Разочарование Путиным будет много глубже и ожесточеннее разочарования Ельциным

Имперский синдром, помноженный на антикоррупционный пафос, даст гремучую смесь огромной разрушительной силы. Что нас ждет?

Предыдущие статьи в этой рубрике навевают грустные мысли. Самое грустное в них то, что они перекликаются с собственными размышлениями. Дело не только в статьях. Любой непредвзятый человек, сколько-нибудь внимательно наблюдающий изнутри сегодняшнюю жизнь России, сам придет к печальным заключениям, суммируя неприятный баланс. На одной чаше весов — ничего, кроме высоких цен на углеводороды, позволяющих, как считается, нынешнему режиму держаться на плаву. На другой — эмвэдэшный генерал, что-то всего лишь координирующий в СНГ, взятый на ущербе в десятки миллионов долларов и с домиком в полсотни комнат; бюрократия, отвлекающаяся от воровства лишь время от времени; власть, ставшая главным источником опасности для жизни граждан; взаимное истребление людей без повода или по поводам, далеким от каких-либо оправданий; цинизм и лицемерие представителей власти; плюющие на все обыватели, разбежавшиеся по норам с телевизором. Мы на полном ходу въехали в кризис систем обеспечения безопасности, здравоохранения, образования. Экономика деградировала. Губернаторов назначают, а счастья все так и нет. Угрозы настоящему конкурируют с угрозами будущему.

Совмещая различные комментарии, можно увидеть развитие двух негативных сценариев. Первый — веймарский. О нем начали говорить еще в эпоху Ельцина. Еще более отчетливо он начал проявляться в последнее десятилетие, на что указывал Егор Гайдар в своей книге «Гибель империи». Его тревога становится еще более обоснованной после вспышки ксенофобии конца декабря 2010 года — января следующего. Второй сценарий, который сейчас обсуждается все интенсивнее, — приближение России к распаду. Основание: последние десять лет руководство страны способствует экономическому и политическому тренду, повторяющему тот, что привел к распаду Советского Союза. Позитивные сценарии звучат робко и редко, как аккомпанемент заявлениям власти о перспективах инновационных проектов.

На мой взгляд, главный вопрос, который встает при столкновении с таким анамнезом, таков: с чем мы имеем дело — с необратимой агонией российской цивилизации, готовящейся сойти с исторической сцены, или с болезнью, допускающей возможность лечения.

Точность анализа будет определяться адекватностью определения политического тела, к которому применяются используемые медицинские метафоры. А это, в свою очередь, взаимосвязано с исторической перспективой, которая будет охвачена анализом.

И то и другое будет определено следующей констатацией: мы наблюдаем предсмертные судороги российской империи, возникшей еще в начале XVIII века усилиями Петра I — первого носителя титула императора. Это последняя из империй, созданных европейской цивилизацией, которую постигла неизбежная участь распада. Кроме того, это лишь одна из континентальных империй. Помимо российской можно вспомнить, например, Австро-Венгерскую империю и Третий рейх. Империи распадаются медленно или быстро, более болезненно или менее. Первая из указанных империй распалась быстро после Первой мировой войны и сравнительно безболезненно. Возникновение и распад второй породил Вторую мировую войну — самую кровавую в истории человечества.

Рассмотрим первый вопрос: означает ли крах империи гибель национальной государственности для метрополии. Ответ, применяемый к европейским империям, очевиден: нет. Мы видим на картах Европы Великобританию, Голландию, Францию, Германию, Австрию. Есть государства, которые в связи с крахом империи входили в длительный период вялотекущего кризиса — Испания и Португалия, к примеру. Можно сказать, что исторический промежуток слишком мал. Вон, Римская империя гибла лет этак двести как минимум. Но возможен и такой ответ: нынче исторические процессы протекают быстрее. Кто тут прав — рассудит история.

Теперь перейдем к России. Создание Петром сильной военной империи, во многом догнавшей Европу в техническом плане и поверхностных культурных стандартах, обернулось для нашей страны драмой долгого и существенного отставания. Петр заимствовал результаты европейского развития, но не условия, обеспечивающие это развитие. Военный успех таких заимствований привел к тому, что институциональные преобразования оказались невостребованными в течение 150 лет.

В истории России были и две попытки институциональных реформ. Первая осуществлена Александром II Освободителем, вторая — Горбачевым и Ельциным. По традиции любые попытки реформ — технологических или институциональных — сопровождаются у нас последующим откатом. Колебания и непоследовательность Александра II не только способствовали его гибели от рук террористов, но породили в конце концов тяжелейший кризис империи, закончившийся социалистической революцией.

Россия была единственной континентальной империей, пережившей Первую мировую войну. Она отделалась потерей двух западных территорий — Польши и Финляндии, а также сменила монархию на тоталитарную диктатуру большевизма. Большевики во главе со Сталиным повторили подвиг Петра. Проведя силовую индустриализацию, они снова восстановили военную мощь и снова закодировали будущее отставание страны. Созданная политическая система оказалась еще ригиднее, еще опаснее для своих граждан, чем предшествовавшая ей монархия.

Тоталитарный режим на семьдесят лет оттянул следующий кризис империи. После распада СССР территория России сократилась еще на треть, а в составе Российской Федерации остались, за уникальным исключением, только те территориальные единицы, которые хотели оставаться. Россия фактически перестала быть империей. После введения выборности региональных лидеров исчез важнейший имперский признак: обмен лояльности территориальных руководителей в обмен на право властвовать. Нет времени перечислять другие отличительные черты, также подтверждающие демонтаж имперских институтов и традиций. Россия в эпоху Ельцина превращалась в федерацию, еще уродливую, слабую, но федерацию, сохраняющую для страны отчетливые шансы на будущее.

После 2000 года власть в стране постепенно захватили силовые аутсайдеры, малообразованные, завистливые, озлобленные долгим пребыванием на запасных скамейках, но зато жадные. В поисках субститутов своей ущербной легитимности и обоснования несменяемости своей власти они начали реализовывать в России политику восстановления имперских амбиций. В результате мы получили взрывоопасную смесь: беспредельно коррумпированную и уникально неэффективную власть в имперских одеждах.

Проанализируем возникающие угрозы такой смеси, констатируя в качестве отправной точки отчетливую тенденцию: правящая клика становится богаче, перечень ее преступлений расширяется, вместе с этим растет страх потерять власть, но одновременно с ускорением падает эффективность отправления публичных функций. Важно также подчеркнуть, что нынешний режим разрушил все автономные институты, как властные, так и общественные, которые ранее обеспечивали адаптивную устойчивость политической системы (пример — ситуация 1998 года). Нетрудно показать, что на этом пути достигнуты такие рекорды деструктивности, которые не снились ни монархии, ни периоду брежневского застоя.

Начнем с попыток восстановления имперских амбиций. Хочу сразу оговориться: я уверен, что нынешний режим не помышляет о каких-либо попытках восстановления прежнего имперского пространства хотя бы наполовину. В этой команде люди более чем прагматичные, их приоритеты находятся в сфере личного бизнеса. Их аналитики прекрасно понимают, что реальные попытки восстановления империи — путь к полному краху. Кроме того, лозунг восстановления империи также открыто не провозглашается (если не считать экзотических идей Чубайса вроде «либеральной империи» и патологических заявлений отдельных «геополитиков»). Дело ограничивается, казалось бы, безобидным расчесыванием все еще уязвленного самолюбия «имперской нации» и ее элиты. Но все это не так безобидно, как может казаться.

Континентальные империи (Егор Гайдар использовал термин «территориально-интегрированные империи») распадаются более драматически, нежели империи с заморскими колониями. Сознание имперской нации травмируется сильнее от резкого «сужения горизонта»; распад оставляет больше комплексов уязвленного величия. На этих комплексах легко играть политикам, вовлекая нацию в новые авантюры, возбуждая опасные и нереализуемые мечты восстановления прежнего величия. Более того, бывшая имперская нация глубоко и надежно заболевает убежденностью в том, что она унижена; она постоянно ищет и легко находит подтверждения этого унижения во всем — от поражений в спорте до беспомощности своих вооруженных сил. Последние полстолетия ни одна мировая держава не побеждала, когда против нее вели партизанские войны (Франция в Алжире, США во Вьетнаме, Россия в Чечне и т.п.). Мир изменился. Но это мало кого убеждает. Уязвленное самолюбие свербит и требует отмщения.

Преступность пропагандистской политики правящей клики состоит в том, что вместо планомерного лечения имперских комплексов она эксплуатирует их в корыстных целях (в буквальном смысле этого слова). Началось с мелочи — возвращения советского имперского гимна. Затем стала меняться стилистика, начали вбрасываться идеи вроде «величайшей трагедии XX века» — это о распаде СССР. Тут дело не во вранье. В XX веке распалось несколько империй. Среди них — Британская, про которую говорили, что над ней никогда не заходит солнце. Если и была трагедия при распаде СССР, то это свидетельствует о полной несостоятельности элит, которые правили империей, которые не понимали истории, сопротивлялись ее неумолимому ходу и в отличие от мудрых британцев превратили неизбежное в трагедию. Ничего величайшего в распаде СССР не было. А слова Путина — бездумная и опасная игра на застарелой мании величия.

Напомню далее про гальванизацию сталинского трупа, про бездарную игру в исторические мифы, про эксплуатацию патриотизма и заигрывание с ксенофобскими настроениями, про «вставание с колен»… Короче говоря, режим все время подает определенным общественным группам сигналы, которые читаются ими двояко. Одни усматривают в них: «Вот! Пришло время мстить!» И убивают. И эта стихия выходит из берегов, пугая источник сигналов.

Но есть другая группа, среди которой, кстати, немало военных, и без того крайне недовольных режимом. Они считывают эти сигналы иначе. Они воспринимают риторику власти как обман. Они согласны с содержанием сигналов, но возмущены тем, что это все подделка, имитация. Они мечтают перейти от слов к делу.

Как догадываются читатели, я мог бы долго распространяться о коррумпированности режима. Но я скажу только об одном, о чем говорю при каждом удобном случае: рост коррупции — это всегда рост неэффективности управления. Когда коррупция растет лавинообразно, это означает крах системы управления. Просто вспомните: за последние годы мы не видели ни одного случая адекватной реакции на проблемы, но мы видим, как количество и тяжесть проблем, в том числе порождаемых самой властью, сгущается.

Тема коррупции имеет еще один аспект. На волне борьбы с коррупцией в Веймарской республике пришел к власти Гитлер (в сочетании с возмездием за поражение). С коррупцией республиканцев в Испании боролся Франко. С темы борьбы с коррупцией начинал Лукашенко.

Разочарование Путиным будет много глубже и ожесточеннее, чем разочарование Горбачевым или Ельциным. И градус этого ожесточения будет опасно высок. Власть, пришедшая на смену путинской, вынуждена будет поневоле учитывать это ожесточение, тем более если смена режима произойдет на фоне эксцессов сопротивления старого режима. Сочетание имперского синдрома с антикоррупционным пафосом даст гремучую смесь огромной разрушительной силы.

Я понимаю, что у нынешнего режима множество важных забот: инновационный оазис в Сколкове, зимняя Олимпиада, чемпионат мира по футболу; уже проложен победный экономический маршрут аж до 2030 года. Бред сумеречного сознания. Единственное, о чем они должны думать: как выбраться из нынешней ситуации хотя бы живыми, как сдать власть безопасным для себя способом. И кому.

Вы меня, конечно, спросите: а как же выбор между двумя диагнозами — агония или болезнь? А я сам не знаю! Или еще не знаю. Знаю, что об этом еще можно думать, полагая, что осталось какое-то время, когда что-то зависит от нас.

Георгий Сатаров президент Фонда ИНДЕМ