Стрела НТС №157  от 20.07.2013г.

[Предлагаем Вашему вниманию интервью физика Валентина Данилова, данного им для журнала «Посев». Беседу вели Главный редактор Ю.Цурганов и Председатель НТС А.Шведов.]

Валентин Данилов

«Я родился зэком»

Юрий Цурганов (Ю.Ц.): Вы сказали, что у Вас на душе нет обиды. Почему?

Валентин Данилов (В.Д.): Потому что это непро­дуктивно Такие чувства, как обида, зависть, — они убивают душу. Они не двигают нас никуда. И это про­сто опасно — такие чувства в себе культивировать.

Александр Шведов (А.Ш.): А это вынесено именно из тюремного опыта?

В.Д.: Вообще, это моя жизненная философия.

А.Ш.: А вообще много ли людей, которые сидят, разделяют такую философию?

В.Д.: Несколько человек встречал.

А.Ш.: А что они культивируют тогда? Какие каче­ства в себе?

В.Д.: Я встречал не много людей, которые сидят, скажем так, ошибочно. Не заслуживают того, чтобы там находиться. У большинства из них есть комплексы по этому вопросу. Есть обида, действительно. Чело­век в тюрьме как бы съедает себя сам, лишает себя здоровья. Эти негативные эмоции потом переходят в органику.

А.Ш.: Но так и на свободе бывает.

В.Д.: И на свободе так, да.

А.Ш.: Только там это более выражение.

В.Д.: Да, потому что там человек наедине с со­бой. Он ограничен в общении, ему нечем отвлечься. А я там спал спокойно, наверное, потому что совесть у меня чиста. Естественно, думал о будущем, о том, чем буду заниматься, когда закончится весь этот сюр. Пытался найти контакты с коллегами, но как-то не получалось.

А.Ш.: А вас в Интернет так и не пустили? То есть на зонах Интернет запрещен.

В.Д.: Там ситуация такая. Люди, когда отбывают наказание в местах лишения свободы, то вот эта структура — Федеральная служба исполнения наказа­ний — должна отвечать за что? За то, чтобы осуждён­ные не сбежали из зон, а отбыли назначенный судьёй срок. И во-вторых, чтобы друг друга арестанты не покалечили, — это всё. На большее средств ФСИН не выделяется. Все остальные вопросы — это вопросы к обществу. То есть, если нужно обществу, чтобы этот человек, который лишён свободы, вернулся нормаль­ным, полезным для общества человеком, не создавал бы больше проблем, и чтобы не было рецидива пре­ступления, то оно, общество и должно определять условия отбывания наказания. А если обществу всё равно, то оно и получит соответственно то, что полу­чит. Если человек, потеряв социальные связи, не имеет другой возможности обеспечить себе жизнь, кро­ме как совершать преступления, то рецидив преступления неизбежен. Поэтому все вопросы, связанные с Интернетом, с коммуникациями и так далее — это все вопросы к обществу. Претензий ни к каким госу­дарственным структурам быть не может. Они действу­ют строго в соответствии с законом.

А.Ш.: Ну, тут я не со всем готов согласиться. Я же посещал довольно часто разные колонии, потому что я был зам. председателя Комиссии по помилованию и это давало мне возможность иметь доступ в зону. И в один из приездов, когда я посещал ШИЗО, меня поразила такая вещь, что заключённые там сидят довольно длительное время, и при этом у них отсут­ствуют всякие средства коммуникации, то есть даже элементарного радио нет. Не говоря уже о том, чтобы газеты читать.

В.Д.: Больше всего мне проблем доставляло радио. Этот «шансон» — хуже всякой пытки. Кроме радио ведь есть возможность читать книги из библиотеки колонии.

А.Ш.: Дело не в том, чтобы это было информа­ционное радио. Дело в том, что нужно приобщаться к какому-то слову. И я говорю начальнику колонии: «Что, вы не можете здесь радио поставить, провести его централизованно, включать, выключать? Это во­обще ничего почти не стоит». Он сказал «Да-да». По­том я узнал, что ничего вообще не сделано.

В.Д.: На самом деле условия в ШИЗО, конечно, за­висят от начальника колонии. Мне довелось побывать в ШИЗО в двух колониях, имел возможность ознакомиться с условиями пребывания непосредственно. Радио было везде. Самое существенное наказание в ШИЗО — нельзя пить чай и нельзя курить. Но, по­скольку я бросил курить сразу, как только приговор вступил в законную силу, мне это уже не было на­казанием. Вот для тех, кто курит, это проблема. Понятно, когда пятнадцать суток человек не курит... Но самом деле там всегда взаимопомощь есть. Реформа системы исполнения наказаний должна заключаться в активном участии общества, общественных органи­заций в процессе социализации осуждённых, чтобы осуждённые не просто отбыли срок наказания, но и не потеряли социальные связи. Более того, может быть, даже приобрели их, создали семьи, получили востре­бованные профессии.

А.Ш.: В колонии такой опыт существовал?

В.Д.: Да. Я встречал одного зам. начальника коло­нии, который, в общем-то, смотрел в будущее и на­ставлял людей на истинный путь.

А.Ш.: У нас по-прежнему все зависит от человече­ского фактора.

В.Д.: Да, он исполнял, мне кажется, несвойствен­ные ему функции — он подменял работу обществен­ных организаций. Это ведь для общественных органи­заций задача. Грубо говоря, есть служба исполнения наказаний, и есть министерство юстиции. И именно министерство должно обеспечивать, создать условия для прихода общественных организаций в исправи­тельные учреждения.

А.Ш.: Это значит, оно должно и задачи такие ста­вить перед собой?

В.Д.: Да. Но и общество должно к этому само как-то идти, проявлять инициативу, беспокоить чиновни­ков. Я считаю, если ничего не можешь предложить, то и критиковать не следует. Надо предлагать что-то, можно критиковать только альтернативные точки зре­ния на решение какой-то задачи. Так вот, я считаю, в чём должна заключаться реформа исправитель­ной системы? Лучший способ социализации осуж­дённых — это предоставить им возможность работать. Труд — это и есть средство включения человека в общественные отношения. Именно с помощью труда человек получает взамен какие-то блага и существует, не совершая преступлений. Итак, есть субьект феде­рации. На этой территории главным представителем федеральной власти является губернатор. Я считаю, что губернатор кровно заинтересован, по должно­сти, чтобы осуждённые социализировались, ведь он отвечает за криминогенную обстановку в регионе. Далее, приговор состоит, как правило, из двух частей. Одна — это лишение свободы на сколько-то лет, а вторая — возмещение ущерба, как материального, так и морального. Иск надо как-то погашать, значит, осуждённый должен работать, и работать произво­дительно, чтобы зарабатывать деньги, которые нужно по приговору выплатить потерпевшему. Губернатор заинтересован, чтобы исполнялся приговор в целом, погашался иск, т.к. потерпевшие — это его налого­плательщики, и чтобы не было рецидива. Но кроме того, что он заинтересован, он может и стимулировать реально этот процесс, потому что в региональном бюджете планируются расходы на услуги, товары, ко­торые могут производиться осуждёнными. Для этого надо привлечь предпринимателей, бизнесменов. По­тому что люди в погонах не должны заниматься орга­низацией производства — это не их задача. Их задача, повторяю, чтобы осуждённые не убежали и друг друга не покалечили, — всё, на другое государством средств не выделяется.

А.Ш.: А у нас до сих пор всё построено на том, что мы что-то производим?

В.Д.: Это иллюзия, надо забыть про это. Служба должна строго выполнять свою задачу. Сейчас ведь всё просто — на что выделяют средства, то и долж­но делать. Не надо делать того, на что не выделяется средств. А как же туда бизнесмена этого заманить, что­бы он привлекал к исполнению заказа осуждённых? Любая колония состоит из двух разделённых участков, зон: жилая зона и промышленная зона. В жилой зоне содержатся осуждённые, проживают там, питаются. А промзона — это вся инфраструктура, необходимая для производства. Бизнесмену нужно предоставить эту площадку, со всей инфраструктурой: энергетика, транспорт, тепло, вода. Только с обязательным усло­вием, чтобы все экономические отношения проходи­ли не через службу исполнения наказаний, не через администрацию колонии. В колонии — там и зар­плата сотрудникам, и питание осуждённых, одежда. А в промзоне — вся экономика должна быть у бизнес­мена. Задача администрации привести заключённых на работу и увести оттуда. Всё. Для этого должна быть губернатором такая задача поставлена — именно организация, включение заключенных в производствен­ную деятельность на территории ИК, привлекая для этого бизнесменов, которым он может дать заказ из регионального бюджета. Для бизнесмена региональ­ный бюджет — это выгодный стабильный заказчик, он каждый год заказывает и строительные материалы, и какие-то товары. И, наконец, ещё одна коллизия, связанная со службой исполнения наказаний. Сейчас с них спрашивают, чтобы освободившийся из колонии не совершал вновь преступления. Но простите, как может отвечать администрация колонии за те усло­вия, в которых находится освободившийся, есть ли у него работа и т. п.? Вот за то, чтобы не совершались преступления в колонии, это да, за это администра­ция несёт полную ответственность. А на свободе, за оградой, ответственность за поведение граждан несут другие учреждения и общественные структуры. Там есть соответствующие службы социальной защиты, полиция, общественные организации, которые содей­ствуют адаптации этого осуждённого к свободе. Вот с них и нужно спрашивать. А со службы исполнения наказаний нужно снять этот спрос, не их эта задача, хотя учреждения в её структуре и называются истори­чески исправительными.

А.Ш.: Была введена норма о приоритете исправи­тельных учреждений...

В.Д.: Исправительные учреждения не должны быть включены в экономические отношения. Они только предоставляют для осуждённых возможность уча­ствовать в трудовой деятельности, а экономические отношения должны строиться между бизнесменом и осуждённым, это в соответствии с трудовым кодек­сом.

А.Ш.: А Вы где работали?

В.Д.: Я работал некоторое время в отделе охраны труда на общественных началах. Там появилось такое требование, что нужно было аттестовать рабочие ме­ста на предмет вредных условий труда, тяжести труда и т. п. Попросту аттестация рабочих мест — мне и раз­решили принять участие в этой работе, квалификация позволяла.

А.Ш.: А не будет ли у государства соблазна сделать новый ГУЛаг? Именно в том смысле, в котором он су­ществовал тогда.

В.Д.: Дело в том, что сейчас у государства нет тех задач, что были раньше. Мы не готовимся к войне со всем миром. Советское государство ставило своей за­дачей сделать весь мир счастливым, построив у них социализм. Мир, естественно, сопротивлялся. Нужна была индустриальная мощь, чтобы преодолеть это со­противление.

А.Ш.: Но ГУЛаг же тоже был некоей базой для про­ведения процесса индустриализации?

В.Д.: Индустриализация, которая востребована сейчас, это высокотехнологичная индустриализация. В старом ГУЛаге зеки выполняли в основном земля­ные работы, строительство дорог и т.п.. Вот Красноярск-26, например, строили, шахты.

А.Ш.: А побочные предприятия? Лесозаготовки?

В.Д.: Сейчас нет таких потребностей. С лесом пре­красно управляется бизнес.

А.Ш.: Сейчас у нашего государства, помимо по­требностей в нефти и газе, по сути, ничего нет.

В.Д.: Да для всякого хайтека, там зэки не нужны. В этом плане только региональный заказ. Если гово­рить о Красноярском крае, то это и энергетика, в част­ности.

А.Ш.: То есть государству, с Вашей точки зрения на оценку экономики, не должно быть выгодно нара­щивание количества заключённых, расширение мест лишения свободы?

В.Д.: Единственное, что, может быть, если финанси­рование федеральной службы исполнения наказаний привязано к численности контингента. Если убрать связь финансирования и численности осуждённых, по-русски говоря, если ты на трёх зеков сокращаешь численность, то нужно сокращать одного сотрудника, вот это получается плохо. Если это есть — это надо убрать. Весь вопрос в том, какую цену готово запла­тить общество на эту службу. Сейчас бюджет ФСИН порядка трёхсот миллиардов рублей. То есть десять миллиардов долларов готово платить общество за то, чтобы содержались места лишения свободы и осу­ществлялись мероприятия по изоляции осуждённых. Сейчас освобождаем условно-досрочно, переводим из конвойных колоний в колонии-поселения, и падает численность. Нужно чтобы финансирование ФСИН не было связано с численностью контингента. По мое му мнению, у нас великолепные законы. Как устроена система исполнения наказаний? Поясню на примере колоний строгого режима, где был я. Законодатель предусмотрел поэтапное смягчение наказания. После отбытия 1/3 срока осуждённый переводится в коло­нию-поселение, где он может носить вольную одежду, иметь в своём распоряжении деньги, да и вообще с разрешения администрации КП проживать с семьёй вне общежития. После отбытия в КП ещё 1/3 срока он условно-досрочно освобождается, и может жить, и работать по старому месту жительства. По задумке законодателя, такое поэтапное смягчение наказания позволяет и адаптировать осуждённого к жизни на свободе, и воспрепятствовать рецидиву преступления.

А.Ш.: Очень часто это может быть связано с коррумпированностью.

В.Д.: Коррупция возникает там, где есть возмож­ность нарушения закона. Если закон нарушается (до­пустим, человека не отпускают на УДО), то тем самым получается, что с него вымогают взятку.

А.Ш.: Двух девушек из Pussy Riot на УДО не от­пустили.

В.Д.: Это нарушение закона, потому что в законе чётко написано: «После отбытия определённой части срока осуждённый подлежит условно-досрочному ос­вобождению». Не «может быть», а «подлежит».

А.Ш.: Но практика такова, что администрация лепит замечание за замечанием, и это либо её личное (администрации колонии) отношение, либо это уста­новка.

В.Д.: Это манипулирование совершенно разными понятиями, подмена понятий. Что такое взыскание? Взыскание (замечание, выговор, ШИЗО) — это спо­соб принуждения осуждённого к выполнению правил внутреннего распорядка. Не более того. Нет никакой связи между взысканием и переводом осуждённого в другое исправительное учреждение (колонию-посе­ление). Взыскание и условно-досрочное освобождение (смягчение наказания с лишения свободы на услов­ное) никак не связаны друг с другом. Это аллюзии с прошлым законом, когда УДО было поощрением за хорошее поведение. А если поведение плохое — нару­шает режим, значит, нет и поощрения. По новому уго­ловному кодексу УДО это никакое не поощрение, это плановое изменение вида наказания, предусмотренное законом, и судья, вынося приговор, учитывал всё это. Может быть это происходит потому, что юристы учились в те времена, когда УДО было поощрением. А закон изменился. Если вы откроете Уголовный ко­декс РСФСР 1960 года, там видно, что УДО — это по­ощрение. За то, что добросовестно выполнял всё, что показал своим отношением к труду... Они могли быть условно-досрочно освобождены, а сейчас, после от­бытия части срока, неважно по какой статье, подлежат УДО. Потому что «подлежат по отбытии определённой части срока». А поведение его, как видно из закона, влияет только на те обременения, которые судья на­кладывает при УДО. А какие это обременения? Например, как часто отмечаться в инспекции по надзору, запрет на посещение общественных мероприятий, нельзя передвигаться без согласования и так далее. Вот на что влияет характеристика нарушений — на обременения, а не на сам факт УДО.

А.Ш.: Можно сказать, что Вы получили вторую профессию?

В.Д.: Скорее практические познания в юриспру­денции. Наверное, можно давать диплом юриста «без защиты». Есть в физике такая форма присуждения учёной степени. Просто, по докладу. Но зачем мне этот диплом? Я же физик.

А.Ш.: Есть ещё «по совокупности статей».

В.Д.: Да. Я стараюсь содействовать тому, чтобы законодательство по исполнению наказаний исполня­лось без искажений. Довольно активно по этой части выступал, пытаюсь убеждать, но, к сожалению, пока не нашел в Красноярске (в Сибирском федеральном университете в том числе) специалистов, чтобы на эту тему поговорить.

А.Ш.: Если брать резонансные уголовные дела, ко­торые сейчас на слуху и которые разбираются почти детально в Интернете, можно прийти к выводу, что у нас и судьи, и прокуроры просто не имеют никакого отношения к закону.

В.Д.: Как сказал в своё время Генри Резник, кото­рый принимал участие в моей защите в Верховном Суде, «произвол не перестаёт быть произволом, даже если он облачён в форму судебного решения». Очень печально, что такие нарушения закона осуществляют­ся судьями от имени государства.

А.Ш.: А Вы бы пошли на вариант Сутягина?

В.Д.: Вариант Сутягина крайне странен своей нецелесообразностью. Зачем было нужно применять к нему акт помилования, когда у него вышли все сроки для УДО и он мог выйти из колонии просто по реше­нию Верховного Суда в порядке надзора? А ведь для акта помилования требуется ни больше ни меньше, а Указ Президента РФ, причём персональный. Как я понял, Игоря в очередной раз ввели в заблуждение, сказав ему, что его ходатайство с признанием вины необходимо, чтобы произошёл обмен многих, сидящих в российских тюрьмах, на россиян, арестован­ных в США. Почему-то он поверил и написал такое странное ходатайство с признанием вины. Я бы не поверил в такое обоснование в силу его бессмыслен­ности. Признать вину? Конечно, нет. Вообще, всё, что касается помилования, вот эта дискуссия о необходи­мости признании вины в ходатайстве очень удивляет. Опять же Генри Резник (я его люблю цитировать) говорит: «Есть закон. Выше закона — справедливость, выше справедливости — милосердие, а выше милосер­дия — любовь». Помилование — это акт милосердия, выражение милости человеку, который отбывает на­казание. Признаёт он вину, или не признаёт, раскаива­ется, или не раскаивается — это важно при вынесении приговора на судебном процессе, когда речь идёт, как сказано в законе, об учёте сведений о личности осуж­дённого — как он относится к совершённому деянию. А милосердие... Вот вы, когда оказываете милосердие нищему, не спрашиваете же у него, кто он и что он, просто даёте или не даёте, без лишних вопросов. Когда юристы начинают нормативно обставлять акт мило­сердия, которое по определению лежит вне сферы их компетенции, получается абсурд. Поэтому требовать признания как одного из необходимых условий по­милования — это абсурд, это из другой оперы. Это разные вещи. Законность — вот она. Судья выносит приговор на основании закона и совести, принимая во внимание всю совокупность обстоятельств в состя­зательном процессе. А милосердие стоит в ряду выше справедливости, и выше её только любовь. Как этого можно не понимать — я не знаю. Генри Резник очень доступно всё объяснил.

А.Ш.: Помилований за последние лет восемь было настолько мало...

В.Д.: Дело в том, что милосердия у нас большой дефицит.

А.Ш.: Даже сейчас Путин завернул амнистию по экономическим преступлениям.

В.Д.: Что касается амнистии. Это тоже интересная тема. Когда начинают сортировать людей. Амнис­тия — это тоже акт милосердия. Разница в том, что помилование — это акт индивидуальный, право на который по Конституции дано президенту и больше никому. А амнистия — это безличный акт милосердия, который по Конституции дан законодателю, Феде­ральному Собранию РФ (Госдума и Совет Федерации).

А.Ш.: К категории граждан...

В.Д.: Вот теперь насчет категорий. Акт милосердия. Вот паперть в церкви. Вы идёте. Вот этому рыжему дам, а этому не дам. Как так? Они же все стоят с сумой и ждут милосердия в честь праздника. Почему вы начинаете их сортировать — этого по росту, этот — рыжий? Как? Милосердие — это должно быть для всех. Как амнистию проводили на Украине? Там прос­то всем, независимо от статьи, сняли полсрока, когда было шестидесятилетие Победы. Каждому должно отпускаться милосердие. Не только беременным, ин­валидам, престарелым по лёгким статьям, а всем, вне зависимости от статьи.

А.Ш.: Только это — амнистия.

В.Д.: Амнистия не обязательно означает «выпус­тить на свободу». Она может быть в форме снижения срока. Только не грубо уменьшить срок наказания, потому что срок — это приговор суда, его только суд может изменить, а засчитать, допустим, ещё один год к уже отбытому сроку. Всем. Даже тем, кто пожизнен­ное отбывает. Вы подумаете, зачем пожизненным + год отсиженного давать? На самом деле, очень даже имеет смысл и для них. Дело в том, что по закону пос­ле отбытия двадцати пяти лет пожизненник получает право на УДО, если себя хорошо вёл и не имел наруше­ний. Так вот, он пятнадцать лет отсидел, а засчитали шестнадцать. Ему уже меньше до двадцати пяти лет осталось. Вы не можете себе представить, как радуется заключённый, когда на год сокращается у него срок отбывания.

Радости немерено. Хотя, казалось бы, пятнадцать лет — какая разница. Что такое год? Какое значение имеет? Очень большое на самом деле. Так вот, на са­мом деле амнистия должна касаться абсолютно всех, и в виде снижения на определённый, для всех одинако­вый срок. Вариант на Украине, на мой взгляд не совсем справедлив, сроки у всех разные, и когда сокращали наполовину, то для одного оказалось на два года, а для другого на четыре, получается неравенство. Для кого-то милосердия больше, для кого-то меньше. А так это у нас — я не знаю — торг какой-то выходит. Полу­чается, если амнистия только для тех, кто осуждён по экономическим статьям, так возникают неустранимые сомнения: а не внесли ли эти коммерсанты некую сумму, чтобы для них наступил этот акт милосердия. Получается, какой-то воришка совершил преступле­ние, и ему говорят — сиди как полагается, а этот вот, который украл в сто раз больше, мошенник — ста­тья экономическая, — нарушил закон, ущерб нанёс, и к нему акт милосердия. Как это так? Они все граж­дане Российской Федерации и имеют равное право на милосердное отношение. Кстати, и не только граждане РФ, по Конституции и не граждане пользуются теми же правами, без дискриминации. Поэтому, на мой взгляд, амнистия должна проводиться именно в такой форме — уменьшение срока на один-два года, для всех абсолютно категорий осуждённых. И это будет именно милосердие. Это справедливо. Какую роль в обществе вообще играет милосердие? Когда Вы делаете что-то хорошее другому человеку, его душа навстречу рас­крывается, улучшаются нравы и тех, кто даёт, и тех, кто получает.

А.Ш.: Каковы Ваши планы?

В.Д.: У меня есть определённые идеи. В меру своих возможностей собираюсь сейчас работать в области зелёной энергетики. Хочу содействовать тому, чтобы в России наша теплоэнергетика стала энергоэффек­тивной и создавала условия для развития произ­водства высокотехнологичной продукции с высокой добавленной стоимостью. Чтобы не продавать энерго­ресурсы (нефть, газ), а продавать уже продукты пере­работки сырья.

А.Ш.: То есть Вы предлагаете определённую аль­тернативу существующему курсу политики в области энергетики?

В.Д.: У нас под словом «энергетика» понимается торговля углеводородным топливом.

А.Ш.: И производство тоже?

В.Д.: Мы не производим топливо — мы его добыва­ем. Качаем, копаем и вывозим.

А.Ш.: Ну, энергию-то производим...

В.Д.: Мы очень неэффективно производим тепло­вую энергию, хотя по объёму её производства мы впереди планеты всей. Для сравнения: её мы произво­дим более чем в 10 раз больше, чем производят США, и в два раза больше, чем вся объединённая Европа. Вот эта неэффективность — как гиря на ногах нашей экономики. А ведь вполне реально снизить эти рас­ходы в разы.

А.Ш.: А что нужно сделать для того, чтобы подоб­ные концепции стали, по крайней мере, обсуждаемы­ми?

В.Д.: Вопрос, конечно, интересный. Нужно не гово­рить, а просто этим заниматься. Вот сейчас, например, в Красноярске новый мэр, который заинтересован в повышении энергоэффективности теплоснабжения. Известно, что у нас система теплоснабжения в кри­зисном состоянии: изношенные тепловые сети и так далее. И тарифы растут, которые удержать искусствен­но трудно, потому что расходы растут. Нужна другая теплоэнергетика, экологичная. Я её называю зелёной. С каждым годом актуальность этой задачи возрастает. Есть надежда, что вопрос, как говорится, созрел.

А.Ш.: Есть ли какая-нибудь статистика?

В.Д.: Мои аргументы: в первую очередь нужно от­талкиваться от экологического эффекта. По цене вы никогда не сможете конкурировать с Китаем. Из-за безумного количества рабочей силы цена, которую они установят, будет всегда меньше, чем наша. А вот с точки зрения экологии у нас есть преимущество. Мы можем производить «зелёную» продукцию, т.е. ту, производство которой не сопровождается эмисси­ей парниковых газов, что имеет глобальное влияние на потепление климата в мире. А если вы купите продукт в Китае, то всё наоборот: каждая тонна про­дукта — это эмиссия С02, глобальное потепление и так далее.

А.Ш.: Какой у Вас стаж работы?

В.Д.: У меня, наверное, фактический стаж даже больше, чем мне лет (за исключением отсиженного времени), потому что я работал без выходных и от­пусков, и не по восемь часов в день, а минимум по двенадцать. Я начал работать с шестнадцати лет, когда я поступил в университет, и, скажем так, перестал ра­ботать, когда возбудили это уголовное дело — в 2001-м. Значит, 1965-2001. Получается 36 лет. Удвоить вообще-то надо, раз без выходных. Стаж у меня лет 70, наверное, хотя мне 65.

А.Ш.: И при стаже в 36 лет Вы имеете пенсию...

В.Д.: Так мы же с Вами живем в России. Глубочай­шая иллюзия, что можно здесь какое-то время порабо­тать, а потом жить на этом багаже. Это в Европе или в США. На самом деле ты должен всё время двигаться, всё время быть в тонусе. Если остановился, то пора на кладбище. Это хорошо стимулирует жить активной жизнью всё время.

А.Ш.: Всё-таки, пенсия какая у Вас?

В.Д.: Пенсия очень небольшая. Последнее время восемь тысяч рублей — пособие по нищете.

А.Ш.: И при этом пятьдесят процентов...

В.Д.: Да, пятьдесят процентов удерживается в по­гашение иска по приговору.

А.Ш.: Красноярского государственного универси­тета...

В.Д.: Нет, потерпевший — Технический универ­ситет, теперь Сибирский федеральный университет. Хотя никакого ущерба я ему не нанес, кроме дохода.

А.Ш. И Красноярский государственный техниче­ский университет по сегодняшний день от этого иска не отказался?

В.Д.: А он этого не может сделать по одной про­стой причине: потому что есть приговор суда, всту­пивший в законную силу, и отменить этот приговор может только другое решение суда. А инспирировать судебный процесс по корректировке этого приговора в части иска — это несерьёзно.

А.Ш.: Тут я как юрист с Вами не соглашусь, по­скольку есть процесс исполнительного производства, а в нём допускаются и мировые соглашения, и проще­ние долга, и так далее.

В.Д.: Я думаю, есть простая причина. Поскольку Технический университет признал в своё время себя потерпевшим, по этой же самой причине он не может отказаться от этого.

А.Ш.: В рамках гражданского иска он имеет на это право.

В.Д.: Я повторюсь — может быть, я неточно выра­зился. На самом деле, де-факто у него не может быть никаких претензий ко мне — а де-юре есть претен­зии. Следователь ФСБ Воронов признал Технический университет потерпевшим. Ну и Технический университет в лице своего руководства согласился с этим, потому что ему сделали предложение, от которого он не мог отказаться. Опять же, мы знаем все эти отноше­ния... Но меня это не трогает, что восемь тысяч, что четыре тысячи — это не принципиально.

А.Ш.: Ну, вообще, да.

В.Д.: В суммах не хватает нуля. Поэтому не о чем говорить.

А.Ш.: Ну мы говорим здесь не столько о деньгах, сколько об отношении людей.

В.Д.: Как физик я привык оценивать, что если вам не хватает порядка, то уже неважно, сколько это. Можно не считать, сколько у вас мелочи. Если у вас не хватает рублей — мелочь уже роли не играет.

А.Ш.: Мы как раз не о деньгах.

В.Д.: Особенность моего нынешнего состояния в том, что судебное разбирательство ещё не окончено. По Конституции решение Европейского суда по пра­вам человека имеет приоритетное значение для нашей судебной системы. Моя жалоба находится в стадии рассмотрения в Европейском суде.

А.Ш.: На какой стадии рассмотрение?

В.Д.: Стадия коммуникации окончена лет шесть тому назад. Решение может состояться в этом году, я надеюсь, или в следующем. Опять удивительная вещь, на что нельзя не обратить внимания. Смотрите: идёт судебный процесс, вынесен приговор суда первой инстанции, подсудимый не согласился с приговором, обжаловал в кассационную инстан­цию, там отказали, подал жалобу в Европейский суд: там через 5-10 лет (ЕСПЧ завален жалобами из России) — как же, действительно, права были нарушены, нужно восстановить нарушенное право на справедливый суд. На это наш Верховный суд: действительно нарушены, и ... возвращает дело на новое рассмотрение в первую инстанцию! Первый суд — опять, кассационная — опять... Вы не нахо­дите, что что-то здесь не так? Суд не может продол­жаться до бесконечности.

А.Ш.: И человека при этом можно держать в тюрь­ме сколько угодно.

В.Д.: Нет, не в тюрьме. Потому что при тех тем­пах рассмотрения ЕСПЧ он давно отсидит свой срок и выйдет на свободу. Отсиженный срок засчитывается при новом приговоре.

А.Ш.: Нет, я имею в виду, что, пока будут длиться все эти пересмотры, он будет сидеть.

В.Д.: Это да. На моём примере так и есть. Я считаю: если ЕСПЧ было признано, что нарушено было право на справедливый суд, — то всё. Реакцией Верховного Суда на такое решение должно быть прекращение уголовного преследования и реабилитация осуждён­ного. Ну как в Америке: если задержанному не разъ­яснили его права при задержании, то считается, что всё остальное незаконно. И уголовное преследование прекращается

А.Ш.: В принципе, любое процедурное нарушение со стороны госорганов влечёт незаконность последу­ющих действий.

В.Д.: Ну, не любое, а фундаментальное, такое как право на справедливый суд. В случае, если было на­рушено право на справедливый суд и Европейский суд это установил своим решением, то всё должно быть окончено. А у нас что? На бис повторить. И это не аб­страктная постановка вопроса. Я знаю не один случай, когда суд присяжных оправдывает, Верховный суд от­меняет приговор, отправляет на новое рассмотрение. Отменяется не вердикт присяжных, а оправдательный приговор, постановленный на основе оправдательно­го вердикта. Всё повторяется, опять оправдательный вердикт, и так до четырёх раз доходило. Обратите внимание, по закону вердикт присяжных не отменяет­ся и все три предыдущих оправдательных действуют. Получается тридцать шесть (!!!) судей, а присяжные по статусу являются такими же судьями, как и судьи Верховного суда, вынесли своё решение, а девять судей Верховного суда (а на практике семь, т.к. председа­тельствующий как правило не меняется) отменили исполнение их решения. Что это такое? Этого же не может быть. А как говорил Зощенко, «очень даже может быть». Нужно чтобы отмена оправдательного приговора, постановленного на основании вердикта жюри присяжных заседателей, выносилась не менее равномощным по численности составом судей Вер­ховного суда.

А.Ш.: А те присяжные, которые Вас оправдали, они потом как-то проявляли себя?

В.Д.: Мы не встречались после суда. Я могу только сказать, что они поступили по совести, в соответствии с той присягой, что они принимали. Итог голосования был 8:4 в пользу того, что я не виновен по всем пунк­там предъявленного обвинения. Я считаю, что для тех четырёх, которые голосовали против, я не смог убеди­тельно объяснить свою позицию, допускаю, что у них могли быть и какие-то другие основания для решения.

А.Ш.: А последующие?..

В.Д.: А последующие почему-то голосовали едино­гласно, что я виновен. И что меня больше всего удиви­ло, так это то, что они проголосовали единогласно за то, что я не заслуживаю никакого снисхождения. Как будто я какой-то маньяк, отморозок и так далее. Хотя у меня положительная биография и до них в суде её до­водили. Меня ещё больше удивило, что хотя и судья не ставил перед ними вопроса о том, совершил ли я ка­кое-нибудь преступление или нет. Присяжным гово­рилось только о том, что я передал какие-то сведения китайской стороне. В УК нет такого преступления, как передача сведений. Как же они смогли признать меня виновным? В чём? Виновные могут быть только в со­вершении преступления. Вот первому составу при­сяжных, что меня оправдали, предъявляли обвинение в полном объёме, и мне предоставлялась возможность доказывать несостоятельность этих обвинений перед присяжными.

А.Ш.: Быть может, в соответствии перечню?

В.Д.: Это совсем другая тема. Присяжные отвечали на вопрос: виновен или не виновен. Председательству­ющий должен по закону разъяснить им, в чём состоит преступление, доказано ли, что его совершил подсу­димый, и ещё отдельно задать вопрос виновен ли подсудимый в совершении данного преступления. А что касается перечня... Могу прочитать целую лекцию по вопросам судебного следствия. Есть некое событие, то есть передача либо каких-то материальных вещей, либо документов (гостайна обязательно должна быть на некоем материальном носителе согласно федераль­ному закону «О государственной тайне»). После чего следствием должна быть назначена научно-техниче­ская экспертиза материалов: сравнение этих образ­цов каких-то материальных с другими образцами, представляемых обвинением и защитой. Эксперты, допустим, приходят к заключению: да, образцы со­впадают или не совпадают. И на основании вот этого сравнения следователь затем делает своё заключение. Если этот образец секретный и он совпадает, как го­ворят специалисты-эксперты, с тем, что был передан, тогда следователь, опираясь на нормативные докумен­ты, начинает проверку, а обоснованно ли (законно) секретный образец назначен секретным. Вот где он изучает Перечень. Если всё законно, то он выносит ре­шение, что было передано секретное изделие, а значит, совершено преступление, предусмотренное соответ­ствующей статьёй Особенной части УК РФ. А как у нас делается? У нас почему-то у технических специали­стов спрашивали о грифе секретности. Простите, но он — технический специалист, у него учёная степень, значит, он разбирается в физике, технике. А секрет­но — не секретно, это не его вопрос. Он должен дать заключение об идентичности материалов, одного до­кумента другому. И обосновать своё заключение. А уж потом следователь смотрит, есть ли гриф на докумен­те, законно ли этот гриф установлен, соблюдены ли все процедуры. У нас это часто не выполняется. Опять же, почему? Потому что они учились в то время, когда был другой закон, была другая статья — ст. 64 УК РСФСР.

А.Ш.: Но это не отменяет обязанности знать дей­ствующее законодательство.

В.Д.: А что делать? Я считаю, что те, кто ведет след­ствие по этим делам, должны пройти специальные курсы повышения квалификации в академии ФСБ. Почему я так считаю? Да просто я читал комментарии к ст. 275 УК РФ за 2008 год, которые дал профессор Академии ФСБ РФ Беляев, — в них он очень точно объяснил, как должно производиться следствие по этому вопросу и что может квалифицироваться как государственная измена. Но этого на практике я не встречал.

Ю.Ц.: В интервью журналу «Посев» в 2004 году Вы сказали: «Не влететь бы нам в тоталитаризм». Прошло почти десять лет. Что скажете сегодня?

В.Д.: Я считаю, что у нас тоталитаризма нет. Что такое тоталитаризм? Тоталитаризм — это когда за­крыты двери и люди, которые не хотят жить в данной стране, не могут её покинуть. Если двери открыты, все, кто не согласен с режимом, могут уехать. Яркий пример тоталитаризма — это СССР, КНДР. Это, по су­ти, лишение свободы. Все люди, находящиеся в такой стране, лишены свободы. Ознакомившись со статьёй 64 УК РСФСР, я задался вопросом: а сколько же вре­мени я был свободным человеком? В ст. 64 УК РСФСР был такой пункт: если гражданин выехал за пределы страны и отказался вернуться, то он считался совер­шим преступление («Измена Родине») и должен был понести наказание вплоть до высшей меры. Это мне сильно напомнило побег из зоны. Т.е. когда зек на­ходится в зоне и потом покидает её на время, поехал в законный отпуск, а потом вдруг передумал вернуть­ся, то считается, что он совершил побег, а значит, под­лежит новому уголовному наказанию. Отсюда можно сделать вывод, что все граждане, находившиеся на территории СССР, были по своему статусу де-юре зеками. На них же всех без исключения этот закон распространялся. Более того, есть и более глубокая аналогия: вот пограничная зона, контрольно-следовая полоса и вышки. Это сильно напоминает исправи­тельную колонию.

Поэтому фактически, не совершив никакого пре­ступления, только родившись в СССР, я уже был зэком.

А.Ш.: Заголовок: «Я родился зэком».

В.Д.: Можно уточнить: «Я родился в стране зеков». Ну просто зона СССР, была большая. Я поинтересо­вался — оказывается, так произошло не сразу с уста­новлением советской власти. В Уголовном кодексе РСФСР в своё время была такая норма, что в качестве наказания лицо, совершившее преступление, могли выслать из страны на определённый срок (п. «е», ст. 20 УК РСФСР от 1926 г). Таким образом, де-юре, согла­ситесь, моих родителей, родившихся в 1923 и 1925 гг., никак нельзя считать зеками. Невозможно себе пред­ставить, как за плохое поведение арестанта могут вы­гнать из тюрьмы на определённый срок. А вот когда родились я, моя жена и дочь, то вовсю действовал закон, по которому любой, не вернувшийся из-за гра­ницы, считался совершившим уголовное преступле­ние, т. е. де-юре все, проживавшие в СССР, это — зека, только в самой большой в мире зоне. 64-ю статью УК РСФСР отменили только в 1997 году, с принятием УК Российской Федерации. Слава Богу моя внучка, родившаяся в 2001-м, родилась свободной. Когда мои родители из свободных людей превратились, как и все граждане СССР, в зека, точно не знаю. Надо тщательно изучать историю российского уголовного права. Отсюда вывод: гражданам надо внимательно следить за изменением законодательства в стране, чтобы сначала де-факто, а потом и де-юре не стать всем зека. Итак, с 1948 года по 1997-й — это получается 49 лет — я по статусу был зэком, поражённым в правах, т.е. не свободным в перемещениях за пределы территории СССР. И только с января 1997 года по 22 мая 2000-го, когда возбудили против меня уголовное дело, то есть, только три с половиной года из всех прожитых мною лет, я был свободным человеком. И сейчас я отбываю наказание в виде условного осуждения, опять поражён в правах на свободное перемещение, как и при рож­дении. Пассивным избирательным правом обладаю, голосовать я могу — у меня паспорт есть. Активным правом вряд ли.

А.Ш.: А сейчас, пока не снята судимость...

В.Д.: Тем более...

А.Ш.: Закон, принятый под Навального.

В.Д.: Возвращаясь к теме тоталитаризма. Я считаю, что пока мы в Совете Европы, пока мы выполняем с оговорками все обязательства, взятые на себя при вступлении в него, говорить о тоталитаризме пре­ждевременно. У американцев очень популярна иди­ома: «Freedom isn't free», свобода не даётся даром. Чтобы не повторить СССР, не плохо об этом всегда помнить.

Ю.Ц.: И ещё один вопрос. У моей любимой по­этессы Зинаиды Гиппиус есть такие слова: «Какому дьяволу, какому псу в угоду...» Так вот, какому дьяво­лу, какому псу в угоду с Вами сделали то, что сделали?

В.Д.: Я бы еще вспомнил к месту слова Пушкина «Черт догадал меня родиться в России с душой и та­лантом». Это — судьба, как у всех нас. Россия — это судьба. Кстати, это зафиксировано в нашей с вами Конституции: «Мы, многонациональный народ Рос­сийской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле ...»

У меня были открытые визы в Соединённые Штаты Америки, Китай. Я мог уехать туда в любое время и за­ниматься там чем угодно. Я это говорил следователю, в чём резон уголовного дела в отношении меня: ведь я мог в любое время свободно уехать из страны, как сделали многие. Все, кто уехал, они спокойно работа­ют, и они очень уважаемые в нашей стране люди, как показывает пример Сколково. Я остался здесь и ока­зался государственным изменником!

А.Ш.: Не жалеете?

В.Д.: Нет, абсолютно. У меня есть сожаления толь­ко по поводу того, что пострадали мои близкие. Они сильно за меня переживали и потеряли здоровье. Я-то знал, в каких они условиях, а у них работало вообра­жение, где я и что со мной.

А.Ш.: Журнал «Посев» получали?

В.Д.: Да.

А.Ш.: То есть претензий не было.

В.Д.: Никаких, абсолютно. Я регулярно получал, читал, пока у меня не было проблем со зрением.

А.Ш.: Что бы Вы хотели пожелать читателям?

В.Д.: Читателям «Посева»... Продолжать быть па­триотами своей страны.

         Источник:  Ж. «Посев» №6, 2013г.

Подписывайтесь на журнал «Посев»

От редакции:

- Распространяйте наши материалы в своем окружении;

- Читайте ж. «Посев»  на   http://www.posev.ru/   и  http://nts-rs.ru/

- Подпишитесь на нашу рассылку (Стрелы НТС), для чего перейдите по ссылке    http://subscribe.ru/catalog/state.politics.dlachlenovidruz