Россия — не место для компромисса?

Россия — страна совершенно особенная; те, кто смотрит телевизор или читает официальные издания, слышат об этом практически каждый день, а те, кто этого не делает, понимают исходя из общения с реальностью. Между тем эта «особость» России проявляется весьма странно — по крайней мере, она существенно отличается от тех «особостей», которые в свое время демонстрировали практически все страны, оказавшиеся в тяжелом кризисе, но нашедшие выход из него.

Сегодня экономические проблемы — отнюдь не главные для России. Не так уж чтобы важен для нее и конфликт на Украине, хотя он уже принес и способен еще принести массу сложностей. Куда более серьезным кажется мне кризис российской системы государственного управления, который выглядит все более угрожающим.

Я имею в виду очень простой момент, на который хочу обратить ваше внимание.

Практически во всех нормальных странах в период серьезных потрясений начинала ощущаться потребность в национальном единстве. Это происходило в разных формах.

Иногда нужны были примирение и взаимное прощение, и тогда — как в Испании после Франко или в ЮАР после десятилетий режима апартеида — возникали специальные институты, призванные восстановить понимание между разными частями разделенного общества.

Иногда вопрос состоял в том, что группа, которая оказалась не слишком эффективной в управлении страной или подвергалась предельно жесткой критике со стороны большинства, стремилась получить определенные гарантии — примером может служить ситуация в Чили в период ухода Пиночета от власти, когда представители военных обеспечили себе квотированное присутствие в парламенте и ряд других привилегий.

Однако общая линия была сходной: задачей ставилось преодоление негативистского отношения одной группы к другим и в результате формирование механизма сотрудничества между ними.

Практически везде, где такой курс был реализован последовательно, не произошло серьезных социальных конфликтов; власть была передана спокойно, а дальнейшее развитие определялось различными политическими силами на основе взаимопонимания.

«Особость» этих успешных стран проявлялась в одном: они были готовы отказаться от классического канона (как либерально-демократического с его бескомпромиссным электоральным парламентаризмом, так и авторитарного с его жесткими методами подавления альтернативных сил) ради создания системы, ранее не имевшей аналогов, но способной помочь конкретной стране встать на путь устойчивого развития.

В России власть с феноменальным пренебрежением относится к такому проявлению «особости». Она предпочитает ему копирование — и поддерживание иллюзии функционирования — институтов классической демократии, при этом до предела выхолащивая их содержание. В этом мы больше похожи на режим позднего Мугабе в Зимбабве, чем на систему позднего Пиночета в Чили, — и наша проблема, повторю еще раз, состоит в том, что мы не хотим искать на самом деле особенных шагов, ограничиваясь декларациями своей уникальности.

В Кремле сегодня много говорят о национальном единстве, используя при этом совершенно неподходящее слово «сплочение». Сплочение не является воплощением единства: сплачиваться в нашей стране и в наше время могут только люди, безгранично (а в большинстве случаев — бездумно) верящие и поклоняющиеся власти. Иные случаи сплочения проявляются в условиях войны или смертельно опасной угрозы — но сейчас России никто не угрожает; скорее она сама выступает источником опасностей.

При этом единство не только не достигается — оно разрушается.

Одно дело — народное единство после Франко или Пиночета: в этих случаях населению предлагалось отложить в сторону обиды и сосредоточиться на поиске путей выхода из кризиса. Считалось, что каждая из сторон была в чем-то неправа, и единство стоит искать через компромисс. В России ни о каком компромиссе даже не слышно: консолидироваться предлагается исключительно вокруг, мягко говоря, неочевидной позиции власти, ввергшей страну в экономический кризис и международную изоляцию. А оппоненты данной консолидации не только не рассматриваются как потенциальные партнеры по диалогу — они прямо именуются врагами и «пятой колонной», агентами зарубежных спецслужб и марионетками чужих правительств. О каком «единстве общества» может идти речь, если части этого общества в предельно резкой форме отказывается в праве говорить от его имени, если не в праве вообще иметь собственное мнение?

Показателем силы и мудрости власти является именно умение выстраивать общественный диалог. Этот диалог может быть организован только в случае, когда все большая часть общества получает возможность быть не только услышанной, но также понятой и, более того, быть принимаемой всерьез при выработке важных государственных решений. Отказ от следования по такому пути закономерно чреват революцией и хаосом.

Если власть хочет доказать свою силу, то не должна опасаться тех, кого она считает слабыми, — иначе ее действия выглядят как минимум подозрительными.

Если она хочет единства, то должна предложить реалистичные и функционирующие механизмы вовлечения оппонентов в политическую систему государства. Допустим, оппозиция сегодня действительно не может победить «Единую Россию» на тех выборах, которые сама эта партия организует и оркестрирует. В этом случае следовало бы предложить лидерам оппозиционных партий посты десятка губернаторов — или, например, ввести новый принцип формирования Госдумы или Совета Федерации, в которых нашлось бы место представителям всех зарегистрированных в России политических партий.

Если в обществе возникают мощные инициативы (как, например, та же борьба с коррупцией), то следует не отвергать соответствующие предложения с порога, превращая «Открытое правительство» в окончательное посмешище, а пригласить антикоррупционных активистов в реальное правительство: глядишь, и тот же Следственный займется реальным делом.

Любое сталкивающееся с кризисом общество должно становиться все более инклюзивным. И по существу, а не показушно. Можно, конечно, вывезти депутатов Федерального собрания в Крым для демонстрации полноты консенсуса или объяснить им, что за кризис несут ответственность они все, так как все голосовали за присоединение Крыма (а единственный бывший против уже скрылся в Америке), — но это не создает единства. Нужен радикально отличный подход, нужен поиск новых форм построения диалога между властью и оппозицией.

Пусть он не будет соответствовать традиционным принципам политической организации; пусть он потребует изменения действующего законодательства. Быть особым в особых условиях не зазорно. Глупо не признаваться самим себе в особенном характере ситуации и не обращать внимания на умножающиеся вызовы и проблемы.

Потому что, когда они станут совершенно невыносимыми, места для компромисса уже не останется. Ни для какого.

Владислав Иноземцев