Или Россия превратится в скопище маргиналов

Для изучения масштабов бедности в мире используется очень много различных подходов. Но в их числе есть один бесспорный и очень наглядный: доля населения, у которого расходы на питание поглощают половину и более семейного бюджета. В этом смысле любопытны последние данные «Левада-Центра». В апреле этого года, судя по ответам опрошенных, среди граждан России таковых оказалось 62%!

Конечно, тут надо понимать, что многие не очень точно ориентируются в своих тратах и оценивают долю этих расходов «на глазок». Но что самое интересное, на этот же вопрос 2 года назад положительно ответили 76% респондентов. Хотя сухие цифры Росстата говорят о том, что за это время и экономическая ситуация ухудшилась, и реальные доходы населения снизились на 9%.

Я бы предложил следующее объяснение данному феномену. В том же самом апреле 2013 года, согласно опросам «Левада-Центра», 41% ответивших считали, что «дела в стране идут в правильном направлении», а сейчас эта цифра возросла до 60%! Получается, что наши люди оценивают свое благосостояние далеко не на основе конкретных трат и доходов, а с большой поправкой на несоциальные факторы, которая позволяет «не замечать» упомянутого выше 9-процентного снижения. Хотя, глядя на эту среднюю цифру, надо не забывать, что есть семьи, где снижение реальных доходов гораздо больше — и 15, и 20%. Но их численность, видимо, пока не столь велика, чтобы изменить общую тенденцию.

Можно ли отсюда сделать вывод, что этот компенсирующий эффект — всерьез и надолго? Или, иными словами: может быть, действительно правы те, кто противопоставляет российского человека, наделенного особой духовностью, склонного к аскетизму и нестяжательству, «европейцу», смысл жизни которого — в примитивной погоне за материальными благами?

Не буду комментировать установки среднего европейца, хотя бываю в Европе часто и у меня есть большой опыт общения с ними. Хотелось бы поговорить про нас, любимых.

Если вспомнить Россию конца XIX — начала XX века, то никто не будет отрицать, что это был период быстрого экономического и социального развития. Шло расслоение крестьян, из них выделялись наиболее предприимчивые (кулаки), которые не видели ничего зазорного в накоплении материальных благ. Да и все остальные, за редким исключением, составляли массу т.н. середняков, работающих в поте лица для прибавления достатка. Это легко сочеталось с религиозностью (точнее, с соблюдением положенных ритуалов). А осознанный аскетизм был уделом разве что монахов. Зарождающемуся пролетариату (ткачам, металлистам), имеющему хоть какую-то квалификацию, платили весьма приличные деньги. Средняя зарплата рабочего в 1913 году составляла 37,5 рубля в месяц, притом что килограмм мяса стоил 46 копеек, бутылка молока — 8 копеек, фунт (400 граммов) пшеничной муки — 8 копеек, фунт рыбы (судак) — 25 копеек. Аренда жилья в Питере стоила 25 копеек за квадратный аршин (примерно 0,5 кв. м). Снять комнату площадью 20 кв. метров, таким образом, можно было за 10 руб. в месяц. А в Москве и прочей провинции все было намного дешевле. В общем, пролетариату было что терять, кроме своих цепей. Что ж тогда говорить о людях, получивших среднее специальное и высшее образование!

Вся эта вакханалия тогдашнего потребительства была подрублена, во-первых, отсутствием адекватных политических реформ и, во-вторых, Первой мировой войной. Двигателями революции 1917 года стали как раз сытые слои, которые почувствовали, что их благосостояние может испариться, если Россия останется абсолютной монархией.

Лидеры большевиков — выходцы, как известно, из достаточно обеспеченных семей, в первые месяцы после прихода к власти бредили идеей построения «нового мира», в котором нет денег, а есть только высокодуховный энтузиазм строителей коммунизма. Но почти сразу же оказалось, что никчемное потребительство берет свое. Начался НЭП. Который был прикончен «аскетом» Сталиным, последовательно и безжалостно расчищавшим себе дорогу к не ограниченной ничем пожизненной власти. При этом народ был загнан в нищету, из которой его начал выводить Хрущев, как только усатый тиран испустил дух. Именно при нем появились телевизоры, отдельные квартиры, «физики» и «лирики». И даже написанный тогда «Моральный кодекс строителя коммунизма», провозглашая в качестве первого принципа «преданность делу коммунизма», никак не осуждал погоню за материальными благами.

А уж в годы «застоя» люди, повторяя ритуальные мантры о светлом коммунистическом будущем, никак не брезговали достать лишний батон колбасы или прорваться мимо многочисленной очереди к получению бесплатной квартиры. И, кстати, никто не вышел в знак протеста на Красную площадь на следующее утро после того, как ночью советский флаг над Кремлем заменили на российский триколор.

Так где же тот период нашей истории, когда «особая духовность» как антипод «потребительству» была устойчивой реальностью, разделяемой большинством? Разве что это самый мрачный период сталинского правления, когда за неверно интерпретированное слово можно было по доносу друга угодить на Колыму или вовсе встать к расстрельной стенке.

Если мы не хотим повторения подобного кошмара, то надо признать, что для России «потребительство» так же органично, как и для любой европейской страны. Просто экспериментов над людьми, а точнее, над их мозгами, у нас проводилось уж больно много. И все они рано или поздно заканчивались крахом режима.

И вот теперь мы присутствуем при очередной попытке ввязаться в такую опасную для стабильности страны историю. Я считаю, что, несмотря на имеющиеся успехи пропагандистской машины (см. приведенные выше данные «Левада-Центра»), крах стратегии по замещению холодильника телевизором предопределен. Вопрос только в конкретной временной точке, когда это может случиться, и в форме конечного результата.

Почему я делаю такой вывод?

Злую шутку с нынешними адептами «особой духовности» сыграло социальное развитие России в 2000–2013 гг. Практически все в стране вдруг почувствовали вкус к хорошей, обывательской жизни. Зарплаты, пенсии увеличивались ежегодно на весьма ощутимую величину. Начался потребительский бум, торговля росла как на дрожжах, банки торопились выдавать кредиты. Значительные дополнительные деньги пошли в здравоохранение и образование. А главное — люди поверили, что такой прогресс будет всегда.

Что-то подобное, как уже было сказано, овладело массами в царской России конца XIX — начала XX века. Кстати, в 1914 году, когда началась Первая мировая война, в России царил очень своеобразный патриотический подъем — с битьем стекол в магазинах, принадлежавших немцам, и переименованием Санкт-Петербурга в Петроград. Очень похоже на нынешние дни, только сейчас на роль врага (к счастью, пока не по ту сторону фронтового окопа) выбрана Америка с ее «Макдоналдсом» и ненавистным английским языком, изучению которого, как считают некоторые депутаты Госдумы, уделяется слишком много времени в школе. Сто лет назад думали, что шапками закидаем и война очень скоро закончится парадом победы в Берлине. Что случилось потом — известно. Теперь же, как это ни удивительно, ровно так же грозимся, что превратим супостата в радиоактивный пепел и омоем-таки сапоги в Ла-Манше. И что дальше?

Те слои нашего общества, которые привыкли к Интернету, удобному мобильному телефону заграничного производства, хотя бы подержанной, но иномарке, к полетам на «Боингах» с «Эйрбасами», тоже повторяют как оглашенные штампы типа «мы встаем с колен», «победили тогда, победим и сейчас». Но это объясняется еще не проявившим себя в полной мере ухудшением повседневной жизни. А когда будешь лишаться пусть и малооплачиваемой, но работы, или хозяин лишит тебя половины зарплаты; когда ты не сможешь попасть с больным ребенком в районную поликлинику, а на платного доктора не будет денег; когда от платежки за коммунальные услуги волосы будут вставать дыбом — вот тогда будет любопытно посмотреть на поведение многих из тех, кто считает, что «страна развивается в правильном направлении». Может быть, они стряхнут с себя нынешнее наваждение, осознав, что именно теряют...

Впрочем, не исключаю, что ничего с нашим народом в обозримой перспективе уже и не случится. Колоссальные потери Россией генофонда в XX веке (войны, репрессии, эмиграция, одичание) вполне могут создать уникальную в истории ситуацию, когда «низам» уже ничего и не надо, несмотря даже на (предположим!) страстное желание предложить им какие-то возможности для развития «сверху». Просто-напросто деградация нации приобретет необратимый характер, никак не совместимый с настоящей духовностью и глубинной, а не сконструированной пропагандой любовью к Родине.

Это будет апофеоз нашего интеллектуального противостояния европейской цивилизации с ее «потребительством» и «вседозволенностью». Из великой нации мы превратимся в скопище маргиналов, способных только к мелкой краже и потреблению пивка, глядя на то, как в телевизоре «богатые тоже плачут».

Вы именно этого хотите — господа, считающие, что с народом можно сделать все что угодно?

Евгений Гонтмахер