N 192

от 31.03.15

      Продолжаю – выдержки из письма "Почему нельзя бить детей".

      ...Виталий, эту часть моих текстов можно считать дополнением к тому, что написано в книге "Нестандартный ребенок" (лучше читать свежие самое свежее издание – 2013 год, публикация Книжного Клуба 36.6) , в главах 6 ("БАЛАНС, о наказании) и 7 ("АВАНС, о поощрении и похвале").
      Текст поделится на три части, написанные с несколько разных позиций; но в каждой будут и вкрапления двух других, так что разделение несколько условно.

      Личное

      Здесь прошу извинить откровенность, эмоциональность и некоторый сумбур. Я должен Вам это рассказать, чтобы вы поняли, что я не доктринер, не моралист и не слюнявый гуманитарий. Я неплохой боксер, и сейчас еще могу без колебаний нокаутировать того, кто этого, с моей точки зрения, заслуживает. Я сторонник физических мер воздействия при очевидной надобности таковых и невозможности более человеческих. Бить, к сожалению, приходится, бить нужно иногда, только ни в коем случае не: а) женщин, б) физически слабых, в) душевнобольных, г) детей.
      Сам я, как и бесчисленно многие, – ребенок битый, битый любимым папой, и это оставило во мне глубокие и, судя по тому, как до сих пор сказываются, уже необратимые последствия.
      Сравнивая себя с немереной уймой других битых в детстве, могу сказать, что я еще легко отделался, мне почти повезло. Бил меня папа не часто – думаю, за всю жизнь не более раз десяти, ну пятнадцати. Не часто, не так уж больно – сильная боль от нескольких ударов ремнем по заднице была раза три, не более. Бил только за серьезные провинности, вернее, за то, что считал таковыми.
      Не слишком больно, не часто – но СТРАШНО.
      Несравненно страшней битья для ребенка – УГРОЗА битья.
      Чаще он и не бил, только угрожал. Или даже не угрожал, а строго говорил, строго смотрел – и мне становилось СТРАШНО. Мне ЖУТКО делалось очень надолго. Практически на всю жизнь.
      И не от того жутко делалось, что за таким взглядом и голосом ожидалась возможная порка, оплеуха или пощечина (тоже бывало) – я с малолетства боли боялся мало, был физически вполне себе мущинкой, и после 7 лет ни от какой, даже самой сильной боли ни разу в жизни не плакал. Но к боли душевной вынослив не был, наоборот.
      Безумно жутко делалось вот от чего: от одиночества. Отчаянного, безнадежного, бездонного одиночества. И от предательства. Вот перед тобой тот, кто врожденно воспринимался как Бог – всемогущий, добрый, всепонимающий и дарующий. И вот Бог этот больше не Бог, а безжалостный, жестокий предатель, тебя гнобящий, и нет больше ни земли под ногами, ни неба над головой.
      Нечто во мне с первых проблесков самосознания знало, что родители имеют право меня принуждать, заставлять, запрещать что-то, применять некоторое насилие, как-то наказывать, я часто бывал виноват и понимал это – но бить – не имеют права.
      Что угодно, только не бить. Потому что... потому что я...
      Потому что я не скотина, а человек. Потому что я их Володечка.
      Но вот – бьет отец, бьет.
      Значит, не их Володечка? Значит, не человек?!
      Не битье, а вероятность его, сама возможность в моих отношениях с папой, в моей жизни и ВООБЩЕ В ЖИЗНИ – вызывала у меня боль душевную, пробуждала ее, укрепляла и загоняла все глубже внутрь.
      Боль эта никуда не делась. Живет во мне.
      Для профессии врачебной, психотерапевтической это как раз хорошо, душевная боль – то, что надо, дает живую возможность сопереживать страждущим. Но вот для жизни... Если б только моей. Сознание очень многое вытеснило, забыло; но подсознание, подлое, злопамятное, мстительное подсознание все-все запомнило. И не только запомнило, но и гипертрофировало, раздуло, обрастило фантазмами, перенесло на то и на се, НА ВСЕ.
      От боли этой немало досталось и моим женам, и детям, и кое-каким пациентам в начале практики, и некоторым читателям, особенно читателям стихов, ожидавшим от моих строчек совсем другого.
      Как физическая боль, будучи чисто внутренним ощущением, естественно и непременно проявляется вовне криками, телодвижениями и многими другими разными признаками, так и боль душевная не может оставаться только внутри: так или иначе выявляется, выделяется наружу, изгоняется, исторгается, изрыгается, извергается, как продукты обмена и распада, как пот, как дыхательные испарения, как моча и кал, как блевотина. Непременно пролезет во внешний вид, в речь, в манеры, в предпочтения и привычки, в мироотношение, в отношения с людьми, в работу, в творчество, в любовь, в юмор, во что угодно. Если ни во что не пролезет, все равно будет излучаться вовне, образовывать некую ауру, какое-то поле, и будет ощущаться окружающими, в непонятках, но ощущаться. Если все выходы перекроются, будет разрушать изнутри, убивать.
      Ужасным было окончание эпохи физических наказаний в наших с папой отношениях. Годам к 14 я стал не просто физически сильным (уже начал боксировать), но и довольно злобным и мстительным субъектом. И когда папа дал мне за что-то очередную оплеуху, я ударил его в ответ. Разбил нос. Вытекло много крови... Жуткая эта развязка описана у меня персонажно в "Искусстве быть Другим" – сцена Антуана и отчима.
      Папа простил, конечно. А я себе не простил. До сих пор.
      Вот, Виталий, и теперь резюме личной части.
      Детей бить нельзя, потому что это подло, тупо, опасно и разрушительно.
      Подло потому, что ребенок слаб и беспомощен, не может сопротивляться, не может (до поры-до времени) дать сдачи. Не может почти ничего толком осознать и объяснить. Торжество грубой жестокой силы над хрупким развивающимся существом.
      Тупо потому, что не достигает цели. А если достигает – отваживает от запретного – то обманчиво. Запретный плод будет вкушен все равно, только как-нибудь потом, как-то иначе или какой-нибудь другой скверный плод. Подсознание обязательно отберет свое, отомстит.
      Опасно и разрушительно – потому что... Смотри выше и дальше.

      Социальное и мировоззренческое

      В современном мире есть государства, в которых битье детей запрещено законом и сурово карается. И не только битье, а даже недостаточно деликатное обращение. В Канаде, например, если вы шлепнули ребятенка или грубо его схватили, и он запищал, или наорали чересчур выразительно, и кто-то это увидел или услышал, даже через стенку – может донести на вас в полицию, и к вам домой могут явиться серьезные люди в форме проверить, достойны ли вы иметь родительские права, или, может, лучше вас этих прав лишить, а ребятенка забрать на госпопечение. Ребятенок и сам может позвонить в ювенальную юстицию, пожаловаться на вас, и ему поверят и начнут вас проверять на предмет достойности быть папой или мамой. Далековато шагнула цивилизация кое-где.
      Все же, однако, подавляющее большинство человеков на этой земле как жило, так и продолжает жить все той же девственно изначальной жизнью, в которой битье детей – норма, и не только допустимая, сама собой разумеющаяся, но и предписуемая. "Любишь сына – не жалей плетки", – настоятельно рекомендовал на тысячелетия вперед мудрый царь Соломон. Многие еще умные головы сходились во мнении, что до тех пор, пока голова для правильной жизни не дозрела, учить жить надо через другое место, тоже с двумя полушариями, но пониже.
      Есть, правда, иные старые рекомендации. "С сыном до семи лет (или пяти, по другим источникам) обращайся как с царем, с семи до пятнадцати как со слугой, после пятнадцати как с другом" – совет древних индусов, привившийся и в Японии. Дошкольников, стало быть, не бить категорически, а школьников лупить в случае чего дозволительно, однако только до возраста, когда они могут уже сами нечаянно стать родителями.
      Битие определяет сознание, а особенно подсознание. И обратное несомненно: сознание и подсознание определяют битие – быть ли ему и каким, сколь частому, неотвратимому и жестокому. А последствия...
      Приходится признать, что несмотря на необозримую огромность накопленного жизненно-фактического материала, и именно из-за этой необозримости, влияние бития на сознание, а с тем и судьбу, как и обратное влияние судьбы и сознания на битие, объективно изученными считать нельзя. Субъективно изучены выше крыши, а объективно – по-разному случается. Вот два великих композитора, гении музыки: Моцарт и Бетховен. Одного в детстве учитель-папа пальцем не тронул, и получился Моцарт. Другого отец избивал жестоко, учил музыке палкой, и получился Бетховен. Ну, что же скажем? – Талант не пропьешь, гений не выбьешь? Бей, не бей, все равно получится не Моцарт, так Бетховен, и оба будут офигенно гениальны, несчастны и нищи?...
      Моцарт вырос веселеньким, общительным, любвеобильным, но приступы тоски все равно мучали, и ушел очень рано. Бетховен всю жизнь был одинок, мрачен, ни одной женщины, рано оглох, много пил, но прожил не так уж мало и написал "Оду радости" и еще много произведений, способных воскресить умирающих. Неисповедимы пути господни. Что же до меня, то я, даже точно зная, что с помощью палки могу сделать из своего сына гения... Вы уже знаете мою позицию. Видал я эту гениальность в гробу.
      Ребенок доверен мне, родителю, учителю, воспитателю, чтобы помочь осуществиться высшему Замыслу о нем, доброму Замыслу. Два главных средства, данных мне для этого вспоможения: увлечение и принуждение. Чем больше первого и меньше второго, тем лучше. Совсем без второго, к сожалению, не обойтись, но с четкой границей: с запретом бить. Здесь проходит черта между измерениями сущего. Когда я принуждаю ребенка к чему-то, я принуждаю ребенка, вот этого ребенка. Но когда я ребенка бью – я бью не только его, я бью всех детей вместе взятых, настоящих, прошлых и будущих, я бью себя, я бью своих родителей, я бью Бога.
      Вопрос "бить иль не бить" имеет определяющее значение не только для конкретного ребенка, но прежде и более всего для человечества в целом, для судьбы не только вот этого ребенка, но и его будущего ребенка, и ребенка его ребенка, и дальше, и дальше. Для всего рода человеческого. Для того, каким ему быть. В каком мире жить – и жить ли вообще – жить или самоуничтожиться и тем вынудить папу-Бога признать свой челопроект проваленным и хорошенько подумать, затевать ли еще подобный или отложить на вечность-другую.
      Уверен: если человечество не изобретет и не введет в массовое употребление методику исключения агрессии и физического насилия из воспитания и общения старших с младшими, – так же капитально и надежно, как, например, введены в массовый обиход более-менее культурных стран унитазы, – человечеству предстоит просто сдохнуть с концами, сгинуть, и все.
      Резюме социально-мировоззренческой части: родитель, бьющий ребенка, не ведая, что творит,голосует за партию насилия, за пещерный образ жизни, за рептильную дикость и подлость, за расчеловечивание человека. Совершает, не понимая того, преступление – маленькое преступлениев огромном масшабе. В общечеловеческом. Во вселенском.

      Профессиональное

      Дорогой Виталий, не хочу внушать Вам чувство родительской вины, этого у Вас хватает, можно убавить. Но все же выскажу врачебное умозаключение: мигательный тик у Николашки процентов на 97 заслуга Ваша. Остальные 3 процента можно списать на небольшой испуг от гавкнувшей собаки, это был спусковой крючок для уже накопленной готовности. Сама же готовность, тиковый мозговой заряд – накопилсякак результат Ваших насильственных остановок истерик. Остановки эти загнали мозговые напряжения, искавшие выхода, глубже внутрь, и они нашли выход другой, как воздух находит маленькую дырочку в постоянно подкачиваемой камере.
      Плюс наследственная подпочва, без которой ни у кого никогда ничего не происходит. Состоит подпочва, упрощенно говоря, в некоторой изначальной раздерганности нервной системы, со склонностью к автономным судорожным реакциям и их зацикливаниям. Сейчас это мелкая сигналящая неприятность – тик, такая вот самозациклившаяся защитная судорожка, разряжающая внутренние напряжения; в дальнейшем, если развитие пойдет в атмосфере неблагоприятной, с повторением ошибок, уже сделанных, могут появиться неприятности посерьезней; какие именно, писать не хочу, чтобы не пугать, давайте лучше настраиваться на хорошее.
      Первый кризис упрямства по классическому графику должен, как я писал уже, утихомириться годам к четырем плюс-минус. Но столкновения Мира Детских Желаний и Мира Взрослых Необходимостей будут и дальше, будут всю жизнь, и временами будут доходить до очередных кризисов. Заблаговременной рецептуры на все случаи таких столкновений и кризисов дать, конечно, нельзя. Но общие оптимальные подходы найти можно. Из книжных пособий, предлагающих такие подходы, кроме прекрасной книги Юлии Гипперрейтер "Общаться с ребенком – Как" и своего НР, рекомендую переводной диптих "Как говорить, чтобы дети слушали" и "Как слушать, чтобы дети говорили", авторы Адель Фабер и Элейн Мазлиш. Ну и, конечно, Корчака "Как любить ребенка" и все остальное, все, что Корчак написал и сказал – это Евангелие воспитания, на все случаи, на всю жизнь.
      Заранее можно предвидеть, что как бы Вы ни старались быть самым хорошим папой, все равно время от времени будут возникать ситуации, когда терпение будет лопаться, и вся очевидность будет вопить, что кроме "атата" никаких средств воздействия на потомка в должном направлении не остается. Жестокие провокации, искушения – иногда они прошибали и таких великих воспитателей, как Макаренко и как Он, мой любимый, святой Януш Корчак. "Я дал ему по рукам", – со стыдом и горечью признавался доктор пару раз в дневнике. Да, случалось, не выдерживал: давал по рукам кое-кому из самых неукротимых хулиганов среди своих воспитанников-сирот, потом наедине с собой переживал это как падения.
      В утешение можно было бы сказать, что одно дело – однократный, ну максимум двукратный взрыв воспитательской беспомощности вот в такой форме вулканического грязеизвержения, шокотерапия такая обоюдная; и другое – повторные физические наказания, битье как система, как привычка, как нечто взаимоожидаемое и закрепляемое. В первом случае это только грозное предупреждение о возможном крушении Мира Доверия; предупреждение, само по себе тоже не безопасное, но все же только предупреждение; а во втором – полная и окончательня аннигиляция, полный капец доверию между бьющим и побиваемым, капец искренности, пониманию и прощению, воцарение мира глухих стен и железных засовов, мира страха и лжи в одной отдельно взятой детской душе. Мира подлости.
      Вы не успели еще ничего серьезно испортить и потерять, все обратимо, все хорошее возможно. Николке Вашему нужна веселая твердость и мягкая настойчивость родительского обращения, смех и шутки, очень много движения на воздухе, много музыки и танцев, много купаться, как можно больше – хорошо бы пораньше научить плавать. В садик водить я бы подождал еще год, по меньшей мере – набирать опыт общения можно и во дворе, и в гостях. Детсад нужен либо проверенно хороший, в который будет ходить с удовольствием, либо никакой, это и каждому ребенку пожелать можно. Думаю, при хотя бы 70-процентом исполнении этих пожеланий тик сам собой пройдет, а пока лучше всего просто не обращать на него внимания, принять за временную норму.
      С надеждой, что пообщались не зря
      Ваш ВЛ

      Не прощаюсь, друзья, в ближайшие сутки ловите еще маленькое приложение ко дню дурака.

Всего светлого!