Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времён Французской революции идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции - и проникла, к несчастью, в русские безумные головы. Она продолжает ещё держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь её с каждым днём изобличается всё явственнее перед целым миром.

В чём состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть, изъявляет непосредственно свою волю и приводит её в действие. Это идеальное представление. Прямое осуществление его невозможно: историческое развитие общества приводит к тому, что местные союзы умножаются, усложняются, отдельные племена сливаются в целый народ или группируются в разноязычии под одним государственным знаменем, наконец, разрастается без конца государственная территория: непосредственное народоправление при таких условиях немыслимо. Итак, народ должен переносить своё право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их правительственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать ещё меньшее число доверенных лиц - министров, коим предоставляется изготовление и применение законов, раскладка и собирание податей, назначение подчинённых должностных лиц, распоряжение военною силой.

Механизм - в идее своей стройный; но, для того, чтобы он действовал, необходимы некоторые существенные условия. Машинное производство имеет в основании своём расчет на непрерывно действующие и совершенно ровные, следовательно, безличные силы. И этот механизм мог бы успешно действовать, когда бы доверенные от народа лица устранились вовсе от своей личности; когда бы на парламентских скамьях сидели механические исполнители данного им наказа; когда бы министры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства; когда бы притом представителями народа избираемы были всегда лица, способные уразуметь в точности и исполнять добросовестно данную им и математически точно выраженную программу действий. Вот при таких условиях действительно машина работала бы исправно и достигла бы цели. Закон действительно выражал бы волю народа: управление действительно исходило бы от парламента; опорная точка государственного здания лежала бы действительно в собраниях избирателей, и каждый гражданин явно и сознательно участвовал бы в правлении общественными делами.

Такова теория. Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма - он не удовлетворяет ни одному из вышепоказанных условий. Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикой противной партии. Министры в действительности самовластны; и скорее они насилуют парламент, нежели парламент - их. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от неё - могущественное личное влияние или влияние сильной партии. Они располагают всеми силами и достатками нации по своему усмотрению, раздают льготы и милости, содержат множество праздных людей за счёт народа и притом не боятся никакого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство поддерживают раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение. В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия - ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьёзной ответственности министра? Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром - суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный - сравнительно с шумом торжественного производства.

Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого. Испытывая в течение веков гнёт самовластия в единоличном и олигархическом правлении и не замечая, что пороки единовластия суть пороки самого общества, которое живёт по ним, люди разума и науки возложили всю вину бедствия на своих властителей и на форму правления и представили себе, что с переменой этой формы на форму народовластия или представительного правления общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия. Что же вышло в результате? Вышло то, что mutate nomine всё осталось, в сущности, по-прежнему и люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все прежние свои привычки и склонности. Как и прежде правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц;  только эта личная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не ролевым аристократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству.

На фронтоне этого здания красуется надпись: "Всё для общественного блага". Но это не что иное, как самая лживая формула: парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Всё здесь рассчитано на служение своему Я. По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своём звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя. Перед выборами кандидат в своей программе и в речах своих ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит всё о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И всё это - слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно  и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели для него являются стадом - для сбора голосов, а владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе. Так развивается, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. Затем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею представителя до тех пор, пока понадобится снова на неё действовать: тогда пускаются в ход снова льстивые и лживые фразы - одним в угоду, в угрозу другим: длинная, нескончаемая цепь однородных маневров, образующая механику парламентаризма. И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учреждением, венчающим государственное здание... Жалкое человечество! Поистине можно сказать: mundus vult decipi - decipiatur (...).

Выборы - дело искусства, имеющего подобно военному искусству, свою стратегию и тактику. Кандидат не стоит в прямом отношении к своим избирателям. Между ним и избирателями посредствует комитет, самочинное учреждение, коего главною силою служит - нахальство. Искатель представительства, если не имеет ещё сам по себе известного имени, начинает с того, как подбирает себе кружок приятелей и споспешников; затем все вместе производят около себя ловлю, то есть, приискивают в местной аристократии богатых и не крепких разумом обывателей, и успевают уверить их, что это их дело, их право и преимущество стать во главе - руководителями общественного мнения. Всегда находится достаточно глупых или наивных людей, поддающихся на эту удочку; и вот за подписью их, в газетах и наклеивается на столбах объявление, привлекающее массу, всегда падкую на следование за именами, титулами и капиталами. Вот каким путём образуется комитет, руководящий и овладевающий выборами - это своего рода кампания на акциях, вызванная к жизни учреждениями. Состав комитета подбирается с обдуманным искусством: в нём одни служат действующей силой - люди энергичные, преследующие во что бы то ни стало - материальную или тенденциозную цель;  другие - наивные и легкомысленные статисты - составляют балласт. Организуются собрания, произносятся речи: здесь тот, кто обладает крепким голосом и умеет быстро и ловко нанизывать фразы, производит всегда впечатление на массу, получает известность, нарождается кандидатом для будущих выборов, или, при благоприятных условиях, сам выступает кандидатом, сталкивая того, за кого пришёл вначале работать языком своим. Фраза - и не что иное, как фраза - господствует в этих собраниях. Толпа слушает лишь того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности.

В день окончательного выбора лишь немногие подают голоса свои сознательно: это отдельные влиятельные избиратели, коих стоило уговаривать поодиночке. Большинство, т.е. масса избирателей, даёт свой голос стадным обычаем, за одного из кандидатов, выставленных комитетом. На билетах пишется то имя, которое всего громче звенело в ушах у всех в последнее время. Никто почти не знает человека, не даёт себе отчёта ни о характере его, ни о способностях, ни о направлении: выбирают потому, что много наслышаны об его имени. Напрасно было бы вступать в борьбу с этим стадным порывом. Положим, какой-нибудь добросовестный избиратель пожелал бы действовать сознательно в таком важном деле, не захотел бы подчиниться насильственному давлению комитета. Ему остаётся - или уклониться вовсе в день выборов, или подать голос за своего кандидата по своему разумению. Как бы ни поступил он, выбран будет тот, кого провозгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговорённых избирателей (...).

Так нарождается народный представитель, так приобретается его полномочие. Как он употребляет его, как пользуется им? Если натура у него энергическая, он захочет действовать и примется образовывать партию; если он заурядной натуры, то сам примыкает к той или другой партии. Для предводителя партии требуется, прежде всего, сильная воля. Это свойство органическое, подобно физической силе, и потому не предполагает непременно нравственные качества. При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений человек с сильной волей может стать предводителем партии, главою собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами... Другая решительная сила - красноречие. Это тоже натуральная способность, не предполагающая ни нравственного характера, ни высокого духовного развития. Можно быть глубоким мыслителем, поэтом, искусным полководцем, тонким юристом, опытным законодателем - и в то же время быть лишённым действенного слова; и наоборот: можно при самых заурядных умственных способностях и знаниях обладать особым даром красноречия. Соединение этого дара с полнотою духовных сил - есть редкое и исключительное явление в парламентской жизни (...).

Итак, когда предводитель партии с сильною волей соединяет ещё и дар красноречия, он выступает в своей первой роли на открытую сцену перед целым светом. Если же у него нет этого дара, он стоит, подобно режиссёру, за кулисами и направляет оттуда весь ход парламентского представления, распределяя роли, выпуская ораторов, которые говорят за него, употребляя в дело по усмотрению более тонкие, но нерешительные умы своей партии: они за него думают.

Что такое парламентская партия? По теории, это союз людей, одинаково мыслящих и соединяющих свои силы для совокупного осуществлении своих воззрений в законодательстве и в направлении государственной жизни. Но таковы бывают разве только мелкие кружки: большая, значительная в парламенте партия образуется лишь под влиянием личного честолюбия, группируясь около одного господствующего лица. Люди, по природе, делятся на две категории: одни - не терпят над собою никакой власти, и потому стремятся господствовать сами; другие, по характеру своему, страшась нести на себе ответственность, соединённую со всяким решительным действием, уклоняются от всякого решительного акта воли. Эти последние как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо, следующее за людьми воли и решения, составляющими меньшинство... Они как бы инстинктивно "ищут вождя" и становятся послушными его орудиями, сохраняя уверенность, что ведёт их к победе - и, нередко, к добыче... Публичные заседания суть ни что иное как представление для публики. Произносятся речи для того, чтобы поддержать фикцию парламентаризма: редкая речь вызывает сама по себе парламентское решение в важном деле. Речи служат к прославлению ораторов, к возвышению популярности, к составлению карьеры, - но в редких случаях решают подбор голосов. Каково должно быть решение, это происходит вне заседания.

Таков сложный механизм парламентского лицедейства, таков образ великой политической лжи, господствующей в наше время. По теории парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практике господствуют пять-шесть предводителей партии; они, сменяясь, овладевают властью. По теории, убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике - оно не зависит от дебатов, а направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории, народные представители имеют в виду единственно народное благо; на практике - они под предлогом народного блага, на счёт его, имеют в виду преимущественно личное благо своё и друзей своих... По теории, делами в парламенте управляют и двигают - опытный разум и бескорыстное чувство; на практике - главные движущие силы здесь - решительная воля, эгоизм и красноречие.

Вот каково в сущности это учреждение, выставляемое целью и венцом государственного устройства. Больно и горько думать, что в земле Русской были и есть люди, мечтающие о водворении этой лжи у нас; что профессоры наши ещё проповедуют своим юным слушателям о представительском правлении, как об идеале государственного учреждения; что наши газеты и журналы твердят о нём в передовых статьях и фельетонах, под знаменем правового порядка; твердят, не давая себе труда вглядываться ближе, без предубеждения, в действие парламентской машины. Но уже и там, где она издавна действует, ослабевает вера в неё; ещё славит её либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнётом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождёмся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому временный разум продолжает ещё в самообольщении преклоняться...

Много зла наделали человечеству философы школы Ж.Ж. Руссо. Философия эта завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представлении о совершенстве человеческой природы, и о полнейшей способности всех и каждого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта философия проповедовала.

На том же ложном основании стоит и господствующее ныне учение о совершенствах демократии и демократического правления. Эти совершенства предполагают совершенную способность массы уразуметь тонкие черты политического учения, явственно и раздельно присущие сознанию его проповедников. Эта ясность сознания доступна лишь немногим умам, составляющим аристократию интеллигенции; а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы - "vulgus", и её представления по необходимости будут "вульгарные".

Демократическая форма правления самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества. Вот причина, почему эта форма повсюду была преходящим явлением и, за немногими исключениями, нигде не держалась долго, уступая место другим формам. И неудивительно. Государственная власть призвана действовать и распоряжаться; действия её суть проявления единой воли, без этого немыслимо никакое правительство. Но в каком смысле множество людей или собрание народное может проявлять единую волю? Демократическая фразеология не останавливается на решении этого вопроса, отвечая на него известными фразами и поговорками вроде таких, например: "воля народная", "общественное мнение", "глас народа - глас Божий" и т.п. Все эти фразы, конечно, должны означать, что великое множество людей может придти  к одинаковому  заключению и постановить сообразно с ним одинаковое решение. Пожалуй, это и бывает, возможно, но по самым простым вопросам. Но когда с вопросом соединено хотя малейшее усложнение, решение его в многочисленном собрании возможно лишь при посредстве людей, способных обсудить его во всей сложности, и затем убедить массу к принятию решения. К числу самых сложных принадлежат, например, политические вопросы, требующие крайнего напряжения умственных сил у самых способных и опытных мужей государственных; в таких вопросах нет ни малейшей возможности рассчитывать на объединение мысли и воли в многолюдном собрании: решения массы в таких вопросах могут быть только гибельными для государства (...).

Во избежание и обходу всех этих затруднений изобретено средство - править посредством представительства - средство, организованное, прежде всего, и оправдавшее себя в Англии. Отсюда, по установившейся моде, перешло оно и в другие страны Европы, но привелось по прямому преданию и праву, лишь в Американских Соединённых Штатах. Однако и на родине своей, в Англии, представительные учреждения вступают в критическую эпоху своей истории. Самая сущность идеи этого представительства подверглась уже здесь изменению, извращающему первоначальное его значение. Дело в том, что с самого начала собрание избирателей, тесно ограниченное, присылало от себя в парламент известное число лиц, обязанных представлять мнение страны в собрании, но не связанных никакою определенною инструкцией от массы своих избирателей. Предполагалось, что избраны люди, разумеющие истинные нужды страны своей и способные дать верное направление государственной политике... Но, с течением времени, мало-помалу эта система изменилась, и... понятие о представительстве превратилось в понятие о мандате, или определённом поручении. В этом смысле каждый избранный в той или другой местности почитается уже представителем мнения, в той местности господствующего, или партии, под знаменем этого мнения одержавшей победу на выборах. Это уже не представитель от страны, но делегат, связанный инструкцией от своей партии. Это изменение в самом существе идеи представительства послужило началом язвы, разъедающей всю систему представительного правления. Выборы, с раздроблением партий, приняли характер личной борьбы местных интересов и мнений, отрешённой от основной идеи о пользе государственной... Таким образом, дело законодательства и общего направления политики, самое важное для государства, превращается в игру, состоящую из условных формальностей, сделок и фикций...

Эти плачевные результаты всего явственнее обнаруживаются там, где население государственной территории не имеет цельного состава, но заключает в себе разнородные национальности. Национализм в наше время можно назвать пробным камнем, на котором обнаруживается лживость и непрактичность парламентского правления. Примечательно, что начало национальности выступило вперёд и стало движущею и раздражающею силою в ходе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии. Довольно трудно определить существо этой новой силы и тех целей, к каким она стремится; но несомненно,  что в ней - источник великой и сложной борьбы, которая предстоит ещё в истории человечества, и неведомо, к какому приведёт исходу.

Мы видим теперь, что с каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплемённого государства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь своё самостоятельное управление, со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только, которые имели свою историю и, в прошедшем своём, отдельную политическую жизнь и культуру, но и с теми, которые никогда не жили особою политической жизнью. Монархия неограниченная успевала устранить или примирять все подобные требования и порывы, и не одною только силой, но и управлением прав и отношений под одною властью. Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для неё разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей - не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти  - к господствующему племени, но и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению. Какой нестройный вид получает в подобном составе народное представительство и парламентское правление - очевидным тому примером служит в наши дни австрийский парламент. Проведение сохранило нашу Россию от подобного бедствия при её разноплемённом  составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба нам послала роковой дар - всероссийского парламента!

Да не будет!..

...Первый образец народного, представительного правления явила новейшей Европе - Англия. С половины прошлого столетия французские философы стали прославлять английские учреждения и выставлять их примером всеобщего подражания. Но в ту пору не столько политическая свобода привлекала французские умы, сколько привлекали начала религиозной терпимости, или лучше сказать, начала безверия, бывшие тогда в моде в Англии и пущенные в обращение английскими философами того времени. Вслед за Францией, которая давала тон и нравам, и литературе во всей западной интеллигенции, мода на английские учреждения распространилась по всему Европейскому материку. Между тем произошли два великих события, из коих одно утверждало эту веру, а другое - чуть было совсем не поколебало её. Возникла республика Американских Соединённых Штатов, и её учреждения, скопированные с английских (кроме королевской власти и аристократии), принялись на новой почве прочно и плодотворно. Это произвело восторг в умах, и прежде всего во Франции. С другой стороны, явилась Французская республика и скоро явила миру все гнусности, беспорядки и насилия революционного правительства. Повсюду произошёл взрыв негодования и отвращения против французских и, стало быть, вообще против демократических учреждений. Ненависть к революции отразилась даже на внутренней политике самого британского правительства. Чувство этого начало ослабевать к 1815 году, под влиянием политических событий того времени - в умах проснулось желание, со свежею надеждой, соединить политическую свободу с гражданским порядком в формах, подходящих к английской конституции: вошла в моду опять политическая англомания. Затем последовал ряд попыток осуществить британский идеал, сначала во Франции, потом в Испании и Португалии, потом в Голландии и Бельгии, наконец, в последнее время, в Германии, в Италии и в Австрии. Слабый отголосок этого движения отразился и у нас в 1825 году, в безумной попытке аристократов мечтателей, не знавших ни своего народа, ни своей истории.

Любопытно проследить историю новых демократических учреждений: долговечны ли оказались они, каждое на своей почве, в сравнении с монархическими учреждениями, коих продолжение история считает рядом столетий.

Во Франции, со времени введения политической свободы, правительство во всей силе государственной своей власти, было три раза ниспровергнуто парижскою уличною толпою:  в 1792 г., в 1830 и 1848 году. Три раза - армией (1797, 1851 - дважды). Три раза правительство было ниспровергнуто внешним нашествием неприятеля: 1814, 1815 и 1870 г.г. В общем счёте с начала своих политических экспериментов Франция имела 44 года свободы и 37 лет сурового диктаторства. При том ещё стоит приметить странное явление: монархи старшей Бурбонской линии, оставляя много места действию политической свободы, никогда не опирались на чистом начале новейшей демократии: напротив того, оба Наполеона, провозгласив безусловно эти начала, управляли Францией деспотически.

В Испании народное правление провозглашено было в эпоху окончательного падения Наполеона. Чрезвычайное собрание кортесов утвердило в Кадиксе конституцию, провозгласив в первой статье оной, что верховенство власти принадлежит нации. Фердинанд VII, вступив в Испанию через Францию, отменил эту конституцию и стал править самовластно. Через 6 лет генерал Риего, во главе военного восстания, принудил короля восстановить конституцию. В 1823 году французская армия, под внушением Священного союза, вступила в Испанию и восстановила Фердинанда в самовластии. Вдова его, в качестве регентши, для охранения прав дочери своей Изабеллы против Дон-Карлоса, вновь приняла конституцию. Затем начинается для Испании последовательный ряд мятежей и восстаний, изредка прерываемых краткими промежутками относительного спокойствия. Достаточно указать, что с 1816 года до вступления на престол Альфонса было в Испании 40 серьёзных военных восстаний, с участием народной толпы. Говоря об Испании, нельзя не упомянуть о том чудовищном и поучительном зрелище, которое представляют многочисленные республики Южной Америки, республики испанского происхождения и испанских нравов. Вся их история представляет непрестанную смену ожесточённой резни между толпою и войсками, прерываемую правлением деспотов, напоминающих Коммода или Калигулу. Довольно привести в пример хотя Боливию, где из числа 14 президентов республики кончили своё правление насильственною смертью или ссылкой.

Начало народного или представительного правления в Германии и в Австрии не ранее 1848 года. Правда, начиная с 1815 года, поднимается глухой ропот молодой интеллигенции на Германских владетельных князей за неисполнение обещаний, данных народу в эпоху великой войны за освобождение. За немногими, мелкими исключениями, в Германии не было представительных учреждений до 1847 года, когда Прусский король учредил у себя особенную форму конституционного правления; однако оно не простояло и одного года. Но стоило только напору парижской уличной толпы сломить французскую хартию и низложить конституционного короля, как поднялось и в Германии уличное движение, с участием войск. В Берлине, в Вене, во Франкфурте устроились национальные собрания, по французскому шаблону. Едва прошёл год, как правительство разогнало их военною силой. Новейшие германские и австрийские конституции все исходят от монархической власти и ещё ждут суда своего от истории.

https://klauzura.ru/2019/12/velikaya-lozh-nashego-vremeni