Исполнилось 130 лет со дня рождения Мао Цзэдуна. Несмотря на общеизвестную китайскую формулу: "семьдесят процентов побед и тридцать процентов ошибок", зарубежная левая мысль так и не выработала пока объективного, взвешенного взгляда на его роль и место в истории мирового коммунистического движения. И поныне преобладают крайности: от примитивной апологетики до огульного отрицания.

Не лучше обстоят дела и у нас. Срабатывает, видимо, инерция прежних лет: язвительная полемика КПСС и КПК первой половины 1960-х годов, как и последующие драматичные события, не прошла даром. Хотя сами китайские товарищи теперь считают, что это был спор, где обеими сторонами было сказано много пустых слов. Сложился явный парадокс: неоспоримые успехи КНР, достигнутые за последнюю четверть века, признаются всеми, анализировать и учиться на их примере просто необходимо, но пытаться хоть как-то понять тридцатилетний период, связанный с именем её основоположника, - дело неблагодарное.

Растущий интерес к личности Мао, вызванный мировым лидерством созданного им государства, проявляется сегодня, к сожалению, не столько во вдумчивом изучении его произведений и уникального политического опыта, сколько в тиражировании изображений "Великого кормчего" на разнообразной сувенирной продукции. Всё богатство его теоретической мысли сведено к двум-трём заезженным цитатам из маленькой красной книжечки вроде: "Винтовка рождает власть".

В дни, когда это имя вновь и вновь будет произноситься на сотнях языков планеты, возникает потребность взять у него несколько уроков, имеющих, на наш взгляд, непреходящее значение.

В 1960-1970-е годы не слишком разумные критики часто пытались навесить Мао Цзэдуну ярлык законченного догматика и доктринёра. Однако вся его жизнь, его борьба служат наглядным опровержением подобных нелепиц. Суть прожитого ёмко выражена им собственной стихотворной строфой:

Мао умел зорко вглядываться не только в нынешний день, но и в отдалённое будущее. Он обладал непревзойдённым искусством выделить из всех общественных сил главную и смело, невзирая ни на какие догмы и "священные" предначертания, опереться на неё в решении ключевых задач современности. Пожалуй прежде всего этим он и отличался от других вождей нарождавшегося китайского марксизма.

В своё время Ли Дачжао, которого по праву можно назвать родоначальником Компартии Китая, рассуждая о сущностных различиях мировых цивилизаций, писал: "В повседневной жизни человека Востока покой является правилом, а движение исключением; в повседневной жизни человека Запада движение является правилом, а покой - исключением".

В ХХ веке Мао стал одним из тех, кто беспощадно разрушил тысячелетнюю мифологию о безмолвности и пассивности восточных народов. Не желая встраиваться в "хвост" вечно ждущим, пока организовавшийся, наконец, западный пролетариат сотворит для всего человечества светлое коммунистическое завтра, молодой китайский лидер сделал главную ставку на другой социальный класс. В разработке крестьянского вопроса он проявил себя не только как революционер-практик, но и как талантливый учёный-исследователь. Идя "по стопам" Ф. Энгельса, оставившего основанный на личных наблюдениях блестящий социологический анализ "Положение рабочего класса в Англии", он теоретически обобщил свой опыт изучения сельской глубинки в "Докладе об обследовании крестьянского движения в провинции Хунань" (1927 г.).

Вскоре, прогнозирует Мао, во всех провинциях Китая поднимутся сотни миллионов крестьян. Они будут стремительны и неодолимы, как ураган, и никакой силе их не сдержать. Они разорвут все связывающие их путы и устремятся к освобождению. Именно они выроют могилу империалистам, милитаристам и чиновникам-казнокрадам. Наконец, "они проверят все революционные партии и группы, всех революционеров с тем, чтобы либо принять их, либо отвергнуть их".

К слову, целиком опереться на крестьянство пытался ещё Сунь Ятсен - первый глава республиканского Китая. Сформулировав три руководящих принципа новой государственности: "национализм, народовластие и народное благосостояние", он подчёркивал: "Вопрос о том, способны или не способны мы осуществить принцип народного благосостояния, может быть решён лишь крестьянами". Но основанная им партия Гоминьдан пренебрегла этим заветом, став средоточием военизированной бюрократии и буржуазной националистической интеллигенции.

Совсем иное дело - компартия, которая под напором Мао ещё в конце 1920-х полностью перенесла центр тяжести своей борьбы в деревню и интенсивно накапливала там силы для "окружения" контрреволюционных городов. "Китайская революция, - отмечал он в работе "О новой демократии", - есть, по сути дела, революция крестьянская... Политический строй новой демократии есть, по сути дела, предоставление крестьянству власти. Сила крестьянства - это основная сила китайской революции".

На первый взгляд, Мао предлагал нечто неслыханное и явно противоречащее классической марксистской теории и практике. Однако "истинные последователи" так и не поняли Маркса, для которого ещё в XIX веке было очевидным, что в лице сельской бедноты пролетарская революция "получит тот хор, без которого её соло во всех крестьянских странах превратится в лебединую песню". "Примерные" ученики, вроде К. Каутского, не брали подобные суждения в расчёт, относя их к опискам своего великого наставника. Более того, когда на огромную крестьянскую Россию накатила первая в ХХ веке революционная волна, Каутский вообще не советовал восставшим рабочим соваться в деревенские дела: "Революционное городское движение должно оставаться нейтральным в вопросе об отношениях между крестьянином и помещиком".

"Чистенький социализм" каутских, достижимый парламентским трёпом и беспринципным торгом, так и остался мифом. Мао последовал иным примерам: В.И. Ленину и И.В. Сталину. Начав на своём первом съезде в июле 1921 года с двенадцати делегатов, к моменту прихода к власти в 1949-м Китайская компартия насчитывала более 2 млн 700 тыс. членов. При этом почти 90% её актива составляло беднейшее крестьянство.

Кое-кто из "еврокоммунистов" прошлого века, высокомерно именовавших Мао "предводителем тёмной деревенщины", так и остался навсегда на обочине реальной истории. Не их ли "зады" повторяют сейчас некоторые западноевропейские компартии, мощные и влиятельные ещё лет сорок назад? Видимо, в силу былых своих заслуг они вновь норовят поучить жизни почти 100-миллионную КПК, правда, став на заведомо провальный путь крикливого популизма, незаметно для себя превращаются в довольно странные секты. Здесь теперь множество "толков" всех цветов радуги, но уже почти отсутствует тот, ради которого эти партии замышлялись и создавались, - красный, классово-идеологический. Их сегодняшняя социальная база - это маргинальные слои. Из теоретического "дискурса", со страниц прессы этих "партий" напрочь исчезла проблема политической субъектности. Исчезла потому, что никто из них всерьёз не собирается менять социальную реальность в своих странах. Ведь они - её неотъемлемая часть, одна из "подпорок" того мира, который неуклонно сползает к пропасти.

Один из краеугольных вопросов, поставленных Мао Цзэдуном ещё в 1930-е годы, звучал так: "Может ли коммунист, как интернационалист, быть одновременно и патриотом?". Ответ на него, для многих тогда ещё неочевидный, у вожака китайской революции был однозначным: "Мы считаем, что не только может, но и должен".

Интернациональный масштаб личности, огромное влияние на ход мировых событий не отрицает, а подчёркивает глубочайшие национальные корни Мао. В этом он - прямая противоположность другому знаменитому китайцу ХХ столетия - Чан Кайши, великоханьскому шовинисту на словах и американскому прихвостню на деле. Как писалось тогда в документах КПК, "чанкайшизм был создан в Китае компрадорами крупных иностранных фирм и крупными феодалами-крепостниками на костях миллионов жертв революционного народа".

На излёте 1940-х Мао и Чан стали символами векового противостояния подлинно народного патриотизма и вскормленного заокеанскими дельцами псевдонационализма. Уже после разгрома милитаристской Японии на поддержание военной диктатуры Чан Кайши в Китае (по существу - на продолжение братоубийственной бойни) правительством США была потрачена астрономическая по тем временам сумма в 4 млрд долларов, оснащено и обучено 67 "гоминьдановских" дивизий общей численностью 770 тыс. человек. Вашингтонские спонсоры чанкайшистской клики, как и теперь на Украине, рассчитывали воевать "до последнего китайца". Агентство Ассошиэйтед Пресс в начале 1946 года сообщало: "Американская армия обнаружила, что в этой стране с большой рождаемостью человеческая жизнь стоит очень дёшево... В Тяньцзине за убийство американским солдатом китайца была установлена "компенсация" в 100 тысяч юаней, а за убийство осла - 135 тысяч юаней". Взамен марионеточный режим с тупой покорностью признал "исключительный суверенитет" хозяина в отношении Поднебесной.

"Империалистическая агрессия разбила иллюзии китайцев относительно учёбы у Запада, - писал Мао Цзэдун. - Буржуазная цивилизация Запада, буржуазная демократия, проекты создания буржуазной республики - всё это потерпело банкротство в глазах китайского народа".

"И большая гора состоит из маленьких камушков, и большое дерево растёт из корня", - гласит древнекитайская пословица. Победа новодемократической революции, явившей зримый пример для всей Юго-Восточной Азии, положила начало великому собиранию социально расколотого и разбросанного по всему миру народа в Едином народно-демократическом фронте. Внутри страны его политика была направлена на консолидацию вокруг идейной платформы КПК политических партий, профсоюзов, национальных диаспор, религиозных объединений, именитых деятелей национальной науки и культуры.

На международной арене главный принцип деятельности патриотического фронта сводился к тому, что все китайцы, где бы они ни родились и ни проживали, должны считать КНР своей Родиной. И вновь нельзя не вспомнить о советском опыте. В 1961 году исторической сенсацией стало приглашение в Кремль на XXII съезд КПСС В.В. Шульгина, скандально известного депутата царской Думы, а затем - белоэмигранта. Его мысли, высказанные в ту пору в письмах к товарищам по несчастью, были созвучными чаяниям некоторой части оторванных от России русских людей: "То, что делают коммунисты в настоящее время, т.е. во второй половине XX в., не только полезно, но и совершенно необходимо для 220-миллионного народа, который они за собой ведут. Мало того, оно спасительно для всего человечества".

И дело совсем не в политической "глухоте" Советской власти к покинувшим Отечество сыновьям. Подавляющее их большинство стало "внутренними эмигрантами" задолго до Октябрьской революции. Не случайно Ленин рассуждал о двух нациях и культурах в рамках мнимого национального единства. Сосуществовать с основной массой населения сбежавшая элита могла только на правах рабовладельцев.

По-иному сложилось в Китае. В первом же созыве высшего законодательного органа - Всекитайского собрания народных представителей - для зарубежных земляков по закону резервировалось 30 мандатов. Вплоть до 1960 года из-за границы в КНР ежегодно репатриировались около 40 тыс. соотечественников. По возвращении они (в большинстве своём - мелкие предприниматели и ремесленники) ощущали себя среди соплеменников своими, как равные среди равных, не теряя при этом контактов с весьма многочисленной роднёй и друзьями, оставшимися за кордоном.

Денежные переводы и пожертвования родственникам, а также прямые капиталовложения зарубежных китайцев в экономику КНР на протяжении нескольких десятилетий оставались важнейшим источником поступлений иностранной валюты. Общий доход государства от использования связей с национальными диаспорами за рубежом к 1978 году составлял около 400 млн долларов в год. Так шаг за шагом народ, измотанный веками нужды и бесправия, двигался к заветной цели - обществу равных возможностей и "средней зажиточности", обществу "китайской мечты".

В 1960 году в Пекине имела место судьбоносная встреча. В многочасовом диалоге сошлись будущие кумиры бунтарской молодёжи планеты - Мао Цзэдун и Эрнесто Че Гевара. Однако речь шла не о разжигании глобального революционного пожара, а о методах перевода национальных экономик на социалистические рельсы. Вот фрагмент состоявшейся беседы:

"МАО: Вы, в принципе, экспроприировали весь американский капитал.

ЧЕ: Не в принципе, а весь. Возможно, какой-то капитал укрылся [от экспроприации]. Но это не значит, что мы не собираемся [экспроприировать его].

МАО: Предлагали ли вы компенсацию по случаю экспроприации?

ЧЕ: Если [сахарная компания] покупала у нас более трёх миллионов тонн сахара [до экспроприации], [мы] предлагали компенсацию в размере 5-25% [стоимости купленного сахара]. [Людям], не знакомым с ситуацией на Кубе, было бы трудно понять всю иронию такой политики.

<...>

МАО: Временно терпеть присутствие некоторых империалистических компаний является стратегически приемлемым. У нас тут тоже есть несколько [империалистических монополий]".

И по сей день чрезвычайно распространена наивная точка зрения, что предпосылки для нынешнего "китайского экономического чуда" возникли ничуть не раньше первой половины 1980-х годов. В реальности же широкое использование капиталистических механизмов в экономике началось задолго до прихода Дэн Сяопина и его команды реформаторов. Ещё на пути к власти КПК чётко обозначила своего классового противника в виде "трёхглавого дракона": колониальная бюрократия, помещики, компрадорский капитал. Но вместе с тем молодому государству, избравшему социалистический путь развития, как воздух был необходим союз с патриотически настроенной буржуазией.

Китайские коммунисты предметно изучали ленинскую новую экономическую политику и остро дискутировали о границах её применимости. "Леваки", как обычно, толкали к тотальной экспроприации, по сути дела к "военному коммунизму". Но в конкретных условиях полуфеодальной страны он был чреват, по крылатому выражению К. Маркса, "обобществлением нищеты". Горячие головы остудил состоявшийся в марте 1949 года II пленум ЦК КПК седьмого созыва, указавший, что в течение довольно длительного времени в Китае должны существовать несколько хозяйственных укладов: государственный, кооперативный, индивидуальных хозяйств, частнокапиталистический и, наконец, государственно-капиталистический. Эти уклады соответствуют тем социальным силам, от имени которых и будет осуществляться "диктатура народной демократии": рабочие, крестьяне, городская мелкая буржуазия и национально ориентированный капитал. С той поры на алом полотнище Государственного флага КНР золотом отливают пять звёзд, символизирующих прочный союз Компартии с четырьмя классами китайского общества, объединёнными ёмким понятием "народ".

Подчеркнём: установка об экономической многоукладности не осталась лишь партийной директивой - она была закреплена конституционно. В статье 10 первой Конституции КНР (1954 г.), между прочим, говорилось: "Государство, согласно закону, охраняет право собственности капиталистов на средства производства и другие капиталы". Немного позднее Мао Цзэдун так пояснял суть происходящего: "Социалистический строй в нашей стране создан лишь недавно, его становление ещё не завершилось, он ещё не вполне окреп. На смешанных государственно-частных предприятиях промышленности и торговли капиталисты всё ещё получают твёрдый процент, иначе говоря, всё ещё имеет место эксплуатация".

Что же означал на практике загадочный термин "твёрдый процент"? В основу "нэпа по-китайски" была положена удивительная и почти забытая формула Ф. Энгельса: "Произойдёт ли эта экспроприация с выкупом или без него, будет зависеть большей частью не от нас, а от тех обстоятельств, при которых мы придём к власти... Мы вовсе не считаем, что выкуп недопустим ни при каких обстоятельствах; Маркс высказывал мне - и как часто! - своё мнение, что для нас было бы всего дешевле, если бы мы могли откупиться от всей этой банды".

Итак, с начала 1950-х годов в ходе поотраслевой реорганизации китайской промышленности и торговли осуществлялась политика выкупа частных компаний, коих в целом насчитывалось свыше 133 тыс., в государственную собственность. Постепенно преобразуя капиталистические предприятия в смешанные (государственно-частные), правительство годами выплачивало буржуазии дивиденды в установленном "твёрдом проценте". До преобразования доля бывшего полновластного хозяина устанавливалась не более чем в ј от всей прибыли предприятия. После реорганизации прежние хозяева уже не могли самостоятельно использовать капитал и лишались возможности извлекать полученную от эксплуатации рабочей силы прибавочную стоимость.

В одном из своих выступлений Мао буквально повторил мысль Энгельса: "За эти небольшие деньги мы покупаем целый класс, насчитывающий 8 млн человек, включая его интеллигенцию, демократические партии и группировки. Это класс, который обладает довольно высокими знаниями". Всего за 1950-1960-е годы китайским капиталистам из государственной казны была выплачена немалая сумма в 1,7 млрд юаней. Однако главная цель - закладывание основ для будущих "четырёх модернизаций" (в промышленности, сельском хозяйстве, науке и технике, военной сфере) - была достигнута.

Гибкое сочетание социалистического и частнокапиталистического начал в экономике сказалось уже на результатах первой в КНР пятилетки (1953-1957 гг.). Национальный доход страны вырос в 1,53 раза, государственные затраты на социальные и культурные нужды составили 19,3 млрд юаней, или 14,5% бюджетных расходов, средняя зарплата рабочих и служащих увеличилась на 42,8%, доходы крестьянства - на 27,9%, розничный товарооборот - на 71,3%. Молодёжь стала выбираться из казавшейся непролазной нищеты и безграмотности: численность школьников возросла в 2,5 раза; учащихся техникумов на 122,4%; студентов вузов - более чем вдвое.

"Некоторые люди, - отмечал в то время китайский экономист У Цзян, - не одобряли политику выкупа, проводившуюся партией, и требовали, чтобы государство применило по отношению к национальной буржуазии такие меры, как конфискация и вытеснение. Такая точка зрения отражала непонимание мелкой буржуазией революционной действительности, её стремление к крайностям".

Немало их, не терпящих никакой частной собственности и деловой инициативы, не допускающих никаких компромиссов с капиталом, среди сторонников левых идей и сегодня. В этом - одна из глубинных причин коммунистической многопартийности, в частности и в нашей стране.

В конце 1969 года безупречно, казалось бы, отлаженный идеологический механизм Центрального Комитета КПСС дал масштабный сбой. Репутационный ущерб от него многократно усиливали два обстоятельства. В центре внимания левых сил планеты находился предстоявший вековой ленинский юбилей. К тому же самого своего пика достигло непримиримое идейно-политическое противостояние двух крупнейших социалистических государств - СССР и КНР.

И вот в декабрьском номере ведущего пропагандистского журнала "Коммунист" публикуются тезисы ЦК партии "К 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина". В числе прочего на основании неизвестного ранее архивного документа - набросков к докладу на конгрессе Коминтерна - в тезисах было отражено якобы "ленинское учение" о "пяти социальных факторах силы рабочего класса": "1) число, 2) организованность, 3) место в процессе производства и распределения, 4) активность, 5) образование". Реакция на это теоретическое "открытие" за рубежом не заставила себя долго ждать.

Правившие в своих странах Социалистическая единая партия Германии и Компартия Китая почти одновременно указали Москве на то, что приписываемое Ленину на самом деле принадлежит австрийскому социал-демократу Отто Бауэру. Этот отпетый враг ленинизма отказывал большевикам в праве на социалистические преобразования как раз из-за того, что пресловутые "социальные факторы" силы в русском пролетариате ещё не созрели. А найденный в партархиве набросок - не более чем памятка, составленная вождём Октября для разоблачения бредней политического противника.

Весьма ироничную статью на сей счёт опубликовало пекинское агентство "Синьхуа", предварив её цитатой Мао Цзэдуна: "У китайского народа есть поговорка: "Поднявший камень себе же отшибёт ноги", которая изобличает поступки некоторых глупцов". Впрочем, как бы резко ни высказывался Председатель КНР, он неизменно подчёркивал: "Советский Союз - первое социалистическое государство, а КПСС - партия, созданная Лениным. Хотя сейчас руководство партией и государством в СССР узурпировано ревизионистами, тем не менее, я советую товарищам твёрдо верить в то, что широкие народные массы, широкие массы коммунистов и кадров Советского Союза являются достойными людьми и хотят революции, что господство ревизионизма не будет там долговечным".

Сложно спорить с тем, что безалаберное отношение к теории явилось одной из причин, ввергнувших руководящую партию (а с ней - и великую страну) в горбачёвскую "катастройку". От Мао крепко доставалось не только идеологам КПСС. В жёстких идейных баталиях он сходился с такими крупнейшими марксистами второй половины ХХ века, как Пальмиро Тольятти, Луиджи Лонго, Энвер Ходжа, Иосип Броз Тито. Взять хотя бы два программных положения, принятых Х съездом Итальянской компартии в декабре 1962 года: "В Европе необходимо развивать единую инициативу с тем, чтобы заложить основы для европейского экономического сотрудничества даже между государствами с различной социальной структурой". И далее: "Следует требовать развёртывания систематической деятельности, которая привела бы к ликвидации разделения Европы и всего мира на блоки, разбивая те препятствия политического и военного характера, на которых зиждется это разделение, и ... воссоздать, таким образом, единый мировой рынок".

Итак, все мировые беды - от "наличия и противостояния двух крупнейших военных блоков". Ещё лет за двадцать до трепотни о "новом политическом мышлении" руководители одной из старейших и авторитетнейших компартий Европы беззастенчиво протаскивали в обновлённый "коммунистический дискурс" маниловскую идейку о всеобщем "мире мирного сотрудничества". Правда, во имя мира и стабильности на планете из двух противоборствующих сил самораспуститься, по их разумению, должна была только Организация Варшавского Договора. Пройдёт совсем немного времени, и свежеиспечённый генсек ИКП Э. Берлингуэр прямо заявит: мы больше не будем требовать выхода Италии из НАТО, не только чтобы не нарушить международный баланс и не подорвать наметившуюся разрядку, но и для того, чтобы защитить особый, "итальянский путь к социализму" от "чехословацкого сценария" 1968 года.

В историю XX века навечно вписана позорная страница про то, как итальянец Берлингуэр, француз Марше, испанец Каррильо и иже с ними, впавшие в морок "еврокоммунизма", бездарно промотали наследие своих великих предшественников: Грамши, Тореза, Ибаррури. Поборники "антисоветского социализма" так и не поняли, что империализм охраняет коммунистов только тогда, когда он их конвоирует. "Итальянский" (равно как и "французский", "испанский" и т.д.) путь к социализму под натовским конвоем пролегал для этих партий лишь в одном направлении - в социальную резервацию.

КПК, возглавляемая Мао, уже тогда сурово предупреждала, что вялотекущая идейная эрозия закончится плачевно: "Подобные идеи по сути дела могут лишь привести к отказу социалистических государств от своей оборонной мощи или ликвидации её, привести к так называемой "мирной эволюции" или "стихийной эволюции" социалистического строя в сторону капиталистической либерализации, на что всегда уповали и уповают империалисты". Несмотря на совсем свежий "венгерский урок" 1956 года, в те времена мало кто мог представить, сколь пророческими окажутся эти слова.

При посещении мемориального комплекса на месте революционной базы Сибайпо, откуда Народно-освободительная армия в 1949 году совершила свой победный бросок на Пекин, внимание автора этих строк привлёк стенд с иероглифами, выполненными рукой Мао. Факсимиле позволяет судить, о чём, в числе прочего, размышляло будущее руководство страны накануне завоевания всей полноты власти: "Остерегайся зазнайства... Запретить празднование дней рождения руководителей партии. Запретить присвоение их имён городам, улицам и предприятиям. Сохранять стиль, характеризующийся простотой в жизни и самоотверженностью в борьбе, пресекать всякое славословие".

Осмысление угрозы перерождения правящей партии занимает в идейно-теоретическом наследии Мао Цзэдуна одно из центральных мест. Если в 1950-е годы эта тема звучит у него от случая к случаю, то в 1960-е она становится рефреном почти каждой статьи и публичного выступления. В мае 1963 года председатель партии инициирует обязательное участие функционеров в физическом труде. Спустя месяц на совещании по развитию движения "За четыре чистки" он вновь "проходится" по кадровым работникам, не только привыкшим "вкусно есть и прибрать кое-что к рукам", но и по тем, которые "якшаются с дочками помещиков и кулаков".

В статье "Против бюрократизма", появившейся в том же году, Мао призывает КПК "целенаправленно выступить против идеологии и стиля работы, присущих эксплуататорским классам". В фокусе его особого внимания - "тип барского бюрократизма", воспроизводящий нравы императорского "Запретного города": "Чиновничья спесивость, почитание лишь одного себя, любовь к почётным эскортам, самоизоляция, стремление внушать окружающим трепет, неумение быть равным с подчинёнными, грубость, нежелание считать окружающих равными себе людьми".

Персональные авто с мягкими диванами, домашняя прислуга, "царские обеды и охоты" - как знакомы нам эти и многие другие атрибуты бесконтрольной партийной "олигархии"... Именно она, противопоставившая себя основной массе рядовых коммунистов, погубила неокрепшие ростки социализма не в одной стране. Даже "твердокаменный" В.М. Молотов вынужден был признать: "Ну, все мы, конечно, такие слабости имели - барствовать. Приучили - это нельзя отрицать. Всё у нас готовое, всё обеспечено".

С нарождающейся советской "знатью", с её тошнотворной аллилуйщиной и раболепием до самой своей смерти беспощадно воевал Ленин. Предчувствуя беду, Н.К. Крупская уже в дни траура по ушедшему вождю предостерегала от стремления скатиться "во внешнее почитание его личности": "Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т.д. - всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим".

Но был ли сам первый коммунист Китая неизменно последователен в борьбе за личную скромность и строгое самоограничение? Явление, получившее маловразумительное наименование "культ личности", стало в той или иной мере характерным для всех раннесоциалистических государств. Во всяком случае, в интервью итальянской журналистке О. Фаллачи, данном в 1980 году, Дэн Сяопин свидетельствовал: "Кое-что ... шло вразрез с желанием Председателя Мао Цзэдуна, например, возведение ему пантеона".

Сквозь призму "рукотворной катастрофы" 1989-1991 годов, уничтожившей СССР и мировое содружество соцстран, по-иному выглядят исторический смысл и последствия "Великой пролетарской культурной революции". В прежние времена её считали всего лишь одним из "уродливых порождений культа личности". Сегодня есть основания полагать, что в китайских потрясениях 60-х годов ХХ века выплеснулся "девятый вал" народного возмущения новоявленными "мандаринами с телефонами". Наряду с этим в самой ожесточённой форме находила своё выражение пресловутая "проблема поколений".

Вот что писал о ней Мао Цзэдун: "Вопрос о подготовке смены, которая продолжит дело пролетарской революции, - это, по существу, вопрос о том, будут ли у нас продолжатели революционного дела марксизма-ленинизма, начатого старшим поколением пролетарских революционеров... Империалистические оракулы, основываясь на изменениях в Советском Союзе, рассчитывали, что и в Китае "мирная эволюция" произойдёт при третьем или четвёртом поколении коммунистов. Мы должны добиться того, чтобы эти империалистические прорицатели полностью обанкротились".

Кто знает, не преодолей КПК этот крайне тяжёлый и драматичный этап своего пути, выстояла бы она под натиском контрреволюции в 1989 году?

Почти полвека заняло распрямление рабски согнутой спины великого народа. Народа, давшего человечеству книгопечатание, фарфор, компас, первый календарь и карту звёздного неба. Нескончаемая феодальная вражда, опустошительные нашествия монгольских, тюркских и маньчжурских захватчиков, затем - вторжение "просвещённых европейцев" с их "опиумными войнами", кровопролитная гражданская междоусобица, японская и американская оккупации превратили древнейшую на планете, некогда высокоразвитую цивилизацию в огромное пространство для безнаказанного насилия и грабежа, вечную данницу "коллективного Запада". Историческая миссия избавления Поднебесной от иноземного господства выпала не "солнцеподобному" императору, не кичащемуся высокоумием мудрецу, не оборотистому коммерсанту, а взявшему винтовку крестьянину, на Красном знамени которого был начертан лозунг Мао Цзэдуна: "Наша нация никогда больше не будет униженной. Мы уже поднялись во весь рост".

В 1948 году специальный корреспондент "Чайна Уикли Ревью" сообщал из Юньнани: "80-90% населения провинции ходит совершенно нагое, без всяких признаков одежды... Из-за отсутствия ткани население спит не на кроватях, их нечем застилать, а вповалку, вокруг очага, в фанзе, вместе с домашними животными". Семь десятилетий спустя Китай ввёл в эксплуатацию самый большой на планете радиотелескоп диаметром в полкилометра. С его помощью мировая наука изучает формирование и эволюцию галактик, "тёмную материю" и многие другие явления Вселенной.

Думается, именно эта дистанция в полной мере раскрывает смысл слов профессора Центральной партийной школы при ЦК КПК Ли Цзюньжу: "Если вы спросите, когда Китай уберёт портрет Мао Цзэдуна с башни на площади Тяньаньмэнь, то мой ответ будет: "Никогда!"

Газета "Правда" No.141 (31490) 22-25 декабря 2023 года, 4 полоса
https://gazeta-pravda.ru