука за деньги, которых пару лет назад с трудом хватало на один? Ведь валовой внутренний продукт — это показатель, измеряющий затраты усилий на производство того или иного набора благ, но не их полезность; и если с меньшими усилиями удастся производить все больше, он не будет расти, даже несмотря на то что люди будут пользоваться все большим числом все более совершенных товаров.

Я не могу утверждать это безапелляционно, но вероятность формирования нового типа хозяйственного механизма, в котором не действуют или очень искажены прежние закономерности, сегодня очень высока. Нервные и иногда непредсказуемые действия монетарных властей развитых стран в определенной мере могут отражать уже происходящие или еще только ожидающие нас перемены — перемены, которые могут сделать разрыв между успешными и отстающими народами еще более заметным, чем сегодня.

Владислав Иноземцев