В процессе изучения методологических установок российского математического сообщества, в июне 2011 года мы познакомились с материалами личного фонда профессора Георгия Евгеньевича Шилова, переданными его вдовой Софьей Владимировной в Центральный Московский архив-музей личных собраний (ЦМАМЛС). Тщательно собранные документы отражают судьбу и личность талантливого советского математика, его взаимоотношения с научным окружением, а также воззрения на общекультурные темы. Г.Е. Шилов может быть интересен нам характерными для своего времени взглядами на историю науки. Он - один из немногих учёных советского периода, оставивших свои суждения о хронологической теории Николая Александровича Морозова. Цель настоящей заметки - опубликовать его малоизвестную рецензию на лекцию профессора Михаила Михайловича Постникова по проблемам глобальной хронологии, и дать к ней уместные комментарии.

Георгий Евгеньевич Шилов родился 3 февраля 1917 года в городе Иваново-Вознесенске, в то время его отец, Евгений Алексеевич Шилов, был студентом МГУ, впоследствии он стал профессором органической химии, действительным членом и членом Президиума АН УССР. Мать Георгия Евгеньевича, Анна Александровна Фролова, состояла в партии большевиков с 1907 года, в 1911-12 годах была сослана в Вологодскую губернию, позднее участвовала в Гражданской войне как политработник Южного фронта, после победы революции она заведовала парткабинетом Московского Комитета ВКП(б) и работала доцентом в Институте Маркса-Энгельса при ЦК ВКП(б). Своего отца Г.Е. Шилов не знал, так как мать разошлась с ним приблизительно в 1919 году и с 1921 года по 1930-ый была замужем за Георгием Густавовичем Боссе, учёным-ботаником, впоследствии профессором, работавшем в Управлении заповедников при Совете Министров СССР. До смерти матери в 1937 году Г.Е. Шилов носил имя Юрия Георгиевича Боссе, но, найдя в документах матери своё свидетельство о рождении, он вернул себе имя, полученное при рождении, - под которым он остался в истории советской математики. Эпизод смены имени отразился на его биографии во время работы в Киевском государственном университете имени Т.Г. Шевченко в 1950-1954 годах, когда некоторые коллеги по факультету писали на него доносы в "компетентные органы", обвиняя в "космополитизме".

Г.Е. Шилов окончил сначала школу-семилетку, затем - химический техникум и в 1938 году с отличием - мехмат МГУ, после чего учился в аспирантуре у И.М. Гельфанда, получал Сталинскую стипендию и защитил кандидатскую диссертацию в 1941 году. С начала войны по январь 1946 года он служил артиллеристом в Советской Армии, имел много медалей, а в 1944 году получил орден Красной Звезды за усовершенствование прибора управления огнём. С февраля 1946 года Г.Е. Шилов работал в МГУ на кафедре математической физики. В 1950 году он защитил докторскую диссертацию по новой в то время теме нормированных колец и уехал в Киев, где до 1954 года возглавлял кафедру математического анализа мех-мата КГУ. Потом он вернулся на мехмат МГУ и до своей скоропостижной смерти от сердечного приступа 17 января 1975 года работал профессором на кафедре теории функций и функционального анализа.

Г.Е. Шилов был признанным специалистом по функциональному анализу, теории функций, коммутативным банаховым алгебрам и обобщённым функциям. Его первая математическая публикация вышла в 1937 году, всего же он опубликовал 117 работ и написал около 20 книг. Г.Е. Шилов организовал на мехмате МГУ очень продуктивный научно-методологический семинар, через который прошли многие специалисты по функциональному анализу не только Советского Союза, но и некоторых социалистических стран.

Г.Е. Шилов был увлекающимся человеком, имевшим многосторонние интересы за пределами математики. Особенно он любил классическую музыку, сам прекрасно играл на рояле, пел оперные арии, собирал музыкальные записи. С 50-х годов он стал интересоваться проблемами философии науки и философии искусства. Г.Е. Шилов состоял в переписке с недогматичным философом-марксистом Эвальдом Васильевичем Ильенковым, дискутируя с ним о роли науки в обществе.
В его архиве имеются: отзыв на проект второго издания книги Бориса Владимировича Гнеденко "Очерки истории математики в России" 1952 года; отзыв на статью "Математика" для БСЭ 1954 года Андрея Николаевича Колмогорова; отзыв на "Очерки по истории математики" Никола Бурбаки 1963 года; методологические замечания к переводу "Оснований современного анализа" Жана Дьедонне 1964 года; написанный под псевдонимом Георгий Кацивели трактат "Математика и действительность" 1973 года [1].

Философские представления Г.Е. Шилова о науке эволюционировали от диалектического материализма к формализму Бурбаки, он разрабатывал собственную концепцию истории развития науки, как пути от метафизики через диалектику к этапу формализации теорий. Г.Е. Шилов негласно полемизировал с А.Н. Колмогоровым, давшим классическое для марксистской парадигмы определение математики и её истории, ориентируясь на Фридриха Энгельса, который писал: "Поворотным пунктом в математике была Декартова переменная величина. Благодаря этому в математику вошли движение и диалектика и благодаря этому же стало немедленно необходимым дифференциальное и интегральное исчисление ..." [2]. А.Н. Колмогоров в своей статье "Математика" для 2-го издания Большой Советской Энциклопедии 1954 года сформулировал эту идею так: "С употребления переменных величин в аналитической геометрии французского учёного Р. Декарта и создания дифференциального и интегрального исчисления начинается период математики переменных величин ..." [3]. В пику этому канонизированному мнению в свои последние годы Шилов заявлял: "Нет никаких переменных величин!" Полагаем, что за этим суждением скрывалась оригинальная позиция, взгляд на всю математику изнутри теории обобщённых функций, которую он развивал всю свою жизнь. Так, в 50-х годах он предложил к изданию забракованный рецензентами учебник высшей математики, в котором дифференцируемость функции определялась ранее непрерывности.

Но историю науки в целом ранее XVIII века Г.Е. Шилов знал неглубоко, и в своей периодизации он относил всю науку вплоть до Ньютона к метафизическому этапу. Об истории древности он имел поверхностное представление, а Священную или Библейскую историю, лежащую в фундаменте традиционной истории, в силу атеистического воспитания, знал ещё меньше.

В архиве сохранился отзыв Г.Е. Шилова на выступление профессора Михаила Михайловича Постникова, пересказавшего на мехмате МГУ в каком-то виде хронологическую теорию Николая Александровича Морозова. Её Георгий Евгеньевич не принял категорически, судя по высказанным аргументам, вполне доверяя работе современных ему историков.

Следующий текст отзыва сохранился в печатном виде в вышеупомянутом личном фонде профессора Г.Е. Шилова, в Центральном Московском архиве-музее личных собраний (ЦМАМЛС, ф.167, оп.2, дело 100, лист 1). Текст подписан "Г.Е. Шилов", дата не указана, но есть примечание о том, что он не ранее 1963 года. По-видимому, заметка предназначалась к публикации - в тексте оставлено место для иллюстрации [4].

"Недавно на нашем факультете состоялся доклад М.М. Постникова о сомнительности общепринятой хронологии древней истории. Докладчик привёл сравнительные диаграммы академика Н.А. Морозова. Оказывается, последовательность времён правления правителей древнего Рима в период с -1-го до +2-го века в точности совпадает с аналогичной последовательностью в период с +2-го века по +5-й век. Так как вероятность случайного совпадения этих последовательностей имеет порядок 10 в степени (-20), делается вывод, что в действительной истории не было двух периодов один за другим, а был только один период: он породил описание на разных языках, а хронисты 8-9 века, впервые устанавливавшие хронологию Рима, не сумевшие (или не пожелавшие) найти истину, решили, что перед ними описания двух разных периодов, и расположили их последовательно.

Прокомментируем некоторые высказывания Шилова, тем более что они довольно характерны и типичны для читателей, впервые ознакомившихся с идеями новой хронологии.

Ни сам Г.Е. Шилов, ни М.М. Постников в своей монографии "Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3-х томах" не указывают точного времени проведения упоминаемого доклада. В этом отражается известная доля пренебрежения к хронологическим данным, часто присущая сторонникам традиционной исторической науки. Но дата смерти Г.Е. Шилова и следующая цитата позволяют указать хронологический диапазон этого события − 1965-1974 годы: "Я познакомился с книгой Морозова году в 1965-ом, но мои попытки обсудить его соображения с профессиональными историками ни к чему не привели" [5]. По сообщению А.Т. Фоменко, это произошло в 1974 году, последнем для Г.Е. Шилова: "В 1974 году А.Т. Фоменко обратился к М.М. Постникову с просьбой прочесть несколько обзорных лекций по работам Н.А. Морозова. После некоторых колебаний М.М. Постников согласился и в этом же 1974 году прочитал пять лекций для группы математиков, работавших на механико-математическом факультете МГУ" [6].

Точное совпадение хронологий дубликатных династий в разных источниках при многократных их искажениях и редакциях маловероятна. Напротив,- их несовпадение является одной из причин дублирования династии в традиционной хронологии. Вот как об этом написано у Н.А. Морозова: "Мне очень трудно продолжать эту часть моей работы, так как никто лучше меня не понимает, что для всякого, кто не посвятил этому предмету многих лет своей жизни, − а я занимался им, хотя и с перерывами, с 1883 года, − все, что я говорил сейчас и что буду говорить далее, покажется лишь праздной попыткой сокрушить несокрушимое. ... на нашей диаграмме, надо поражаться не отдельными мелкими разницами в годах, а тому, как хорошо сохранились на продолжении полуторы тысячи лет первоначальные записи, сделанные в двух разных странах, отдельно друг от друга и на двух разных языках" [7].

Таблица XXII, прилагаемая к I-му тому "Христа" иллюстрирует следующие наборы времён правления "Второй" и "Третьей Римских Империй":

4−5; 22−21; 1−1; 37−31; 24−24; 4−2; 13−13; 12−14; "около года" − "менее года"; 10−9; 16−17; 2−2; 19−13; 22−28; 23−21; 20−11; 13−16; 1−1; 18−17; 29−33.

Указание Шиловым значения вероятности в данном случае не имеет математического обоснования. Это было бы возможно после построения адекватной математической модели распределения таких последовательностей, что было сделано позднее А.Т. Фоменко, - в 70-х годах, - при реализации им "математико-статистических методов" глобальной хронологии. По всей видимости, 20-й порядок малости величины вероятности здесь взят оттого, что в морозовской таблице параллелизмов XXII сравниваются 20 чисел. Но сам Морозов об этом пишет так: "... каждый царь Второй империи имеет аналога в Третьей, так что в количественном отношении нельзя и желать лучшей проверки одной хронологии посредством другой. О случайности сходства обеих кривых и здесь смешно даже и подумать с точки зрения математической теории вероятностей. Даже и в нескольких случаях, где допустимо поставить соправителей то одного, то другого впереди (располагая их в одночленном ряду), меняется только конфигурация чертежа, а не величина его выпуклостей и впадин." [8].

Желая проследить, как хронологически совпадают "богоборческие" и "богославные" цари в романских (латинских) и ромейских (эллино-сирийско-египетских) списках, он сделал вывод: "... годы их царствования соответственно почти совпадают, ... две вышеприведенные диаграммы, где обнаружился такой полный параллелизм от начала и до конца обоих, что даже и помимо моих вышеприведенных астрономических вычислений, а по одной только теории вероятностей, пришлось бы заключить, что богоборческое и богославное царство не только параллельны романским и ромейским, но и тожественны с ними." [9]. Кроме того, сопоставление родословной Рэ-Мессу Великого на "Царственной Таблице" Абидосского храма с родословной Великого Царя Мессии в Евангелии Луки, позволило Морозову обнаружить: "... поразительное количественное и качественное сходство, что с точки зрения математической теории вероятности, как я показал в первом томе, абсолютно невозможно считать обе эти родословные за что-либо иное, как за два разнономенклатурные воспроизведения одной и той же родословной." [10].

По мнению Морозова: "Теория вероятностей показывает, что если времена царствований естественны, а не вымышленные, то они будут подчиняться закону вариаций, т.е. естественных отклонений от средней нормы, говорящему, что чем дальше отклонение от нее, тем меньше будет число индивидуумов, подходящих под это уклонение." [11]. Отметим, что во времена написания Морозовым "Христа" теория вероятностей ещё не приняла своего современного математически точного формализованного характера, заложенного А.Н. Колмогоровым в 30-ых годах. Но и после аксиоматического обоснования этой дисциплины она продолжала существовать и применяться в естествознании в нестрогом эмпирическом качестве. По-видимому, здесь долее всего продержалась "частотная концепция" Р. фон Мизеса, опубликованная им в 1919 году. Её позднее ревизировали А.Я. Хинчин, Б.М. Гессен, Г. Рейхенбах, В. Салмон и К. Поппер.

Н.А. Морозов, осмеливаясь расширять приложения математической статистики, стоял на передовых рубежах этой науки. По всей видимости, здесь проявилось отличие его материалистического естественно-научного мировоззрения от "аристотелевско-платонических" представлений некоторых учёных, считающих, что законы теоретической науки выполняются лишь в идеальном мире научных концепций, но их применение к реальному миру должно быть ограничено какими-то конвенциями, заключёнными между избранными членами научного сообщества. Эти представления можно счесть "научной робостью" или "инфантильностью", но можно заподозрить в них негласное желание оставаться непоколебимым авторитетом в области своей прямой компетенции, в обмен на отказ от вторжения в чужие области исследования.

Хронологию традиционной истории упорядочили гораздо позднее, - лишь в XVI-XVII веках. Морозов указал на авторов этой работы: "Ведь только во вторую половину XVI века лейденский профессор Скалигер (1540-1609) основал современную историческую хронологию, а его последователи и преемники, астрономы Петавиус, Риччиоли и др., старались подтвердить её астрономически, руководясь уже заложенной им хронологической схемой и не решаясь восставать против его авторитета в тех случаях, когда дело не сводилось к мелким поправкам, а нужно было передвигать целые эпохи. Признавая, что великий Иосиф Скалигер (и действительно огромная научная величина!) мог ошибиться на несколько лет в определении того или другого частного сообщения, они не допускали даже и мысли о том, что при датировании событий, описываемых без обозначения лет, например, у Тита Ливия, Плутарха и т.д., у него могут быть систематические сдвиги хронологии на целые столетия, а в некоторых других старинных источниках - даже на тысячелетия. Поэтому не находя точного совпадения своих вычислений с его схематическими указаниями, они искали солнечное или лунное затмение, ближайшее к этому времени, и делали соответственные - с научной точки зрения не только ни на что не годные, но даже страшно вредные для будущих исследований - мелкие поправки, придавая древне-исторической хронологии Скалигера внешний вид научной и даже математической разработанности. Это же предварительное руководство схемой Скалигера, якобы уже окончательно подтвержденной Петавиусом и Риччиоли не только для средних веков, где она почти безукоризненна, но даже и для более глубокой древности, помешало и дальнейшим астрономам поставить дело в более широкие научные рамки. Голландский астроном XVIII века Струйк, затем Тихо-Браге, а в XIX веке Цех, Гофман и, наконец, Гинцель в своих многочисленных работах, резюмированных Гинцелем в его большом "Специальном каноне солнечных и лунных затмений для области знаний классической древности в промежуток от -900 до +600 года нашей эры", - все до одного руководились древне-историческое схемой Скалигера и своих путешествиях в отдалённые века человеческой истории, как безусловно непогрешимой географической картой, и, благодаря этому, подыскивали к каждому случаю ближайшие затмения (а такие при неопределенности старых указаний всегда найдутся на промежутке менее 10 лет взад или вперед от любого данного случая) и, благодаря своей доверчивости, все более и более укрепляли фикцию непогрешимости современной хронологии в области древней истории. Но во имя беспристрастной науки, стремящейся исследовать собственным разумом все, что раньше было в области чистой веры (т.е. внушения), и, несмотря на должную дань глубокого уважения к Скалигеру, как творцу существующей теперь исторической хронологии, мы должны подвергать все древнеисто-рические Факты совершенно независимой от него и от его школы разработке, как делает всякий астроном при наблюдениях в телескоп." [12].

В ненапечатанном черновике XI тома "Христа" Морозов написал: "... мы показали в прежних томах нашего исследования разнообразными способами, что вся установленная Скалигером хронология римских императоров, употреблённая и тут, основана на недоразумении." [13].

Здесь Георгий Евгеньевич провёл неоправданную параллель между сенсационными открытиями естественных наук, в своих идеалах ориентирующихся на истинное и достоверное знание, и традиционной исторической наукой, изначально ориентирующееся на идеологическую полезность. Революционные переломы в естественных науках обусловлены научно-техническим прогрессом, а в науках общественных - изменением политической или конфессиональной конъюнктуры.

Эмпиричность естественных наук преобладает над их конвенциальностью, а для наук гуманитарных и социальных в настоящее время это соотношение обратное. Их различие проявляется в характере научной деятельности. В естествознании истинность (достоверность) теории определяется в первую очередь опытом и лишь затем - научным авторитетом сообщества, разделяющего эту теорию; полезность теории здесь означает приложимость избранной модели к реальным явлениям и во вторую очередь - плодотворность внутри господствующей парадигмы. Гуманитарные и общественные дисциплины изначально имеют дело с менее детерминированными и социально опосредованными процессами, в настоящее время их предмет недостаточно определён для строгого описания, поэтому достоверность знания этого типа определяется конвенциальностью и доктринальным соответствием доминирующим воззрениям учёных. И этим же определяется полезность гуманитарных теорий, в виду их малой приложимости.

Даже в большей степени, чем ранее, такого рода числовые оценки не имеют математического обоснования без предъявления адекватной статистической модели процесса. По всей видимости, здесь Г.Е. Шилов демонстрирует риторическую фигуру речи.

С этим замечанием нельзя не согласиться. Но Георгий Евгеньевич здесь неявно сделал три предположения: первое − о том, что открытия литературных и археологических памятников были независимы от "выдуманной" истории; второе (см. также ниже) − что независимые открытия не приходили в противоречие с "выдуманной" историей, и третье − о "выдуманности" древней истории.

Тезис о подложности древней истории принадлежит, по видимому, М.М. Постникову, который в своей монографии высказывается на эту тему довольно определённо: "... все так называемые "античные" сочинения мы должны считать творением средних веков и эпохи Возрождения. Возможно, что их авторы и пользовались какими-нибудь документальными, не дошедшими до нас источниками, но эти источники вряд ли старше IV века н.э." [14].

Но главный вывод Н.А. Морозова звучит несколько иначе: древняя история − мираж, и является отражением более поздних событий. "И вот не мудрено, что вольнодумцы начали думать, что это простой мираж... Но ведь и мираж есть только отражение чего-то существующего за пределами видимости, да и миф вырастает, как из семени, из какого-нибудь давно забытого реального факта, почему-либо поразившего воображение его современников, а не путем самопроизвольного зарождения." [15].

Поскольку в основе искажённых и неверно датированных сообщений исторических источников лежат некоторые произошедшие события, достоверно реконструировать её можно лишь на основе современных научных методов, в значительной мере заложенных Морозовым. Новые источники, если они являются подлинными свидетельствами прошлого, должны встраиваться в правильную реконструкцию, возможно, корректируя её в деталях. Но полного соответствия этой реконструкции ожидать не следует, хотя бы в силу того, что исторический источник является субъективной фиксацией некоторых событий, содержание которых в полном объёме современнику не дано знать, даже в такой гипотетической ситуации, когда свидетель выступает с непредвзятой позиции. Но эта позиция, сама по себе, порождает равнодушие к событию и его поверхностному изложению. В русских летописях в таких случаях автор простодушно писал: "... в этот год не было ничесоже ...".

Из этого рассуждения вытекает один из методологических принципов научной реконструкции - наиболее достоверными могут быть сведения, малозначимые лично для автора. И сюда в первую очередь неизбежно попадают бытовые зарисовки, отражающие научно-техническое окружение, цивилизационный фон и хронологическо-календарные сообщения, сделанные мимоходом, без какого-то хронологического замысла. Именно они лежат в центре внимания Новой Хронологии. Традиционная историческая наука, напротив, в основном анализирует оценочные суждения древнего автора, избрав целью своей реконструкторской деятельностью выставление моральных оценок персонажам исторических сообщений, которые при таком подходе оказываются героями архаической литературы, а сама историческая наука становится разделом литературоведения и филологии (как это и фиксировалось до начала XX века). Многочисленные дубликаты традиционной истории обязаны своим возникновением не только кабалистическим методам первых хронологов, но и различием моральных оценок одних и тех же деятелей прошлого в сообщениях современников и потомков.

Любое историческое свидетельство, археологическая находка, становятся историческим фактом только в результате теоретического осмысления его и обработки для встраивания в рабочую концепцию. Если учёный не осознаёт этой научной тенденции, тогда он служит ей бессознательно, становясь заложником своей и чужой фальсификации, не понимая с чем имеет дело. В таком положении оказались сторонники традиционной хронологии, вполне искренне вносящие в химерическую скалигеровскую конструкцию свои научную лепту, ретушируя обнаруженные парадоксы и умалчивая о принципиальных проблемах своей науки - в первую очередь, о её авторах и о времени и методах её создания.

Действительно, приходится сожалеть, что Н.А. Морозов не дожил до обнаружения "Рукописей Мертвого моря". Первые из них, найденные козопасом Мохаммадом ад-Дибом, появились в поле зрения учёных в 1947 году, находки продолжались до 1956 года, сопровождаясь коммерческим ажиотажем. Часть рукописей была опубликована в 1950-1951 годах, в 1962 году был опубликован текст "Медного свитка", найденного в 1952 году. Полного научного описания и исследования их не сделано до сих пор, часть рукописей стали религиозными и политическими реликвиями Ватикана, а также - Израильского государства, символом его исторической древности и первородства в этом регионе. Свитки были наскоро приписаны мифическим до этой находки "ессеям", и датированы палеографически и нумизматически периодом между III-м веком до н.э. и II-м веком н.э. Это - официально принятая версия, озвученная международной группой исследования Кумранских находок, созданной при Палестинском археологическом (Рокфеллеровском) музее в 1953 году. Радиоуглеродный анализ льняных переплётов, как принято, "уточнил" диапазон датировки: 168 г. до н.э. - 233 г. н.э.

Множество опубликованных текстов имеют библейское содержание. Полное, якобы, соответствие Кумранских находок традиционным историческим представлениям, вызывает сомнение в их подлинности. Ведь всякий новый документ даёт более объёмное описание своей эпохи, привносит новые неизвестные ранее детали, тем более, если этих новых документов появляется огромное количество. Это заставляет задуматься - не имеем ли мы дело с преднамеренной систематической фальсификацией, которая полностью укладывается в существующие представления о прошлом.

Существует гипотеза, что тысячелетия назад Палестина представляла собою плодородную землю и была густо заселена оседлыми народами, но в ранее Средневековье в этом регионе по неизвестным причинам произошла экологическая катастрофа, превратившая райский сад в бесплодную пустыню, в которой могут выживать только кочевники-бедуины. Это предположение опирается на описания Ветхого Завета и не имеет естественно-научного подтверждения. Поэтому Морозов считал, что Палестина до новейшего времени не была приспособлена к существованию в этом регионе развитой цивилизации: "... с этой точки зрения вся "современная древняя история" является противоестественной, так как для падения классических Греции и Рима, а также для падения древнего Египта и Ассиро-Вавилонии мы не видим никаких геофизических, или метеорологических, или социологических причин. Не видим мы их и для возникновения на сирийском побережье и в Палестине культурных государств, вроде Финикии или Израильского царства, преимущественно перед Балканским полуостровом или Ломбардской низменностью, как несравненно более плодородными и поблизости от богатейших железных рудников, как первой основы человеческой культуры. Ведь без железных орудий производства человек был бы еще более бессилен сделаться культурным существом, чем обезьяна, у которой вдвое более рук, чем у него." [16].

В настоящее время чудесные массовые и недостоверно документированные находки кумранских свитков не опровергли естественно-научных аргументов Морозова, поставив лишь очередную историографическую проблему, требующую от современной науки своего разрешения. Интересно мнение о Кумранской истории публицистов вполне традиционного хронологического направления М. Байджента и Р. Ли (ранее прославившихся своей "Священной загадкой"), высказанное ими в книге "The Dead Sea Scrolls Deception" 1991 года. Авторы не сомневаются в подлинности многих сотен рукописей, найденных в Кумранских пещерах, но отмечают антинаучную атмосферу, окружающую их исследование: "... существует своего рода негласное общее мнение о том, что история изучения свитков Мёртвого моря представляет собой форменный скандал. Вряд ли можно сомневаться в том, что за всеми этими переносами, отсрочками, запретами на доступ к материалам кроется нечто несправедливое, формально вроде бы законное, но не отвечающее моральным или академическим нормам" [17].

Это утверждение Шилова не вполне точно, но имеет основание. Морозов об этом высказывался так: "Слово Иерусалим по-библейски значит: "Здесь увижу примирение", и уже одно его такое значение достаточно показывает, что он − имя нарицательное. Это −  город, где богоборцы надеются найти примирение с кем-то преследующим их. ... Значит, имя Иерусалим мы должны здесь понимать как нарицательное в том же роде, как понимаем стольный город в русских летописях. Этим последним именем мог обозначаться по очереди и Киев, и Москва, и старый Петербург. Точно так же, и Город святого примирения был город кочевой, переносимый с одного пункта земной поверхности на другой, если в первом или в последнем он оказался не оправдывающим своего имени и соответствующих ему ожиданий − примирения с богом. Этого мы никогда не должны упускать из виду, читая библейские книги. В предыдущем изложении мы пришли уже к выводу, что первый библейский "Город святого примирения" (Иерос-Салим) был "трубный" по-латыни и "прецессионный" или "триумфальный" по-гречески − город Помпея и потому интересно узнать, не сохранилось ли в библейских книгах и других указаний, могущих привести нас к тому же заключению помимо предыдущего наведения." [18]. И далее: "... это показывает, что в применении эпитета "город Святого Примирения" (Иерусалим) на протяжении веков, и при соответствующих им переменах места религиозных пилигримств, произошли, по крайней мере, три перемены. Так назывался первоначально и тот город, раскопанные остатки которого мы называем теперь Помпеей, и Царь-Град и, наконец, современный палестинский Иерусалим, получивший это название лишь незадолго до крестовых походов." [19].

Из этого высказывания становится ясно, что Шилов не счёл факты, приведённые Морозовым и Постниковым, надёжными и заслуживающими внимания. Убедительность аргументов имеет силу не только в силу их доказательности, но и от психологического настроя убеждаемого. Очевидно, что при таком подходе Шилова к новым теориям было бы невероятно найти достаточно убедительные для него аргументы. Трудно согласиться с указанной Шиловым дискриминацией теорий. Всякая научная теория должна опираться на надёжные факты, вне зависимости от её сенсационности, но надёжность факта − величина субъективная, и зависит от того, - в какой теории этот факт рассматривается. Истинность теории не определяется верификацией фактов, − от подобного заблуждения философия науки избавилась в XIX веке, и Георгий Евгеньевич, читавший переводы работ И. Лакатоса и, наверняка, других постпозитивистов, знал об этом. В следующем комментарии можно прочесть более реалистические соображения М.М. Постникова об условиях принятия или отторжения теорий. Здесь не может быть элементарного ответа.

Методологический аргумент, высказанный Г.Е. Шиловым, не нов в истории науки и истории борьбы научных теорий. Так, и в наши дни Католическая Церковь оправдывает осуждение Галилея ненадёжностью его доказательств: "Иезуит отец Маттео Сабино, вице-директор Ватиканской обсерватории, сказал CNS, что Галилей столкнулся с неприятностями от инквизиции, потому что не имел доказательств своих утверждений. "Не имея доказательств ... (инквизиция) была вынуждена держаться за многовековую концепцию", которая видела Землю как центр космоса,- сказал он." [20].

Йордан Борисович Табов, ученик Г.Е. Шилова в начале 70-х, вспоминая свой путь к Новой Хронологии, высказал своё мнение об этом утверждении: "Я полностью согласен с ним. И здесь зарыта собака почти всех "революционных перемен" в науке - как теории Коперника, и др. Сенсационных теорий действительно очень много, хотя бы "парапсихологические". И, наверное, 99 % из них неверны; зачастую опровергнуть их совсем непросто. Как отличить "тех" от "других"? Конечно, тем и велик Фоменко, что заметил то, что другие не смогли - и ещё не могут. Фоменко услышал 5 лекций Постникова, а Шилов - только одну, причём, мы не знаем, - насколько она была удачной. Мне кажется, даже то, что Шилов взялся написать об этом, хотя и в умеренно негативном плане, говорит о нём скорее хорошо, чем плохо. Как показала практика, обратить серьёзное внимание на НХ - вещь сама по себе нетривиальная, особенно в 1970-х и 1980-х, когда информации было очень мало. Только немногим это удалось, и если другие не обратили, то ... просто не всем дано. Мне, например, повезло много больше, чем Шилову: у меня была возможность (в начале 1980-ых) прочесть "реферат" на 100 стр. И соответственно реакция была положительная, хотя и пассивная (до 1994 г.). А что говорить о многих других умных и способных людях, которые не только прошли мимо НХ, но и теперь критикуют её и выступают против?" [21].

В данном случае Георгий Евгеньевич неоправданно обобщил свои впечатления. Ведь сам факт того, что Постников прочитал цикл лекций на мехмате МГУ по теории Морозова, потратив на это силы и время, означает, что он относился к этому достаточно серьёзно. Мы также знаем, что эти лекции ещё до своего проведения имели заинтересованных сторонников среди сотрудников мехмата, а идеи Морозова сразу же нашли своё продолжение в Новой Хронологии, а позднее - во многих альтернативных хронолого-исторических теориях незаурядных учёных (А.К. Гуца, И.В. Давиденко, Я.А. Кеслера и др.). Возможно, Шилов подразумевал здесь только учёных-историков, и тогда он отчасти прав - известна демонстративно негативная реакция советского академического исторического сообщества на всякую серьёзную ревизию хронологии. Но она, скорее, является показателем его организованности и цеховой солидарности, чем научной правоты.

Сложность пути принципиально новой научной идеи обуславливается множеством причин, - как внешних по отношению к науке, так и внутренних. К примеру, гелиоцентрическая теория, несмотря на свою изначальную практическую эффективность, искала общего признания более двухсот лет. Новая историческая теория в настоящее время никакого практического значения не имеет, и конкурирует с другими теориями только как художественное или идеологическое произведение. Существенное хронологическое изменение в исторических представлениях немедленно влечёт изменение методологических установок и требует переосмысления истории цивилизации. А это представляет собою значительный умственный труд, не обещающий поначалу ничего, кроме сопричастности "научным маргиналам", что воспринимается болезненно не только конформистами, но и любыми учёными из "нормальной науки" (по определению Т. Куна).

Интересно здесь сравнить мысли на эту тему, разделённые полувеком: "Я отдаю себе полнейший отчёт в трудности положения. Специалисты усваивают свои истины основательно и крепко. Одни занимаются всю жизнь эпохой Пунических войн, другие - эпохой Сети и Рамзеса, третьи - Вергилием, и Горацием. Традиции науки, исходные точки собственных трудов были усвоены ещё в юности. До глубоких седин, преклоняясь перед авторитетами, учёные углубляли познание эпохи - в установленных границах. Надо понять, что значит для такого учёного страшный термин "пересмотреть"! Как это так - пересмотреть жизнь, которую прожил... Но именно в этом и могут почерпнуть смелость дилетанты и профаны - смелость воззвать к учёным и сказать им: а всё-таки пересмотрите! Если для этого возник повод, то надо это сделать. Книги Морозова - каковы бы ни были их вес и их судьба - явились таким поводом." [22].

Сам Морозов писал об этой трудности в изменении точки зрения историков, так: "Когда запас предварительных впечатлений хотя и велик, но односторонен, как это бывает у специалистов с недостаточным общим естественно-научным образованием, тогда и мышление бывает односторонне и большею частью ошибочно во всем, что уходит за пределы их специальности. Но даже и при разносторонних сведениях не может быть сильного творческого мышления у тех людей, которые приобрели свои знания не из общечеловеческой потребности "знать истину во что бы то ни стало", а исключительно с какою-либо личной утилитарной целью (например, из честолюбия и, в частности, для карьеры). Эта личная цель, присутствуя как общий фон мыслительного аппарата, неизбежно будет накладывать свой отпечаток и на весь ход его мышления; такой ум сможет усовершенствовать уже проложенный до него путь, но никогда не создаст новых путей в науке." [23].

Наблюдая трудности продвижения концепции Морозова, Постников указывал причину этого в когнитивно-психологических стереотипах, формирующихся у историка в процессе его профессиональной социализации: "Положения Морозова были полностью отвергнуты учеными-историками, по существу, без всякого анализа, и понятно почему. Впечатления, представления и мнения, которые человек получает где-то в самом раннем детстве, - это так называемый импринтинг - очень твёрдо усваиваются, и их очень трудно изменить. Так дело обстоит, например, с религиозными представлениями. То же самое происходит и при обучении студентов. На первом курсе сообщаются некоторые факты, и эти факты помещаются в очень глубокой памяти, и студент ими пользуется, совершенно не задумываясь, справедливы они или нет. Он их воспринял на первом курсе без всякой критики. Сообщено было профессором, и поэтому надо сдать экзамен, а не критиковать. Потом уже к этому он не возвращается. Всё, что помещено в память посредством импринтинга, очень трудно выкорчёвывается. Это мы знаем на примере религии, когда, после того как где-то в раннем детстве человеку сообщены основные принципы веры, он остаётся верующим и взрослым, хотя рационально он это уже не обдумывает, атеистическую критику не воспринимает, а если он, паче чаяния, вдруг начинает размышлять, то, как правило, веру теряет. Этим объясняется также ярость, с которой борются с инакомыслящими. Их сжигают на кострах или убивают в религиозных войнах. Это проявления одного и того же психологического механизма. Мы просто боимся изменить импринтированные идеи и стараемся против этого как можем бороться. Этим же объясняется, почему наука так консервативна. Идеи и результаты, которые получены, очень трудно изменить. Наука не терпит новых идей, она с ними борется. Новые идеи принимаются только тогда, когда они высказаны или поддержаны авторитетным учёным, и чем радикальнее идея, тем выше должен быть его авторитет. И, чтобы новые идеи победили и стали общепринятыми, нужны очень большие усилия и долгое время." [24].

Негативная оценка Шиловым теории Морозова, возможно, сформирована под влиянием его личной истории и неблагоприятного начала академической карьеры. В январе 1950 года, по ходатайству А.Н. Колмогорова, он был переведён в Киевский государственный университет имени Т.Г. Шевченко на должность заведующего кафедрой математического анализа. Это назначение не обрадовало руководство механико-математического факультета и его новых коллег, некоторые из которых рассчитывали на эту должность и на жилую площадь (просторную комнату в коммунальной квартире), выданную университетом семье Шилова.

В мае того же года Шилов защитил в МГУ докторскую диссертацию, а в 1952 году стал профессором университета, но он не пользовался научным авторитетом у коллег по факультету. Математики Киевского университета того периода, в основном, занимались классическими задачами математического анализа: дифференциальными уравнениями, вариационным исчислением, вычислительными методами,- их интересы сформировались под влиянием уехавшего в 1949 году из Киева в Москву и Арзамас-16 академика АН УССР Н.Н. Боголюбова. Область исследований Шилова - теорию обобщённых функций и весь функциональный анализ они оценивали как космополитичную "лженауку". Администрация факультета запретила Шилову проведение научного семинара с демагогической формулировкой - "политическая слепота, выразившаяся в том, что Шилов не контролировал социальный состав участников семинара, в результате чего среди них был недостаточный процент детей рабочих и крестьян", и резолюцией декана факультета Положего - "Такой семинар нам не нужен!". У Шилова отобрали и затем закрыли студенческий научный кружок, его учеников не пропускали в аспирантуру. Ревнуя к популярности Шилова в студенческих кругах, партбюро факультета обвиняло его в "сознательном противопоставлении в троцкистском духе студенческой молодёжи руководству факультета". В результате организованной травли (в которой активно отметились коллеги - В.Н. Борисенко, Ф.И. Гудименко, Л.С. Дмитриенко, В.Е. Дьяченко, И.А. Зозуля, И.М. Карнаухов, Ф.С. Лось, Г.Н. Положий, М.М. Сидляр и др.) Шилов оказался в научной изоляции. Весной 1954 года он оставил кафедру в Киевском университете и перевёлся в МГУ на должность профессора кафедры теории функций и функционального анализа (ТФФА), возглавляемой членом-корреспондентом АН СССР Д.Е. Меньшовым. Небеспочвенно опасаясь плохой характеристики, Шилов скрыл от руководства факультета своё новое место работы, указав в заявлении на перевод малопрестижное место заведующего кафедрой математики в Московском энергетическом институте им. В.М. Молотова.

Кстати, с аналогичной обструкцией столкнулся в Киевском университете и академик АН УССР Б.В. Гнеденко, переехавший из Львова одновременно с Г.Е. Шиловым. В октябре 1952 года на заседаниях Учёного Совета факультета и факультетского философского семинара, при обсуждении проекта второго издания его книги "Очерки по истории математики в России" официально назначенный докладчик, доцент Лось, списком обвинил Гнеденко в "космополитизме", "лузинщине", "политической неблагонадёжности", в "пренебрежении к русскому языку и презрении к русскому народу", якобы отразившихся в этой книге. Гудименко добавочно обвинил автора книги в "троцкизме". Декан факультета, доктор физико-математических наук Положий кулуарно убеждал способных студентов в том, что "теория вероятностей не является наукой, достойной внимания". Факультетский лекторий для студентов по проблемам математики и её методологии, организованный Гнеденко, был запрещён факультетским партбюро по причине "политического недоверия профессору Гнеденко" и отсутствия ответственного за "идеологическое содержание подобных лекций". От этих факультетских дрязг Гнеденко в 1952 году уехал в ГДР - поднимать математику братской социалистической страны, и по окончании командировки в 1954 году он возглавил Институт математики АН УССР. В 1960 году Б.В. Гнеденко уехал в Москву.

Интенсивность проявления провинциальных страстей Шилов и Гнеденко объясняли своекорыстными групповыми или личными происками лиц, не обладающих достаточной научной квалификацией, игнорирующих государственные и научные интересы. Но Колмогоров предполагал, что к эскалации конфликта привела недостаточная тактичность Шилова и Гнеденко. В своём письме Шилову от 11 ноября 1952 года он пишет: "... не было ли со стороны Бориса Вл. и Вашей проявлено некоторого высокомерия, вооружившего против Вас также и многих, кто в другой обстановке не стал бы Вам мешать? В применении к Бор. Влад. мне кажется это вероятным, насколько я его характер знаю. В применении же к Вам - на чрезмерную Вашу задорность мне жаловался в одном из писем даже сам Бор. Влад. ..." [25].

Какие бы многочисленные причины не лежали в глубине конфликта Г.Е. Шилова с сотрудниками и руководством мехмата КГУ, на поверхность выставлялись поводы идеологического и методологического характера, как это часто случается при столкновении беспокойных научных новаторов с удобно расположившимися в своих научных угодьях ретроградами. Вполне вероятно, что опасное столкновение с обскурантами наложило отпечаток на характер Георгия Евгеньевича так, что он стал опасаться радикально новых идей. Так, в отрицательном отзыве на математическую работу старшего преподавателя кафедры математического анализа Кировского государственного университета Петра Ивановича Денисова от 7 апреля 1966 года Шилов формулирует свои критерии значимости новых научных теорий следующим образом: "Всякая математическая теория завоёвывает себе признание тем, что указывает решение задач, не решённых в старых теориях, или хотя бы даёт новый более прозрачный подход к таким задачам. Теория обобщённых функций Лорана Шварца многим казалась пустой забавой, пока не обнаружилось, что с обобщёнными функциями можно доказать, что каждое уравнение обладает фундаментальным решением. Также и со всякой другой новой областью..." [26].

Следуя способу оценки теорий по-Шилову, значимыми оказываются только "нормальные работы", в Куновском смысле,- которые не выходят за рамки сложившихся дисциплинарных матриц. И не заслуживает признания новая теория, открывающая новую предметную область и использующая новые методы, как это было в случае с хронологической теорией Морозова. Но тогда не заслуживают признания, например, геометрическая теория Н.И. Лобачевского или теория множеств Г. Кантора. Что демонстрирует несостоятельность критериев оценки Шилова.

Математическое сообщество выработало более совершенный способ проверки научных теорий, позволяющий достаточно быстро понять и оценить их ценность. В исторической науке, достоверность в большей степени определяется авторитетом традиции, и пока нет эффективных способов проверки как нового, так и ставшего традиционным знания. Построение их - современная насущная задача науки.  

Для написания работы нам помогли беседы со многими друзьями, прежде всего - с Евгением Евгеньевичем Демидовым и Йорданом Борисовичем Табовым. Тема обсуждалась на научно-методологическом семинаре кафедры философии УлГУ. Мы хотим поблагодарить и сотрудников Московского городского архива за помощь в работе с материалами.

1. "Был ли древний мир?" // Личный фонд профессора Г.Е. Шилова в Центральном Московском архиве-музее личных собраний (ЦМАМЛС), ф.167, опись 2, дело 100, лист 1.

2. Морозов Н.А. "Христос, или история человеческой культуры в естественно-научном освещении, в 10-ти томах",- М.: Крафт+Леан, 1997-2003, 7981 с.

3. Постников М.М. "Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3-х томах",- М.: Крафт+Леан, 2000 (написана в 1978), 1248 с.

4. Фоменко А.Т. "Методы статистического анализа нарративных текстов и приложения к хронологии. (Распознавание и датировка зависимых текстов, статистическая древняя хронология, статистика древних астрономических сообщений)",- М.: МГУ, 1990, 440 с.

[1] Опубликован в "Историко-математических исследованиях, выпуск XX",- М.: Наука, 1975. - с. 11-27.

[2] Энгельс Ф. "Диалектика природы" // Маркс К., Энгельс Ф. "Сочинения. В 50 томах", 2-е изд., т. 20,- М.: ИПЛ, 1961. - с. 573.

[3] Колмогоров А.Н. "Математика" // Большая Советская Энциклопедия, 2 изд., т. 26. - М.: БСЭ, 1954. - с. 465.

[4] В тексте мы исправили обнаруженные опечатки и восстановили опущенные автором точки над буквой "ё".

[5] Постников М.М. "Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3-х томах",- М.: Крафт+Леан, 2000. - Т. I, Предисловие. - с. 6.

[6] Носовский Г.В., Фоменко А.Т. "Введение в новую хронологию. Какой сейчас век?",- М.: Крафт+, 2001. - Глава 9. История Новой Хронологии. - с. 371.

[7] Морозов Н.А. "Христос. Том I. Небесные вехи земной истории человечества",- М.: Крафт+Леан, 1997. - Часть III, глава II. - с. 390, 394.

[8] Морозов Н.А. "Христос, т. I. Небесные вехи земной истории человечества",- М.: Крафт+Леан, 1997. - Часть III,  глава III. - с. 401.

[9] Морозов Н.А. там же. - Часть III, глава V. - с. 415.

[10] Морозов Н.А. "Христос, т. VI. Из вековых глубин",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть VII, глава I. - с. 1039.

[11] Морозов Н.А. "Христос, т. Х. Миражи исторических пустынь между Тигром и Ефратом. Клинопись",- М.: Крафт+Леан, 2002. - Часть I, глава X - с. 153.

[12] Морозов Н.А. "Христос, т. IV. Во мгле минувшего при свете звёзд",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть II, Вступление. - с. 308-310.

[13] Морозов Н.А.  "Христос, т. XI. Логика небес и сенсационные находки европейских авантюристов XIX века". - Часть II, глава I.
(см. http://www.doverchiv.narod.ru/morozov/11-02-01.htm)

[14] Постников М.М. "Критическое исследование хронологии древнего мира. В 3-х томах",- М.: Крафт+Леан, 2000. - Т. I, Эпилог: Апокрифичность "античной" литературы. - с. 421.

[15] Морозов Н.А. "Христос, т. VI. Из вековых глубин",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть III, глава IV. - с. 488.

[16] Морозов Н.А. В защиту реализма в исторической науке. Коротенький ответ нападающим на мою книгу "Христос" // Правда, 9 мая 1928, No. 106 (3938). − с. 6

[17] Байджент М., Ли Р. "Свитки Мёртвого моря. Сакральные тайны: от Земли Обетованной до Ватикана",− М.: Эксмо, 2009. − с. 213.

[18] Морозов Н.А. "Христос, т. II. Силы земли и небес",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть II, глава II. - с. 310-311.

[19] Морозов Н.А. "Христос, т. VII. Великая Ромея",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть II, глава X. - с. 557-558.

[20] "After four centuries, Galileo to return to the Vatican" // Catholic News Service, 7 March 2008.

[21] Частное письмо А.Б. Верёвкину от 2 августа 2011.

[22] Суханов Н.Н. "Ученые пусть дадут ответ. Статья по поводу книг Н.А. Морозова" // Правда, 27 мая 1928

[23] Морозов Н.А. "Христос, т. III. Бог и слово",- М.: Крафт+Леан, 1998. - Часть II, глава I. - с. 229-300.

[24] Постников М.М. "Критическое исследование хронологии древнего мира, т. I",- М.: Крафт+Леан, 2000. - Предисловие. - с. 5.

[25] ЦМАМЛС, ф.167, оп. 1, д. 39, л. 35.

[26] ЦМАМЛС, ф.167, оп. 1, д. 20, л. 45.

http://new.chronologia.org/volume12/shilov.php