Чем шире толкование института конфискации, тем острее будет стоят вопрос о том, сколь беспристрастны в этом деле сами конфискующие

Думаю, если выйти на улицу и поспрашивать людей, поддержат ли они идею конфискации имущества преступников, то большинство, не вдаваясь в тонкости и детали, ответит утвердительно. Наверное, это имел ввиду глава Следственного комитета Александр Бастрыкин, когда недавно предложил «вернуть институт конфискации имущества», - мол, общество поддержит. В частности, по мнению Бастрыкина, такая мера способствовала бы «обеспечению репатриации капитала, нажитого преступным путем и выведенного за рубеж». В подробности и детали он вдаваться не стал, оставив теперь экспертов гадать, что же именно имел ввиду глава ведомства, которое в последнее время превратилось чуть ли не в главного ньюсмейкера страны.

Прежде всего, следует различать конфискацию имущества как самостоятельную меру наказания и конфискацию именно преступно нажитого имущества, а также самих орудий и средств преступлений. Первая широко практиковалась во всех странах мира по отношению к преступникам всех мастей в средние века (в том числе тех, кого сейчас называли бы «политическими», - так, в частности, говорилось в Уложении о наказаниях Российской Империи 1845 года). Но затем она была отменена по мере того, как частная собственность была признана священной в результате победы буржуазных революций. В России как самостоятельная мера конфискация была отменена в 1885 году. Но Советская власть ее быстро вернула, и она применялась как наказание не только за экономические преступления, но и за «политические». В начале 2000-х она снова была отменена, но затем в 2006 вновь возвращена, касаясь в настоящее время только преступно нажитого имущества, а также средств и орудий преступления: то есть для конфискации надо доказать, что конфискуемое нажито именно преступно, а не досталось в наследство от бабушки-дворянки.

Однако теперь, судя по всему, речь пойдет о расширительном толковании. Так, к примеру ФСКН предлагает ввести полную конфискацию имущества для всех, кто замешан в наркотрафике. Любопытно, что такая мера была бы близка, скажем, к законодательству Франции. В Америке в свое время в борьбе против мафии также активно применялся институт конфискации всего имущества. Расширительная трактовка содержится в Конвенции ООН по борьбе с отмыванием денег. Но она касается лишь чиновников. В единственной статье, которую никак не соберется ратифицировать Россия – 20-й – сказано, что конфискации может подлежать имущество чиновников, законность происхождения которого не доказана. Но Бастрыкин вряд ли имеет ввиду только чиновников, имея ввиду расширительный принцип толкования (то есть самому осужденному, видимо, предстоит доказывать законность происхождения того, что у него собираются конфисковать).

Учитывая современную российскую правоприменительную практику, можно предполагать, что следственные и судебные органы обратят свое внимание прежде всего на предпринимателей, пытаясь распространить практику конфискации на всех, кто будет замешан в экономических преступлениях – как против государства, так и, возможно, по применяемой по делу и не по делу статье «Мошенничество». Возможно, затем речь пойдет уже и о тех, кто вообще совершает преступления против государства. Тем самым будет реанимирована в полной мере именно советская трактовка института конфискации. На этот счет тоже можно найти прецедент «международного опыта». К примеру, в Судане предусмотрена конфискация имущества за преступления против конституционного строя, суверенитета и территориальной целостности государства.

Однако чем шире толкование института конфискации, тем острее будет стоят вопрос о том, сколь беспристрастны в этом деле сами конфискующие – следственные и судебные органы, сколь они честны и безупречны, сколь у них, при наличии горячих сердец, еще и чистые руки. Это, собственно, те самые «тонкости», о которых поначалу не задумываются граждане, когда их спрашивают на улице, поддерживают ли они подобные меры в отношении преступников. Никто же не примеряет это на себе и своих близких.