Краткая история отечественной борьбы с ГМО. Россия теряет гигантский рынок генно-модифицированных растений из-за лоббистов и массовых страхов

В свой последний рабочий день депутаты Госдумы 6-го созыва приняли закон, запрещающий производство генно-модифицированных растений в коммерческих целях. Де-факто ничего не изменилось: выращивать трансгенные культуры в России и раньше могли только учёные, не было только специального закона.

Ситуация с генно-модифицированными организмами (ГМО) могла сложиться иначе: в конце 2012-го года правительство при поддержке Дмитрия Медведева разработало постановление, снимающее запрет на выращивание ГМ-растений «для выпуска в окружающую среду». Но два года спустя на оперативном совещании Совета безопасности руководство страны приняло решение резко сменить курс, и постановление так и не вступило в силу.

В тот момент риторика властей на тему генной инженерии оформилась окончательно. Населению сообщили, что Россия защитит своих граждан от ГМО и накормит натуральным продовольствием весь мир. Протесты научного сообщества и аргументы о том, что закон в первую очередь бьёт по отечественным производителям трансгенных растений (импорт продуктов с ГМО по-прежнему разрешен), были полностью проигнорированы.

Существует несколько версий о том, кому на самом деле выгоден запрет производства ГМО внутри страны. «Первый вариант: это никому не нужно, кроме каких-то силовиков, которые используют его в рамках общей стратегии по закукливанию страны, — рассуждает доктор биологических наук, заместитель директора Института проблем передачи информации РАН Михаил Гельфанд. — Второй — это большие сельскохозяйственные холдинги, которые решили сделать такой маркетинговый ход, чтобы иметь преимущество на европейских рынках, где тоже царит анти-ГМО истерика. (Среди возможных бенефициаров называют министра сельского Александра Ткачёва, семья которого владеет холдингом «Агрокомплекс»; Владимира Евтушенкова и его агрокомплекс «Южный»; «Русагро» Вадима Мошковича и других близких к власти бизнесменов — А.Х.) И третий, совсем конспирологический вариант — это какие-нибудь пестицидники (компании-производители пестицидов — А.Х.). Но нужно помнить, что большое количество законов в нашей стране принимается не потому, что это выгодно, а потому, что моча кому-то в голову ударила».

Помимо крупных агрохолдингов, выгоду получат сами политики — запрет ГМО находит поддержку среди электората. Наконец, есть ещё одна группа, которая не обладает серьёзными лоббистскими возможностями, но выигрывает от закона: органические фермеры, продающие так называемый «экофуд».

«Новая газета» выяснила, можно ли «подцепить» чужеродную ДНК, когда на прилавках появится гигантская ежевика и как сегодня выживают российские биотехнологические лаборатории.

Томатная паста и научный прогресс

Первым генно-модифицированным продуктом питания на потребительском рынке стала томатная паста — для её приготовления использовались сохраняющие вкус и твёрдость ГМ-помидоры, разработанные британской компанией Zeneca. В самом центре жестяной банки красовалась яркая надпись: «сделано с использованием ГМ-томатов». Продукт вышел на рынок в 1996 году; в то время генная инженерия воспринималась как величайшее достижение человечества, и консервированная паста вполне заслуженно пользовалась огромной популярностью среди покупателей.

Научный прогресс торжествовал не долго — спустя 3 года паста исчезла из британских супермаркетов под давлением общественности. С тех пор прошло два десятилетия, но большинство людей по-прежнему считает генную инженерию серьёзной опасностью (в России — таких взглядов придерживается более 80% населения), а производители используют маркировку «без ГМО» для увеличения продаж.

Всё началось в 1999 году, когда в престижном журнале Lancet появилась одна из первых научных публикаций, содержащих вывод о потенциальной опасности ГМО для здоровья. Автор статьи Арпада Пуштаи заявил, что употребление ГМ-картошки грызунами влияет на размеры одного из отделов кишечника. Ещё до того, как статья была опубликована и отрецензирована другими учёными, Пуштаи выступил со своими выводами на телевидении, чем спровоцировал крупный медиаскандал.

Вскоре Британское королевское общество выпустило подробный разбор статьи. В ней было выявлено множество ошибок, тезис о вреде ГМО не подтвердился, а сам Пуштаи был отстранён от должности в институте. Но панические настроения уже начали стремительно разрастаться, и люди не захотели разбираться в деталях научной аргументации. С тех пор различные вбросы о вреде ГМО появляются регулярно, но ни один из них так и не был признан научным сообществом.

Сегодня рынок коммерческих ГМ-культур сильно ограничен: его основной объем составляют кукуруза, соя, рапс и хлопок, причём большая часть генно-модифицированного продовольствия идёт на корм для скота. При этом 83% сои, 75% хлопка и 29% кукурузы во всём мире являются ГМО.

Всю историю генной инженерии можно разбить на несколько волн, каждой из которых соответствует определенная группа прививаемых растению признаков. Первая волна — это перенос генов, повышающих устойчивость к гербицидам, вторая — устойчивость к вредителям. Третья, и последняя волна направлена на улучшение потребительских качеств продукта. Помимо производства продовольствия, генная инженерия несёт в себе огромные возможности для создания технических культур, лекарств и вакцин (почти весь инсулин в мире является генно-модифицированным, как и современные лекарства от рака на основе рекомбинантых белков). Единственный фактор, способный затормозить развитие биотехнологий — искусственно нагнетаемый, иррациональный страх человека перед всем новым.

Осторожно: содержит ДНК

Большинство мифов вокруг генной инженерии продолжают жить в головах людей только по причине непонимания азов биологии. «Если бы человек изучил хотя бы школьный курс, он бы знал, что гены есть у всех живых организмов, а не только у генно-модифицированных (по данным опросов Левада-Центра, 71% россиян не знают о наличии генов у обычных растений — А.Х.). Кроме того, они постоянно меняются в процессе эволюции, домистификации и селекции», — объясняет биолог и популяризатор науки Александр Панчин. Люди уверены в существовании традиционных культур, которые не менялись на протяжении тысячелетий, но биологический факт состоит в том, что большинство современных сортов были получены на основе селекционного материала середины прошлого века. Фрукты и овощи несколько столетий назад выглядели совершенно по-другому — самым знаменитым доказательством тому служит изображение арбузов на картинах итальянского художника Джованни Станки, написанных в XVII веке.

Селекция кажется более безобидным и проверенным способом, чем генная инженерия, но на деле это не так. «Около50-80% современных сортов сельхозкультур были получены на основе достаточно зверских способов мутагенеза: радиационного и химического, — рассказывает старший научный сотрудник станции «Биотрон» Дмитрий Мирошниченко. — Селекционер проводил радиационное облучение семян, получал мутантов, из которых затем отбирал тех, которые его устраивали».

Это абсолютно нормальная практика, которая используется уже около ста лет, и абсолютно не смущает общественность. У такого метода есть значительный негативный эффект: не все накопленные мутации являются полезными. Технологии генной инженерии позволяют отбирать нужные свойства без побочных эффектов и делать это гораздо быстрее, чем в случае с селекцией. Панчин предлагает наглядную метафору: «Генная инженерия работает с помощью маникюрных ножниц, а селекция — с помощью кувалды».

Самый изощренный страх перед ГМО связан с тем, что методы генной инженерии предполагают перенос организму чужеродной ДНК, которая затем попадает к нам в тарелку (иначе говоря, от употребления огурца с геном рыбы у человека могут вырасти жабры). Нужно помнить, что всё живое произошло от одной клетки, а ДНК — единственный носитель наследственной информации; нет никакой принципиальной разницы между ДНК скорпиона и пшеницы.

«Мы с вами каждый день едим чужеродную ДНК в гигантских количествах. Желудок — это огромный биореактор по переработке всего, что туда попадает», — говорит Алиса Вячеславова, научный сотрудник группы геномики растений Института общей генетики РАН. Тем более, что обычно всё происходит гораздо более прозаично, чем в примере с рыбой — клонируется ген одного сорта растения и переносится в другой сорт того же растения. А во многих случаях можно и вовсе обойтись без переносов: «Половина трансгенных растений основана на методе РНК-интерференции, то есть отключении гена, — рассказывает Александр Гапоненко из Института биологии развития РАН. — Например, в растение внедряют ген РНК, а потом, когда на растение нападет насекомое, РНК просто выключает важные жизненные процессы вредителя».

Разделение на «ГМО» и «не ГМО» существует только на законодательном уровне, но с точки зрения биологии оно достаточно бессмысленно, так как наследственная информация изменена у любого современного организма. «Меняется одна из миллиардов букв ДНК, это может случиться в лаборатории, а может — само по себе, в природе. Получается, что одно и то же явление мы называем разными словами», — замечает Александр Панчин. Само определение генно-модифицированного организма становится очень расплывчатым благодаря появлению технологий точечного редактирования генома. Наиболее популярная из них сейчас — система CRISPR/Cas9 — это «молекулярный скальпель», который находит нужный ген и вырезает его из ДНК. Такой метод не считается генной инженерией, что позволяет избежать безумных правил регистрации.

«Маркировка «выращено с применением навоза» имела бы больше смысла, — соглашается Михаил Гельфанд. — Известно, что от плохо обработанного на органических фермах компоста люди действительно умирали, а от ГМО никто даже расстройство желудка не получил».

Этот тезис демонстрирует распространенное психологическое заблуждение: все, что придумано природой — это априори полезно и безопасно (так называемая «натуралистическая ошибка»). Натуральность сама по себе ничего не говорит ни про качество, ни про безопасность продукта. «Всяческие organic food — это искусственный конструкт, придуманный в маркетинговых целях, — говорит Панчин. — Бледная поганка — натуральная, но стоит ли её есть? А от натуральных патогенов, которые встречаются в обычной пище, ежегодно умирают тысячи людей, причём в развитых странах».

Эволюция вкуса

В списке ГМ-культур, разрешенных к продаже на территории России — картофель, кукуруза, соя, рис и свёкла, но на деле найти эти продукты в супермаркете достаточно сложно. Ни трансгенного мяса, ни рыбы, ни яблок или томатов на прилавках тем более нет. Возможность попробовать ГМО на вкус есть, например, у людей, покупающих колбасу с содержанием соевых белков, но товарная номенклатура ГМО всё равно остаётся более чем скромной. Впрочем, это не мешает людям, которые сталкиваются с некачественными продуктами, винить в этом именно генную инженерию — «все же знают, что это гадость». На самом деле ген, который обеспечивает той или иной культуре повышенную урожайность или устойчивость к вредителям, никак не влияет на её вкусовые качества. Почему тогда продукты в магазинах часто оказываются невкусными?

«Пищевая цепочка современного человека подразумевает использование большого числа посредников, — объясняет специалист по химик-флейворист Сергей Белков. — Прежде чем томат попадет к вам на стол, он должен пройти склады и сети, лежать там долго и не гнить. Так как основной интерес производителей состоит в том, чтобы вовремя довести товар до потребителя, помидор срывают незрелым или используют различные технологии, направленные на увеличение срока годности». Как правило, это происходит за счёт ухудшения качества — в незрелом томате не вырабатывается достаточное количество витаминов, и от этого он приобретает характерный пластиковый вкус. ГМ-технологии не только не портят органолептику, но и способны решать подобные проблемы (например, продлевать срок хранения помидора за счёт большей прочности клеточных стенок).

Первые ГМ-продукты были не очень популярны — они приводили к снижению стоимости и большей доступности продовольствия, но люди этого почти не чувствовали. Сегодня бурно развивается «третья волна» ГМ-разработок, ориентированных на потребителя, рассказывает Александр Панчин. Уже существует картофель, в котором меньше потенциальных канцерогенов — из него получается более безопасный картофель фри; созданы душистые ГМ-помидоры и лук, не вызывающий слёз; можно произвести более сладкие груши и клубнику или нетемнеющие яблоки без кожуры. ГМО может существенно облегчить жизнь аллергиков. Например, довольно большой процент населения в некоторых странах не может есть хлеб — желудки этих людей не усваивают белки различных злаков (это заболевание называется целиакией). Несколько лет назад учёным удалось создать специальный сорт ГМ-пшеницы с крайне низким содержанием аллергена, что позволяет вернуть в рацион миллионов людей хлебные изделия.

Но если потребитель отказывается покупать такой продукт, а многочисленные комиссии не выпускают его на рынок, то все эти разработки не имеют смысла. «Вы хотите больше денег за качественный товар, но 80% населения считает, что ГМО вредны — естественно, никакого маркетинга у вас не получится», — замечает Панчин. Впрочем, есть основания полагать, что вскоре ситуация изменится: через 10 лет отрыв между селекционным и ГМ-сортами будет настолько большим, что люди начнут сами видеть разницу.

Ненужные биотехнологии

Немногочисленные специалисты, которые занимаются генной инженерией в России, уверены, что на уровне научных исследований новый закон почти никак не отразится. Но и в этой новости мало хорошего: «Научные разработки и так находятся в предсмертном состоянии, так как "простые" задачи своевременной поставки реагентов, научных сервисов и оборудования, от которых полностью зависит работа, решить не удается, — говорит профессор Сколковского института науки и технологий и Ратгерского университета США Константин Северинов. — Российские биологи находятся в крайне невыгодном положении по отношению к коллегам не только из развитых стран, но и из группы БРИКС». «Закон зафиксирует то отставание, которое есть сегодня, только уже навсегда», — резюмирует Михаил Гельфанд. Количество лабораторий, занимающихся ГМ-разработками в России, можно пересчитать по пальцам.

Одна из них — лаборатория Группы генетической инженерии и редактирования генома растений Института биологии развития (ИБР) РАН. Вся лаборатория состоит из небольшой теплицы и примыкающего к ней помещения, в котором работают учёные и хранится необходимое оборудование (по большей части из советских времён). Команда группы — 5 младших научных сотрудников, получающих за свой труд 14 тысяч рублей в месяц, и руководитель лаборатории, доктор биологических наук, с зарплатой в 27 тысяч. Предыдущие исследования лаборатории оплачивали французские и американские организации, сейчас группа выиграла грант от Минобрнауки на 14 млн рублей, которых должно хватить примерно на полтора года работы. Но рассчитывать на государственное финансирование достаточно сложно. «Бывают разные конкурсы на прикладные исследования, — рассказывает руководитель лаборатории Александр Гапоненко. — Но там практически всегда бывает условие: половину средств должен дать соинвестор. А как быть, если это у нас запрещено законом? Вместо развития науки сумасшедшие деньги выделяются на то, чтобы отслеживать соблюдение закона — не засееваются ли поля ГМ-культурами».

Гапоненко объясняет, что генная инженерия — крайне наукоёмкое производство: улучшение одного сорта может занять до 3-5 лет кропотливой работы. Нужно создать тысячи независимых трансгенных событий, то есть провести множество экспериментов, чтобы достичь нужного результата. В половине случаев ген не будет работать как надо, в других случаях он нежелательным образом изменит фенотип. Из 1000 событий выбирается одно, которое не портит общую картину и привносит новый признак.

У лаборатории ИБР есть несколько уникальных патентов, включая патент на способ трансформации ГМ-подсолнечника, из которого можно получать натуральный каучук. «Это стратегический материал (используется, например, для производства шин тяжелых самолетов), который обеспечивает третий по величине денежный поток после нефти и газа. Объём рынка — $30 млрд. Я стучался во все двери, ходил в крупные компании, — говорит Гапоненко. — Они вроде бы интересовались проектом, но каждый раз всё повисало в воздухе». В США учёному предлагали несколько миллионов долларов в случае успешного завершения одного из его проектов, не говоря уже о высокой зарплате и стабильном финансировании. Несмотря на неблагоприятные условия для развития, Гапоненко решил остаться в России.

Положение ИБР — это реальность, внутри которой существует почти вся российская наука. «В нашем институте место мало, ни о каких полях мы не можем говорить, — рассказывает научный сотрудник группы геномики растений Института общей генетики РАН Алиса Вячеславова. —Приходится что-то изобретать, оборудовать какие-то комнаты, теплицы на крыше. И понятно, что речь идёт о небольших делянках на 20 растений. Это даже не те масштабы, которые необходимы просто для статистической проверки».

Более крупный российский проект — лаборатория модификации генома растений «Биотрон». Учёные центра работают с различными культурами, от зерновых (пшеница) до овощных (морковь, томат) и декоративных (гвоздика и хризантема). Есть готовые разработки, например, вирусоустойчивые плодовые культуры: сливы, груши и персик.

Научные разработки заказывают государственные учреждения: Минобрнауки, Минсельхоз, ФАНО. Затраты на комплексное исследование складываются из нескольких составляющих: «Необходимо получить само трансгенное растение, его нужно вырастить в теплице или в поле, изучить физиологические, морфологические изменения, провести его молекулярно-биологические исследования, исследования на биобезопасность», — говорит старший научный сотрудник «Биотрона» Дмитрий Мирошниченко. Это лишь малая часть издержек — стоимость получения трансгенных растений в лабораторных условиях составляет лишь 5-10% от той суммы, которую фирма должна потратить на то, чтобы модифицированное растение дошло до поля. Остальные 90% уходят на прохождение различных экспертиз и процедур регулирования, что в разы снижает коммерческую привлекательность даже самой успешной разработки.

Маркетинговый лозунг или инопланетный дар?

Далеко не все опечалены закатом российских биотехнологий. Один из наиболее известных противников генной инженерии в нашей стране — доктор биологических наук, специалист по высшей нервной деятельности Ирина Ермакова. Главный аргумент учёной заключается в «отсутствии адекватных исследований о влиянии ГМО на животных» и распространении ГМ-культур «в огромном количестве по планете, что, естественно, сказалось негативно на состоянии природной среды, здоровье человека и животных». То, что общепринятых научных доказательств опасности генной инженерии не существует, объясняется «сильным давлением на независимых от учёных, которые обнаруживают негативный эффект ГМО».

Идентичную позицию представляет другой известный борец с ГМО — директор Общенациональной Ассоциации генетической безопасности (ОАГБ) Елена Шаройкина (по образованию Шаройкина — тележурналист, но считает себя «самым красивым российским экологом»). «Наша главная претензия — отсутствие всеобъемлющих независимых научных доказательств безопасности воздействия ГМО на здоровье живых организмов и окружающую среду в долгосрочной перспективе. На сегодняшний день положительные эффекты от применения методов генной инженерии остаются лишь маркетинговыми лозунгами производителей, которые не нашли реального подтверждения на практике», — поясняет Шаройкина.

Противники ГМО активно ссылаются на «научные подтверждения» своих претензий к генной инженерии. Ермакова, например, рассказала «Новой» о списке из 1313 научных работ об опасности ГМО, опубликованных в рецензируемых научных журналах.

Но в научном сообществе крайне скептически относятся к этим работам. Ни один из крупнейших международных институтов — от Всемирной организации здравоохранения до Европейской комиссии и Академии наук США — не нашёл доказательств того, что ГМО представляют какую-либо опасность для человека. «Все приводимые противниками ГМО свидетельства совершенно несостоятельны, они находятся на уровне веры в НЛО», — говорит профессор Сколтеха Константин Северинов. Между этими двумя аббревиатурами определенно прослеживается некоторая связь. Так, в одной из своих лекций Ермакова озвучила гипотезу о том, что ГМО были распространены инопланетной цивилизацией по секретному соглашению с США.

ГМ-культур, которые на сегодняшний день разрешены к импорту, в России меньше 10, и все они были исследованы на грызунах в течение нескольких поколений, говорит химик Сергей Белков. «Их безопасность доказана и российскими организациями, и, тем более, на международном уровне. Количество публикаций на эту тему в любом биологическом институте просто зашкаливает». То же самое касается и обвинений в «маркетинговых лозунгах»: доказано, что химическая нагрузка на поля с ГМО снижается почти на 40%, а за счёт меньшего давления на окружающую среду на полях увеличивается биоразнообразие.

Но меньше всего сомнений вызывает вопрос об экономической целесообразности ГМ-семян. Поля по всему миру засеваются миллиардами тон модифицированной сои и кукурузы именно по той причине, что улучшенные культуры приносят больше денег, чем обычные сорта. Согласно данным Международной службы по применению агро-биотехнологий, за последние 20 лет площадь под генно-инженерными культурами увеличилась более чем в 100 раз (до 179 млн гектар). В таких странах, как США, около 90-99% некоторых выращиваемых культур составляют ГМ-сорта.

Как раз в те дни, когда в России принимался закон о запрете ГМО, 107 нобелевских лауреатов обратились к «Гринпису» с призывом прекратить кампанию против генной инженерии. Однако попытки учёных завязать с экологами дискуссию на эту тему обычно ни к чему не приводят. «С теми же экспертами «Гринпис» я бы с радостью обсудил, например, влияет ли пыльца ГМ-кукурузы на тех насекомых, которые не являются «целевой аудиторией», — говорит Михаил Гельфанд. — Судя по научным публикациям, все-таки нет, но теоретически такая возможность существует. Но вместо этого они с перекошенными глазами говорят, что «мы все козленочками станем» – а тут обсуждать нечего. Что, вообще-то, очень обидно, ведь по большей части вопросов я как биолог с ними на одной стороне».

Благодаря изменениям в законодательстве Россия стала передовой страной в глазах различных анти-ГМО движений. Ирина Ермакова и другие активисты уверены, что запрет коммерческой генной инженерии «спасёт Россию от вымирания», поэтому нужно и дальше двигаться в этом направлении: «Считаю, что закон пока достаточно мягкий, его нужно сделать более жёстким и не допускать попадание на наш рынок продуктов с ГМО». Учёные же могут спокойно продолжить проводить свои исследования в лабораториях, не мешая экологам бороться за чистоту планеты. В этой логике упускается одна важная деталь: «Технологиями имеет смысл заниматься только в том случае, если есть шанс употребить их на что-то полезное, — объясняет Гельфанд. — Генная инженерия — вещь абсолютно практическая. Когда нет ни малейшего шанса на внедрение, развитие технологий на этом заканчивается».

Заговор корпорации зла

Создатель фермерского кооператива LavkaLavka Борис Акимов, тоже известный своими публичными выступлениями против ГМО, отстраняется от разговоров о вреде генной инженерии для здоровья. По его словам, в этом споре важнее экономические и социальные последствия применения этих технологий. Речь о несправедливом устройстве рынка трансгенных семян: «Происходит образование глобального монополиста по производству ГМ-семян и концентрация рынка растениеводства в руках одной компании. В результате разоряются маленькие семеноводческие хозяйства, которые десятки лет разрабатывали уникальные местные сорта. Биоразнообразие исчезает, а крупные компании диктуют фермерам свои условия».

Когда противники ГМО говорят о глобальной монополии, они имеют в виду Monsanto — компанию-лидера в сфере производства семян, широко известную за счёт своей «чёрной» репутации. Начав с поставок сахарина для Coca-Cola более 100 лет назад, в 1930-х годах Monsanto перешла к выпуску промышленной химии: полихлорированных дифенилов (использовались как изолятор в электротехнике), а затем и инсектицида ДДТ. Позже выяснилось, что оба вещества — опасные токсины, и руководство корпорации знало об этом ещё при старте выпуска. Немного позже корпорация успела поучаствовать в проекте «Манхэттен» по разработке ядерной бомбы, а во время вьетнамской войны Monsanto стала поставлять американским военным «агент оранж» — смесь ядовитых гербицидов и дефолиантов, которые сбрасывались на леса, чтобы уничтожить покров деревьев и обнаружить противника. Число пострадавших от «агента оранж» оценивается в 1 млн человек. Дети с различными дефектами рождаются во Вьетнаме по сей день.

В последние десятилетия деятельность Monsanto выглядит куда более мирно. Исследователи корпорации совершили множество важных научных и коммерческих прорывов, от создания популярного гербицида Roundup до первой в истории генной модификации растения. В попытках немного сбить градус ненависти Monsanto стала тратить деньги на благотворительность и выделять крупные гранты на исследования рака.

Но пока что PR-акции противников корпорации оказываются более действенным: миллионы людей по всему миру каждый год выходят на марш против Monsanto, а само это название превратилось в синоним чего-то демонического. Сегодня руководство корпорации обвиняют в лоббировании законодательства в сфере ГМО и в разорении фермеров по всему миру — Monsanto регулярно подаёт в суд на своих клиентов, которые нарушают условия использования семян.

Ситуация, когда семена уникальных сортов защищены лицензионными соглашениями, не является необычной. В России тоже существует официальный реестр селекционных достижений. Все сорта растений и породы животных патентуются вне зависимости от того, кому они принадлежат — транснациональной корпорации или региональному исследовательскому институту, объясняет Сергей Белков: «Если фермер покупает семена, он автоматически попадает в зависимость от поставщиков. Он не имеет право размножать эти семена и закупает их каждый год, но это выгодно ему самому, поскольку семена имеют свойство терять сортовые качества во втором поколении». Эта схема — не что иное, как обычное разделение труда: один производитель следит за продуктивностью семян, другой — за качеством конечной продукции.

Логично предположить, что фермеры не стали бы покупать семена у Monsanto, если бы не считали это выгодным для себя. Исследования показывают, что ГМ-культуры увеличивают урожайность и помогают фермерам увеличить свой доход без использования дополнительных участков земли. «Кто хочет сажать нежинские огурцы и продавать их в три раза дороже, имеет на это полное право, — говорит биолог Михаил Гельфанд. — Если же они выдавливаются рынком, то почему это моя забота?» Да и как таковой альтернативы тут нет: «По сути всем предлагается скинуться, чтобы крестьяне продолжали оставаться в той же неэффективной технологической цепочке».

Хотя Monsanto контролирует изрядную долю рынка, демонизация компании явно избыточна. Во-первых, это далеко не самый крупный игрок в пищевой отрасли — по сравнению с такими гигантами, как Pepsi или Nestle, это весьма скромная организация. Во-вторых, Monsanto не единственный игрок на рынке ГМ-семян. Есть другие крупные производители (Dupont, Syngenta), многочисленные локальные лаборатории и НИИ. Коммерческие сорта разрабатываются в Иране, Африке, Японии, Британии, Индонезии, Испании и в других странах. Огромные деньги в биотехнологии вкладываются в Китае, где продвижение ГМО является частью государственной политики.

В Европе, напротив, сформировалась более строгая законодательная среда, но это может быть обосновано экономическими соображениями: в местном сельском хозяйстве и так существует перепроизводство (фермерам платят субсидии, чтобы они выращивали меньше). В России же перепроизводства нету, и от внедрения новых биотехнологий страна могла бы немало выиграть. «В товарном сельском хозяйстве Россия и сейчас в очень значительной степени зависит от посевного материала, элитных сортов и пород, созданных за рубежом и постоянно закупаемых для выращивания на её территории», — говорит Константин Северинов.

Одна из конспирологических теорий гласит, что истерия вокруг ГМО искусственно поддерживается самими крупными корпорациями вроде Monsanto —это помогает им контролировать рынок. Дело в том, что небольшие компании не могут позволить себе конкурировать с гигантами из-за высокого порога входа в отрасль, который как раз обусловлен чрезмерно строгими процедурами регулирования и негативным общественным мнением. «Новый закон полностью убивает все возможности для российских стартапов – в этом смысле он парадоксальным образом выгоден большим транснациональным корпорациям», — замечает Михаил Гельфанд. Вместо того, чтобы пытаться конкурировать с Monsanto, Россия добровольно отказывается от потенциально огромного рынка, гарантируя себе безвозвратную технологическую отсталость в будущем.

Арнольд Хачатуров