Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Стрела НТС

  Все выпуски  

Стрела НТС 176. Современность и сборник 'ВЕХИ'


Стрела НТС №176  от 18.01.2014г.

 

[Предлагаем Вашему вниманию статью из журнала «Посев» №11 за 2013г. о сборнике «ВЕХИ» и рецензию на книгу «Война, какой она была»]

 

Борис Пушкарев

Современность и сборник «ВЕХИ»

 

Большевизм до революции

Сегодня очевидно, что Октябрьский переворот в России произошел не на пустом месте. Идейно большевицкая революция созревала чуть ли не сто лет, если считать от Южного общества декабриста Пестеля, чей образ желаемого будущего был весьма тоталитарным.

И уже несомненно умонастроения большевицкого типа стали развиваться у нас в шестидесятых годах девятнадцатого века. Я не буду говорить об очевидном, о «Молодой России», о Нечаеве и Ткачеве.

Я хочу напомнить о том, какая атмосфера сложилась в стране незадолго до Первой мировой войны, о том, как в 1909 году, за четыре десятилетия до сталинца Жданова, в России торжествовала ждановщина.

Причем ждановщина не по приказу, как в 1947 году, а добровольная: сговор интеллигентов против свободы мысли. Эпизод этот помогает объяснить, почему угроза большевизма не была как следует распознана обществом в ноябре 1917 года: умонастроение весьма широких слоев общества не так уж разнилось от ленинского.

В 1909 году состоялся решительный прорыв из плена революционной идеологии — вышел в свет сборник «ВЕХИ». Большинство его авторов сами недавно прошли искус марксизмом. О реакции общества на это событие пишет красноречиво — строго по документам — Вадим Сапов в «Вопросах литературы», выпуск IV за 1994 год. Иначе, как единогласной травлей эту реакцию назвать нельзя. Горький писал: «мерзейшая книжица за всю историю русской литературы». Милюков пустился в лекционное турне по России с целью «опровергнуть ВЕХИ». Мережковский обличал «соблазн малых сих». Общество распространения технических (!) знаний вынесло резолюцию, признающую сборник «продуктом романтически-реакционного настроения». «Духовный маразм», «нескладный памфлет», «нестерпимое зловоние реакции», «плоская, недостойная книга», «подгнившие вехи», «сумбур чрезвычайный», «книга малодушных и испуганных», «ядовитые семена» — вот типичные цитаты из 217 откликов, опубликованных в первый год по выходе сборника в свет. В этом вопле трогательно объединились крайне правые, восклицавшие: «опять этот злобесный Бердяев!» и сам Ильич, подытоживший: «энциклопедия либерального ренегатства». Партии кадетов и эсеров выпустили по специальному антивеховскому сборнику. Сговор был даже не столько против свободы мысли, сколько против мысли как таковой: ведь шел не спор по существу, а важно было «охарактеризовать» и «занять позицию»! Читать сборник для этого было не обязательно.

 

Что отстаивали «ВЕХИ»

Что же на самом деле писали «ВЕХИ»? Пересказывать 210 страниц философского текста было бы претенциозно. Но кое о чем можно напомнить.

1. Нет противоречия между религией и наукой, они просто говорят о разных вещах: «сферы их компетенции совершенно разные».

2. Основной вопрос об истине это — истинна она, или нет? Вопросы, кому она на пользу, народу, классу, партии, революции, — к самой истине отношения не имеют. Столь же самоценны и другие высшие ценности — красоты (в литературе, искусстве), добра (в личной и общественной жизни).

Поэтому знание, просвещение значительны сами по себе и ничьим интересам подчиняться не могут. Не бывает двух истин, пролетарской и буржуазной, полезной и вредной.

3. Здравая идеология ставит во главу угла ценности и творчество, а не интересы распределения и уравнения. Если не будет творчества, нечего будет распределять. Частные вопросы, как то аграрный или рабочий, надо решать практически, а не изображать их «вопросами мирового спасения».

4. Любовь к первичным ценностям истины, добра, красоты — равнозначна любви к Богу. Она означает признание «родного Божьего образа в каждом человеке» и на этом основании утверждает ценность и достоинство человеческой личности. И наоборот, корыстное отношение к истине, требование, чтобы она служила орудием народного благополучия, приводит к отрицанию не только Бога, но и человеческого достоинства.

5. Обобщающая цитата из Бердяева: «Интеллигенция наша дорожила свободой и исповедовала философию, в которой нет места для свободы; дорожила личностью и исповедовала философию, в которой нет места для личности…» «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы. Политическое возрождение возможно лишь в связи с духовным и культурным возрождением и на его основе».

6. Далее — из Булгакова: «Для патриота, любящего свой народ и болеющего нуждами русской государственности … нет заботы более томительной и тревожной, как о том, поднимется ли на высоту своей задачи русская интеллигенция, получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещённым разумом, твёрдой волею?» Что же до Запада, то у него «надо учиться, по крайней мере, технике жизни и труда».

7. Революционная идеология видела единственный источник зла во внешних условиях человеческого общежития, в «среде», в структуре общества. Стоит их только разрушить, и всё будет в порядке. Из-за этого заблуждения понятия личной нравственности, личного самосовершенствования, выработки личности и характера были в полном загоне. Революционному псевдогероизму Булгаков противоставляет подвижничество, основанное на смирении и осознании греха.

«История и единичная человеческая жизнь представляются подвижнику осуществлением хотя и непонятного в подробностях строительства Божьего». Этим он «освобождается от героической позы. Его внимание сосредотачивается на его прямом деле, его действительных обязанностях». Подвижничество — это самодисциплина, выдержка, терпение, выносливость, несение каждым своего креста.

8. Есть Булгакову что сказать и по поводу подлинного национализма, такого, который уважая свою нацию, уважает и каждую другую как свою собственную.

Он зиждется на основах культурно-религиозных, а не этнических или исторических. И наоборот, именно интернационализм широко раскрывает двери боевикам-шовинистам, уступает им монополию на патриотизм и национальные чувства.

9. Можно и далее следовать по «ВЕХАМ». Напомнить про Кистяковского, видящего право как часть духовной культуры, необходимую для обеспечения дисциплины в обществе.

Он пишет об убожестве правосознания у полного спектра наших идеологов — от Аксакова и Леонтьева до Михайловского и Плеханова. Можно напомнить про Струве, призвавшего интеллигенцию совершить «настоящий духовный переворот». И про Франка, видевшего суть этого переворота в отказе от нигилистической, относительной этики и в признании объективных нравственных ценностей.

Но и сказанного достаточно, чтобы определить путь, намеченный «ВЕХАМИ». Путь этот приняли многие гимназисты, студенты и офицеры, отправившиеся защищать «Россию и свободу» на фронты Гражданской войны. Но их оказалось мало. Победившие большевики поспешили выслать авторов «ВЕХ» из страны и заперли книгу на 70 лет в спецхранах.

 

Наследие «Вех» в эмиграции

В зарубежье авторы «ВЕХ» и близкие им мыслители создали не только богатую традицию новой религиозно-философской мысли. «ВЕХИ» также стали символом и источником новой общественно-политической мысли. Недаром капитулировавшие перед большевиками эмигранты от них отреклись, назвав свой сборник «СМЕНА ВЕХ». Недаром журнал, созданный в конце Второй мировой войны эмигрантами в помощь Русскому Освободительному Движению, был назван «НОВЫЕ ВЕХИ». Недаром НТС переиздал «ВЕХИ» в 1967 году в издательстве «Посев» для переброски в Россию.

Спектр общественно-политической мысли в эмиграции был широк. На монархическом фланге давалось религиозное обоснование самодержавия («Русская идеология» еп. Серафима, София 1939), вышла «Народная монархия» Ивана Солоневича.

На левом фланге меньшевики издавали «Социалистический Вестник» (1921–1963), содержавший компетентный анализ советской действительности.

Эсеры редактировали — с достаточной широтой взглядов — толстые журналы «Воля России» (1922–1932) и «Современные Записки» (1920–1939). Они заняли место в истории как журналы литературно-художественные, новой политической идеи они тоже не дали. На стыке философии и политики на 15 лет вспыхнуло и закатилось евразийство. Не более долговечными оказались младороссы («Царь и советы») и русские фашисты. Центральное «пореволюционное» направление задали «ВЕХИ».

Мысль в этом направлении развивалась в 1930-е годы по двум параллельным, но независимым руслам. Одно из них представлял Г. П. Федотов и его журнал «Новый Град», а другое — Национально-Трудовой Союз Нового Поколения, нынешний НТС, или солидаристы.

В то время они между собой не общались — Федотов происходил из РСДРП, а НТС из молодёжи Белой армии. Но общим был их идейный стержень: признание первенства духовных ценностей и достоинства человеческой личности; этика служения; забота о социальной солидарности, противопоставляемой классовой и национальной вражде. Федотов доказывал, что гражданские свободы — свобода выражения своих мыслей и свобода от посягательств государства на личность — завоёваны вовсе не безрелигиозными революциями нового времени, а укоренены в христианском средневековье. Из исторического опыта он выводил две гарантии правового строя, обеспечивающего свободу: 1) абсолютный характер духовных норм, 2) разделение политической власти. «Это звучит, как символ веры солидаризма», — писал Н. И. Осипов в сборнике НТС «Обновлённая Россия» в 1953 году.

Солидаризм как общественное учение имел своих предшественников среди светских мыслителей Франции и католических ученых Германии. В обиход русской правовой и экономической мысли его ввёл Г. К. Гинс в Харбине в 1930 году. В том же году в Париже вышли «Духовные основы общества» С. Л. Франка, в которых он определяет изначальное единство «я» и «ты» в общем «мы» и вытекающие отсюда начала служения, солидарности и свободы. НТС принимает термин «солидаризм» в 1934 году, и в последующие десятилетия философские и общественно-политические стороны этого учения развивают Артёмов, Георгиевский, Левицкий, Поремский, Редлих и другие его участники.

В 1930-е годы НТС исходил из того, что Гражданская война отошла в историю, что «освобождение и воссоздание России» требует новых путей не военной, а идейной и политической деятельности, которая должна увенчаться «национальной революцией» (термин, заимствованный из «ВЕХ»). Подобным же образом Федотов писал: «Войны нет, и солдат надо перевоспитывать в граждан. В граждан-революционеров, конечно, ибо родина не даёт нам сейчас иных путей служения ей, кроме освободительной революции» («Новый Град № 4, 1932). И «Новый Град», и НТС видели чаемую революцию прежде всего как «духовное и культурное возрождение», а отнюдь не просто как восстание.

«Здесь, в зарубежье, мы пользуемся благами свободы, и это нас обязывает формулировать те цели, за которые ведётся борьба, сознательно себя подготовить не только для борьбы, но и для национального строительства», писал НТС в своей установочной брошюре 1935 года. Тремя годами ранее Федотов эту мысль выразил так: «Наша задача — участие в работе исканий нового общества… Собрать в нашем фокусе творческие стремления мира, одухотворить их \…\ и предложить здоровым элементам зарубежной молодёжи для грядущей работы по возрождению России — такова поставленная нами цель».

Федотова называли христианским социалистом, но сам он об этом писал так: «Социализм понятие слишком многосмысленное. Едва ли это слово способно определить смысл открывающихся в тумане очертаний будущего хозяйственного строя. Мы готовы назвать его трудовым». (Н.Г. № 1, 1931). Характерно, что, отталкиваясь от социализма, НТС назвал желательный строй России «национально-трудовым».

Федотов стремился обосновать демократию с позиций православного богословия, как «царство народа Божия» но и он, и НТС 1930-х годов видели кризис тогдашней парламентско-партийной системы и искали альтернативные формы народовластия: от ступенчатого представительства, предложенного Сперанским в 1809 году, до современных им корпоративных идей Парето. Однако традиционные демократии закончили Вторую мировую войну в стане победителей, и вопрос об иных формах демократии отпал.

В 1987–1993 годах «национальная революция» как политический и юридический факт в России свершилась, коммунизм пал. Но началось ли чаемое «духовное и культурное возрождение»? После августовской эйфории 1991 года многие стали впадать в уныние: и власть, мол, не та, и Россия не та, и правящий слой прежний… О том, что именно «конструктивные силы в правящем слое» сыграют решающую роль в свержении режима, НТС заговорил сразу после ХХ съезда КПСС в 1956 году. Но ещё в 1932 году Федотов писал: «падение советской власти означает не истребление созданного революцией правящего класса, а его капитуляцию перед национальными задачами страны. Неспособные к преодолению ленинизма погибнут. Оставшиеся будут выполнять веления России».

 

Демонтаж несвергаемого режима

Тандему Ленина-Сталина удалось в своё время построить несвергаемый режим. Свергнуть его антикоммунистам одним не было дано. Это мог начать только сам правящий слой, люди, привыкшие считать себя коммунистами. Они были победителями, и им далеки были традиции и видение побежденных некогда белогвардейцев и, тем более, власовцев. Демонтаж сталинского строя — занявший ровно 40 лет — начали ближайшие соратники Сталина потому, что даже им лично этот строй был невыносим. За несколько лет они упразднили самые изуверские проявления сталинщины — отменили внесудебные расправы, распустили концлагеря, разрешили крестьянам владеть коровой, позволили рабочим менять место работы, начали массовое строительство жилья, заменили угрозу новой мировой войны перспективой «мирного сосуществования».

Но сталинским выдвиженцам удалось стабилизировать режим на полутоталитарном уровне. Либеральные стремления были отсечены, фантазии про скорый коммунизм забыты. То, что сложилось, назвали «реальным социализмом». И его расширение по всему миру объявили необратимым. Обеспечить эту необратимость была призвана армия (Советская или, на худой конец, кубинская). В результате СССР завяз в гражданских войнах от Афганистана и Анголы до Никарагуа и Гватемалы, наготовил достаточно атомных зарядов, чтобы 30 раз уничтожить 300 городов Америки и 10 раз уничтожить 180 городов Европы, создал атомный подводный флот, превосходящий в полтора раза все флоты остальных стран мира вместе взятых — только для того, чтобы увидеть, что политический эффект от этого — отрицательный, а своя экономика — и так полностью неконкурентоспособная в гражданской сфере — трещит под тяжестью ненасытного военно-промышленного комплекса.

Именно в этих условиях Горбачёв 17 сентября 1987 г. на страницах «Правды» огласил отказ от «классовых интересов» и признание «общечеловеческих ценностей». Мир был признан неделимым, а не расколотым на два непримиримых лагеря. Да, заявление это имело практическую цель — убедить американцев в том, что СССР больше не держит камня за пазухой.

Но куда важнее было значение идейное — публичный отказ от ленинского наследия, первый шаг на путь, указанный «ВЕХАМИ».

 

Конец коммунизма

«Общечеловеческие ценности» — понятие несколько расплывчатое и подверженное иронии циников. Между тем, после нравственно опустошительного семидесятилетия, обществу требовался более очевидный стержень ориентации и благочестия. И в год тысячелетия крещения Руси был сделан второй шаг — примирение государства и Церкви. Не возражали даже атеисты. Напротив, на Церковь стали возлагать преувеличенные надежды, что она станет тем паровозом, который вытащит общество из трясины советского сознания. Это было нереально, но сама Церковь пережила в последующие годы небывалый подъём.

Далее на повестке дня Горбачёва стояла «демократизация». Партконференция 1988 года не без сомнений одобрила его план новой системы выборов, и в марте 1989 г. был избран Съезд народных депутатов. На нём сложилась оппозиционная Межрегиональная группа, которую по телевидению слушала вся страна. В обществе шла самоорганизация антикоммунистических сил, импульс которой дало начавшееся в 1997 г. освобождение политзаключённых. В феврале 1990 г. антикоммунисты вышли на массовые демонстрации, требуя отмены 6-статьи Конституции СССР о руководящей роли компартии. Уже в марте 1990 КПСС была своей монополии на власть лишена, Горбачев занял новый пост президента СССР. Формировались демократические партии, а 28-й и последний съезд КПСС в июле оказался недееспособным и её члены стали партию во множестве покидать.

Чтобы не ускорять стремительный ход событий, Горбачёв осенью 1990 г. отказался от подготовки назревшей экономической реформы. Тем временем большинство республик объявило о первенстве своих законов над общесоюзными, а весной 1991-го Литва и Грузия вышли из СССР. Это заставило Горбачёва сосредоточиться на подготовке нового союзного договора, который собирались подписать 20 августа. А 19 августа была сделана попытка отстранить Горбачева от власти, чтобы сохранить прежний Союз.

Эффект получился обратный — семь республик заявили о выходе из СССР, а власть в Москве фактически перешла к Б. Н. Ельцину — недавно избранному народным голосованием президенту Российской республики.

22 августа антикоммунисты отпраздновали победу над путчистами и подъём российского флага, а 25 августа Верховный Совет СССР 238 голосами «за» при 29 «против» и 52 воздержавшихся прекратил деятельность КПСС на всей территории страны. Антикоммунистическая революция прошла под знаком легитимизма, что неизбежно отразилось на дальнейших событиях.

Горбачёв ещё думал о новом союзном договоре, когда на Украине 1 декабря 90,3% избирателей проголосовали за независимость. СССР распался не потому, что «три алкаша собрались в Беловежской пуще», а потому, что он действительно не был Россией, а был государством коммунистической партии и с её распадом не мог за ней не последовать.

За подъёмом российского флага следовало ждать принятия российской конституции, но мягкий выход из коммунизма задержал это событие. Верховный Совет (ВС) РСФСР дал Ельцину на радостях карт бланш на один год — вводить рыночные реформы. Но через год ВС увидел, что такое рыночные реформы, а Ельцин увидел, что такое Верховный Совет. Всё же он терпел его ещё целый год, и распустил лишь 21 сентября 1993-го указом о поэтапной конституционной реформе. Верховный Совет ответил вооружённым восстанием 3–4 октября, которое пролило кровь, хотя никто из самих депутатов не пострадал. 9 октября все Советы в стране были распушены, а голосованием 12 декабря принята новая Конституция России.

 

Российская Конституция

Для сохранения преемственности с дореволюционной Россией, нижняя палата парламента получила название Государственной Думы, а верхняя — Совета, только не Государственного, а Совета Федерации, поскольку географическое деление РСФСР было сохранено; с той разницей, что все субъекты Федерации стали равноправны, невзирая на их названия (республика, край, область). Три ветви власти — законодательная, судебная и исполнительная — независимы, но исполнительная явно обладает некоторыми преимуществами. Например, Дума может выразить правительству недоверие, но это не значит, что оно обязательно уйдёт в отставку: дело может кончиться и тем, что будет распущена Дума. Впрочем, «сильная центральная власть, надклассовая и надпартийная» виделась антикоммунистам желательной ещё со времен Белого движения. Зато из 137 статей Конституции, примерно 50 посвящены гражданским и социальным правам человека, и в этом основное идейное содержание документа. После 77 лет советской власти Конституция говорит не о том, какая Россия есть, а о том, какой она хочет стать — государством правовым и социальным.

Независимо от Конституции была отменена смертная казнь, что символично для страны, где расстреляны были миллионы. Что касается правил выборной системы, то они, в отличие, скажем, от американской конституции, в российской не прописаны и могут быть изменены в порядке текущего законодательства, это не раз происходило.

Параллельно теме о достоинстве человека в Конституции звучит и тема «гражданского мира и согласия», то есть общественной солидарности. Конституция запрещает общественные объединения, цели или действия которых направлены на «разжигание социальной, расовой, национальной или религиозной розни». Конституция признаёт наличие в государстве многообразия религий, идеологий и политических партий, но никакие из них не могут быть обязательными.

В политической практике идеи терпимости и социального мира получили в 1994 году неожиданный оборот — «согласие и примирение» с восстановленной в 1993 году компартией.

Изживание коммунистического наследия требовало усилий, на которые Ельцин не был готов. Он не решился удалить Ленина из мавзолея, чтобы не обострять конфликт, и выступал решительно против «нового агитпропа» — антикоммунистического. Он желал встроить коммунистов в ткань демократического государства и не спорить с ними. В обществе слышались голоса против «охоты на ведьм», против борьбы с коммунистами их же методами. Они же, в свою очередь, отблагодарили Ельцина многолетней обструкцией в Государственной Думе, которую преодолел только В. В. Путин. При нём многие деятели бывшего КГБ заняли государственные должности, государственному гимну вернули сталинскую мелодию, зато отменили празднование 7 ноября в пользу Дня народного единства 4 ноября; правящая партия получила характерное название Единая Россия (не говоря, что это имя носил один из бронепоездов Белой армии). В итоге Конституция, вызывавшая поначалу нападки, стала общепризнанной, равно как и рыночное хозяйство.

Но нет по сей день общественного согласия во взгляде на собственную историю, без которого нет здорового национального самосознания. Потому и выдвинули в 2013 году «концепцию единого учебника». В ней есть здравые элементы, прежде всего отсутствие «феодализма», «походов Антанты» и прочих марксистских выдумок. Но наивен сам замысел — говорить о каждом периоде только хорошее, не раскрывая сути бушевавших тогда конфликтов.

Назойливое стремление оправдывать советский режим не есть патриотическое воспитание. Для него в нашей истории достаточно достойных образцов, а период 1917–1993 гг. нельзя понять, не признав, что в умах в это время существовало две России, советская и антисоветская, а в сердцах — два патриотизма (Б. С. Пушкарёв и другие. Две России ХХ века. 1917–1993. М.: «Посев», 2008, 592 с.). Признание этого в прошлом поможет создать единство в настоящем.

Большевицкое сознание созревало у нас, как мы видели, почти сотню лет. По законам симметрии и преодоление его займет примерно столько же. Сегодня мы прошли то ли 20 лет, то ли 57 лет — зависит, откуда считать. В любом случае путь ещё далёк лежит. Но надо по нему двигаться.

 

Источник: Журнал «Посев» №11, 2013г.

 

*****

 

ЖИВОЙ СВИДЕТЕЛЬ

 

О книге П.А. Михина «Война, какой она была. Рассказы» – Курск: Издательский Дом «Славянка», 2012. – 546 с.

        

Живых ветеранов Великой Отечественной войны осталось очень мало. В силу ряда причин немногие из них в состоянии подробно и честно рассказать о народной трагедии, о том, какой ценой была добыта победа. Конечно, имеются десятки пронзительных, щемящих произведений художественной литературы. В них – своя бесспорная правда. Но тем более сказывается дефицит непосредственных свидетельств очевидцев, не приглаженных официальной цензурой. Такие свидетельства могли бы препятствовать потоку инсинуаций, порочащих облик российских воинов, выявить реальный вклад каждого, отделить дутых героев от подлинных, воздать благодарную память павшим и заклеймить шкурников и трусов. Именно с таких позиций написана великолепная книга участника великой эпопеи Петра Алексеевича Михина «Война, какой она была».

Петру Алексеевичу судьба уготовила роль избранника. Уйдя со студенческой скамьи на фронт, он три с лишним года непрерывно провёл на передовой, участвовал в бесчисленных атаках, ходил в разведку за языком, попадал в различные передряги. И только один раз был ранен, в самом конце войны. Будучи командиром артиллерийской батареи, а затем – дивизиона, проявлял удивительную находчивость и решимость, по праву его можно назвать богом войны (огонь его батарей накрывал броневую технику и живую силу противника в самых неожиданных местах, несколько раз он своей артиллерией принуждал группировки гитлеровцев к капитуляции). При этом Михин бережно относился к своим подчинённым, старался сохранить жизнь солдат и офицеров (особенно семейных).

Михин намеренно не вдаётся в оценку действий и решений верховного командования. Но и со своего места ему было заметно головотяпство и непродуманность отдаваемых приказов. Особенно это касается боёв подо Ржевом, когда в бездарных лобовых атаках на хорошо укреплённые позиции противника погибли десятки и сотни тысяч русских воинов. Недостатки полководческой мысли верховное командование компенсировало жесточайшими дисциплинарными мерами. За утерянную винтовку бойцов расстреливали, а за бездумную трату живой силы никто не нёс ответственности. Характерный пример. Когда группа сослуживцев пробилась из окружения, «мы встретили измождённых ребят как героев, - вспоминает Михин. – Переодели их в сухое, накормили и уложили спать. Но рано утром верхом на лошади приехали люди из особого отдела. Лейтенант-особист ударами сапога в бока разбудил наших героев. Их порознь посадили в вырытые в земле далеко друг от друга «колодцы» и стали допрашивать… Раненого Волкова привязали за здоровую руку к стремени седла и повели в «смерш». За то, что он во время боя оказался в тылу у немцев, особист именовал его сволочью и предателем. Мы ничем помочь Волкову не могли… Вместе с тысячами наших воинов, погибших от пуль фашистов, были убиты и эти двое молодых лейтенантов. Убиты ни за что, ни про что, как враги, своими».

Были также вышележащие командиры, желавшие выслужиться перед начальством и отдававшие подчинённым бездумные приказы. К числу таких прохиндеев, любителей въехать на чужом горбу в рай, относился непосредственный начальник Петра Алексеевича майор Гордиенко. Впоследствии Михин столкнулся с капитаном Щегольковым, назначенным командиром батареи. Щегольков предпочитал руководить огнём батареи из землянки, отдавая команды наугад. При этом он постоянно находился в глубоком алкогольном опьянении.

Но русские воины не унывали. Они находили выход из самых безнадёжных положений. «Воевали мы самоотверженно, - отмечает Михин. – Даже с помощью песни. Однажды, ещё подо Ржевом, в минуты затишья в траншее нашего НП громко и дружно зазвенела задорная русская песня, долетела она и до немцев: до них было всего метров пятьдесят. Некоторое время, притихнув, они молча слушали. Потом наше веселье смутило и обозлило их, скорее всего разгневалось их начальство. Последовал бешеный обстрел наших позиций. Но, как только наступало затишье, снова звучала песня. И так несколько раз. Фашисты бесились, наше пение действовало на них сильнее стрельбы».

Развенчивает Михин миф о якобы выдающейся роли политработников. В большинстве случаев они держались подальше от передовой, в штабах. Присылали газеты, листовки. Лично с бойцами практически не разговаривали. А когда открывали рты, из них сыпались надоевшие лозунги, косноязычные призывы. Зато в числе награждённых они были одними из первых. «В 1970 году на встрече ветеранов дивизии в Москве из уст бывшего командира нашей 52 стрелковой дивизии генерал-майора Миляева мы с удивлением, да и с возмущением, узнали, что за форсирование Днестра 18 воинов дивизии стали Героями Советского Союза. Но делалось это в великой тайне. Восемь человек из 18 были настоящими героями, это Морозов, чей батальон при помощи моей трофейной 105-миллиметровой гаубичной батареи завоевал плацдарм, Кулаков, возглавлявший неудачную попытку захватить плацдарм, да четверо погибших и двое выживших командиров рот, участвовавших в боях по расширению плацдарма. В списке представленных к званию Героя Советского Союза моей фамилии не оказалось, зато были внесены фамилии не участвовавших в боях за плацдарм командира штабной роты, командира сапёрного батальона, семи парторгов и комсоргов подразделений полка, да шустрый ординарец комиссара полка».

Но во время войны на распределение наград мало обращали внимания. На передовой прежде всего ценилось боевое братство. Там хорошо знали истинную цену каждому. И Михин с благодарностью называет имена своих товарищей, этих действительных героев, незаметных и незаменимых тружеников войны.

Недоумение вызывает только одно обстоятельство. В книге Петра Алексеевича ни разу не упоминается имя Сталина. При всей занятости непосредственными задачами, трудно себе представить, чтобы бойцы совсем не вспоминали верховного главнокомандующего, председателя правительства, не интересовались им. Или в этом умолчании сказывается авторская позиция? Хотелось бы получить разъяснения.

Юрий ЕПАНЧИН

 

 

 

От редакции:

- Распространяйте наши материалы в своем окружении;

- Подписывайтесь на журнал «Посев»;

- Читайте ж. «Посев»  на http://nts-rs.ru/posev.htm

- Подпишитесь на нашу рассылку (Стрелы НТС), перейдя по ссылке    http://subscribe.ru/catalog/state.politics.dlachlenovidruz

 


В избранное