Мы закончили изложение наших взглядов на принципы организации новой социалистической экономики и общества. В последней главе мы даем ответы на различные контраргументы, высказанные за последние годы авторами-социалистами. Ответы организованы по двум темам: распределение, стоимость и цены; и возможность рыночного социализма. Обе темы так или иначе связаны с проблемой рынка и социализма. В первую очередь мы защищаем наше предложение по рынку потребительских товаров (изложенное в гл. 8). Рынок такого типа, утверждаем мы, необходим, иначе плановые показатели не будут постоянно корректироваться в соответствии с предпочтениями потребителей. Однако во втором разделе этой главы мы проводим четкое различие между нашим собственным "рыночным" предложением и "рыночным социализмом" как таковым. Мы рассматриваем два проекта рыночного социализма, предложенные в последние годы, и находим их недостаточными для выполнения основных целей социализма.

Когда мы первый раз представили аргументы, разработанные в этой книге, в статье "Экономика и социализм" [1], Гаван Даффи (1989) ответил нам в этом же журнале. Хотя мы согласились с некоторыми пунктами статьи Даффи, мы считаем, что он не понял до конца нашу позицию и стоит заострить изложение наших идей, рассмотрев некоторые его критические замечания. Бросаются в глаза два главных пункта.

Во-первых, Даффи пишет, что в наших аргументах есть своеобразная ирония: хотя мы в большой мере используем потенциал современных компьютерных технологий, мы останавливаемся, не дойдя до обоснования чисто количественной плановой системы, то есть такой, которая работала бы без использования промежуточных цен или стоимостей. Даффи, кажется, считает это отходом от позиций предшествовавших нам экономистов-социалистов, таких как Ланге, которые рассматривали вычисления как альтернативу рынкам любого вида [2]. Как только появилась технология, требуемая для моделей Ланге, Кокшотт и Коттрелл рекомендуют решение, базирующееся на рыночном механизме! Во-вторых, Даффи указывает, что если рассуждать в терминах социалистического рынка потребительских товаров, то непонятно, зачем вообще использовать трудовые стоимости в качестве меры социальной стоимости: он считает, что предпочтительнее были бы "простые издержки производства".

По первому замечанию мы должны подчеркнуть, что не предлагаем распределять все товары и услуги с помощью рынка. Мы учитываем существование сектора "социального обеспечения" (здравоохранение, образование, воспитание детей и т.д.), в котором товары и услуги предоставляются в качестве основного права гражданства (см. главу 5). Здесь уровень и форма обеспечения решаются не с помощью рыночных цен, а путем демократических дебатов и политически. Однако мы не каемся, защищая рынок на многие предметы личного потребления.

Вот главные свойства нашего рынка потребительских товаров:

1) Потребители получают доходы, выраженные в трудовых жетонах, или за выполненную работу, или переводом.

2) У товаров есть "цены", также выраженные в трудовых жетонах, которые могут в какой-то степени отличаться от реального содержания труда (также указанного на товаре) из-за колебаний спроса или предложения.

3) Когда потребители приобретают товары на рынке, их трудовые жетоны соответствующим образом аннулируются, поэтому покупки ограничены общим доходом (плюс некоторая сумма потребительского кредита).

То есть каждому потребителю предлагается: за такую-то работу положено определенное количество общественного рабочего времени, и вы можете тратить его в любой форме по своему желанию.

Как бы выглядела альтернативная "чисто количественная" система без цен или стоимостей? Государство должно разместить первоначальный "заказ" на производство потребительских товаров в таких-то пропорциях, а затем потребители, предположительно, могут получить то, что хотят, в магазинах ("каждому по потребностям", как выразился Маркс в "Критике Готской программы"). Если нет цен, тогда "доходы" тоже не имеют смысла и не существует заранее установленного предела на количество товаров, которые может приобрести отдельный человек. Когда запасы определенного товара уменьшаются, государство просто заказывает производство дополнительного количества, а для товаров, запасы которых возрастают, производство сокращается.

Все замечательно, но что предотвратит полное исчерпание запасов популярных товаров и как можно гарантировать, что производство сохраняется на уровне, достаточном для удовлетворения желаний потребителей в рамках ограниченного количества доступного общественного труда? Или, другими словами, если потребители могут получить все, что хотят, совершенно бесплатно для себя, не превысит ли общий "спрос" полную мощность производства общества? И не будет ли практическим результатом обыкновенная очередь?

Против нашей критики можно выставить два аргумента: коммунистическое "изобилие" и ответственный, общественный характер социалистического потребителя. Но "изобилие" в смысле доступности всех товаров по нулевой цене для нас выглядит совсем неправдоподобным. Даже если технология продолжит совершенствоваться, необходимость решать проблемы окружающей среды и истощения ресурсов, в совокупности с потребностью значительно улучшить материальное положение большинства населения мира, живущего сейчас в нищете, похоже, сохранит проблему дефицита ресурсов. И даже если социалистические потребители полностью преданы обществу, этого еще недостаточно. Без какого-то ориентира в виде объективно рассчитанных общественных издержек, люди не будут знать, какое "разумное" или "ответственное" количество товаров они могут потребить.

Если признать необходимость каких-то общественно определяемых ограничений для индивидуальных потребителей, чтобы общий потребительский спрос находился в рамках доступных возможностей производства, то какова альтернатива выплате определенных доходов и установлению (ненулевой) цены на потребительские товары? Государство может установить или "нормировать" количество потребительских товаров на душу населения, заказать их производство и затем напрямую раздать людям. Но непонятно, как такая система сможет адекватно реагировать на изменения предпочтений потребителей с течением времени, или на изменения предпочтений или приоритетов различных людей, домашних хозяйств или общин. Если мы хотим дать людям возможность (в ограниченных пределах) делать индивидуальный выбор структуры своего потребления, то альтернативы какой-то форме рынка нет. Свободная замена в рамках ограничений требует, чтобы распределение товаров потребителя определялось скаляром (любые товары по желанию до определенной суммы) [3], а не вектором (списком количеств товаров или нормой). Выплата доходов и ненулевая цена товаров - это просто способ наложить такое скалярное ограничение.

Согласиться с необходимостью рынка потребительских товаров, естественно, не означает принять одну конкретную модель работы такого рынка. Здесь мы подходим ко второму пункту статьи Даффи, касающемуся использования трудовых стоимостей как представления общественных издержек.

Мы согласны, что трудовые стоимости, используемые напрямую, могут быть подвергнуты критике как мера социальных издержек. Мы уже сделали два важных замечания в главе 5. Во-первых, использование трудовых стоимостей в качестве единственного средства расчетов, скорее всего, приводит к недооценке конечных природных ресурсов, которые нельзя "произвести" просто применением рабочего времени. Во-вторых, расчет только по трудовым стоимостям пренебрегает проблемой времени приложения общественного труда. Два товара могут требовать для производства одинаковое количество рабочих часов, но распределение труда во времени может быть различным. Если эти различия важны, то расчет по трудовым стоимостям опять-таки будет недостаточным. В главе 5 мы набросали методы решения этих проблем.

Но нас озадачило предложение Даффи выбрать вместо трудовых стоимостей "простые издержки производства" в качестве средства экономических расчетов при социализме. Как уже обсуждалось в главе 8, "стоимость производства" в обычном капиталистическом смысле очень даже непроста. Она предполагает, что предприятия существуют как субъекты права - то есть постулирует частную собственность на средства производства. В социалистической экономике не существует "простой" заданной стоимости производства; любой кандидат в меры общественной стоимости должен быть общественно определен и рассчитан. Мы доказываем, что рабочее время дает рациональную основу для таких расчетов, даже если их надо потом дополнить так, как указано в главе 5.

Как мы уже говорили, мы прекрасно знаем, что наши аргументы идут вразрез с нынешней волной правых прорыночных взглядов. Мы за это не извиняемся; мы считаем, что мода ошибается и рано или поздно это будет понятно всем. Нас больше волнует, что многие открыто социалистические авторы все 80-е годы выражали серьезные сомнения по поводу "классического" социалистического проекта плановой экономики, и защищали вместо него различные формы "рыночного социализма" [4]. Голосов, выступивших против этой волны, было немного [5].

В этом разделе мы рассмотрим некоторые взгляды рыночных социалистов; мы будем доказывать, что рыночный социализм совершенно неадекватен как цель социалистической политики. Мы согласны с Devine (1988), что рыночный социализм представляет собой не новую яркую концепцию, предложенную социалистами-теоретиками, а вредное приспособленчество к доминированию правых взглядов. Если Грамши призывал к "пессимизму мысли, оптимизму воли" (то есть к трезвому реализму, объединенному со страстной верностью социалистическим целям), то рыночный социализм 1980-х годов выдает стоящий за ним "пессимизм воли", ослабляющую потерю уверенности в возможность социализма предложить какой-либо действительно альтернативный долговременный политический проект.

Мы по понятным причинам не можем подробно ответить на все высказанные аргументы в пользу рыночного социализма. Поэтому для наших целей ограничимся одним недавним выступлении с запада - Дианы Элсон и одним - с востока, Абеля Аганбегяна.

Диана Элсон (1988) доказывала, что "обобществленный рынок" дает третью альтернативу помимо планирования и свободного рынка. Мы считаем, что ее предложение обобществленного рынка делает слишком большие уступки буржуазной экономике. Его частью, похоже, является некритичное принятие убеждения Алека Ноува в невозможности эффективного центрального планирования - мы посвятили немало страниц в предыдущих главах его опровержению. Конкретно мы считаем, что

1) переключив внимание с процесса производства на процесс распределения, Элсон выбрасывает главный пункт марксистской критики капитализма;

2) обобществленная рыночная система сохранит бóльшую часть капиталистических общественных и производственных отношений, и более точно может быть описана как государственный капитализм, а не социализм;

3) она будет подвержена всем характерным нестабильностям капитализма.

Большая часть статьи Элсон посвящена демонстрации того факта, что настоящие капиталистические рынки очень далеки от идеальных рынков, предполагающихся многими защитниками рыночного социализма. Она доказывает, что для своей работы они требуют настоящих затрат в терминах ресурсов, что они редко бывают конкурентными, что независимости потребителя на деле нет, что закон Сэя не работает и т.д. Для подкрепления своего мнения она ссылается на обширную современную литературу. Критика такого рода, хотя и полезна для указания на нереалистические места в формулировках ярых рыночников, похоже, заменяет собой отсутствующую идею. В критике капиталистических рынков, на которую она ссылается, мы не найдем идею эксплуатации. Социализм как политическое движение возник не потому, что потребители были недовольны организацией рынка. Он появился потому, что капитализм есть система эксплуатации, жертвы которой хотят перемен. Капитализм позволяет богатым эксплуатировать труд бедных. Социализм стал ответом на эксплуатацию наемных работников капиталистами.

В нашей книге мы повсюду ссылаемся на классическую концепцию Маркса об эксплуатации. Что касается нашей темы, важно заметить, что одним из главных намерений Маркса было отрицание идеи, что эксплуатация возникает из-за несовершенной работы рынка. Она появляется, указывает он, из самой логики товарного производства. Чтобы продемонстрировать это теоретически, он делает "щедрое" предположение, что товары обмениваются по соотношению своих рабочих стоимостей. Это идеал, выдвинутый самым передовым буржуазным экономистом Давидом Рикардо. Маркс хорошо знал, что целый набор усложняющих факторов - различное количество капитала, частичные монополии и т.д. - не дают ценам в капиталистической экономике быть пропорциональным трудовым стоимостям. Однако он предположил такую пропорциональность в первом томе "Капитала". Он предположил, что при каждой покупке или продаже товара обмениваются эквиваленты. Деньги базируются на золоте и при каждой покупке или продаже количества труда, выраженное в золоте, равно количеству золота в покупаемом товаре. Другими словами, он предположил, что процесс обмена проходит без обмана. Он знал, что все это противоречит фактам - что рабочим обычно продают фальсифицированные продукты, обманывают их с помощью оплат натурой или вычетов из зарплаты. Но в полемических целях он говорит: давайте примем, что рынок полностью справедлив, и я покажу вам, что он все равно ведет к эксплуатации рабочего класса.

Ключ к эксплуатации, доказывает Маркс, - особый характер рабочей силы. Рабочая сила уникальна, потому что для капиталиста она ценна своей способностью создавать стоимость. Предполагается, что рабочая сила, как любой другой товар, продается по цене своего воспроизводства. Во многих случаях, конечно, рабочую силу продают по меньшей цене, например, когда рабочие часть дня возделывают огороды и не покупают продукты целиком на рынке. Но даже если рабочая сила покупается по полной цене воспроизводства, эксплуатация по-прежнему происходит. Рабочий день продлевается, чтобы был произведен абсолютный прибавочный продукт. Технология удешевляет средства к существованию и дает относительный прибавочный продукт.

Политический смысл этого рассуждения заключается в ответе тем, кто утверждает, что честная торговля, отмена монополий и справедливый уровень оплаты принесут освобождение пролетариату. Маркс, напротив, утверждает, что конец эксплуатации можно положить только отменой системы заработной платы. Никакая реформа рынка не может устранить антагонизм, лежащий в сердце капитализма. Но Элсон предлагает именно реформу цен.

Элсон предлагает набор общественных учреждений, устанавливающих цены. Эти учреждения будут собирать подробную информацию о стоимости производства различных товаров. Они будут устанавливать цену на основе издержек плюс какая-то надбавка. (Неясно, от чего рассчитывается надбавка: она должна быть пропорциональна используемому капиталу или текущим расходам). Установление этих нормированных цен, которые, очевидно, не предполагаются обязательными, и публикация данных, на которых они основаны, названо обобществлением рынка.

Термин "обобществленный рынок" сбивает с толку, поскольку рынки и так всегда были общественными институтами. Это типовой способ, каким частные лица в капиталистическую эпоху вступают в общественные отношения. Когда слово "общественный" или "социальный" сочетается со словом "рынок" - социальная рыночная экономика, обобществленный рынок, рыночный социализм - мы должны быть настороже. Если эксплуатация существует даже при очень нереальных предположениях, сделанных Марксом, то она останется и при обобществленном рынке. Обобществленные нормированные цены должны быть просто рекомендательными, не обязательными для продавцов и покупателей: "Комиссии по ценам и зарплатам могут разрабатывать нормы цен и зарплат и предоставлять информацию для покупателей и продавцов, чтобы "следить" за ценами и зарплатами децентрализованным образом" (Elson, 1988, с. 33). Если нормы не принимаются рынком, тогда изменяются нормы, а не рыночные цены. Главное отличие обобществленного рынка от обыкновенного, что в нем некоторые расходы на маркетинг оплачивает налогоплательщик - а не покупатели и продавцы, как это происходит сейчас. Мы можем сделать вывод, что, хотя такой рынок может корректироваться более плавно, чем рынок без субсидий, результаты его работы не будут сильно отличаться.

Если мы посмотрим на критически важный вопрос покупки и продажи рабочей силы, то предложения Элсон подозрительно напоминают разнообразную политику установления цен и доходов, использовавшуюся для регулирования эксплуатации в 60-е и 70-е годы. Комиссия по зарплатам и ценам будет вводить нормы заработной платы. Это явно не отменит систему зарплаты; это только способ ее регуляции. Иерархия зарплат, уже установленная частными экономическими контрактами, теперь становится вопросом публичной политики, объектом легитимации государственным органом. В то же время Комиссии по ценам и зарплатам, несомненно, хватит ума установить нормы, гарантирующие прибыльность промышленности. Здесь мы оказываемся на зыбкой почве, поскольку установление расценок влияет на степень эксплуатации. Любая попытка установить более высокие расценки вызовет сопротивление работодателей, любая попытка их снизить - сопротивление профсоюзов. Если нормы зарплаты обязательны, реальные расценки будут определяться относительной силой работодателей и профсоюзов традиционным способом: забастовки, локауты и т.д.

Есть еще одна вещь, которая, по Элсон, может значительно понизить степень эксплуатации. Это установление минимального дохода, который должны получать все граждане, независимо от того, работают они или нет. Такую политику защищают Зеленые и в условиях капиталистических отношений она, несомненно, в интересах рабочего класса. Если рабочие во время забастовки знают, что их семьям всегда будет чем питаться, их позиция усиливается, забастовки будут более прочными и успешными. Но не следует переоценивать влияние такого безусловного социального обеспечения. Со слов Дианы Элсон понятно, что она рассматривает его как почти физиологический минимум, достаточный для того, чтобы питаться чечевицей, купить пару дешевых джинсов и коврик на пол. Выглядит это не намного лучше, чем жить на современное пособие. За таким минимумом будут стоять те же противоречия, что и за любой схемой социального обеспечения: он должен не давать людям умереть, но не подрывать их желания работать, и не требовать повышения налогов. У людей часто есть другие обязательства, которые они приняли на себя, когда имели работу: ипотека, кредит и т.д. Социальные выплаты будут быстро съедены, когда люди начнут забастовку или останутся без работы.

Безусловное социальное обеспечение - полезная реформа в капиталистической стране. Она помогла бы уменьшить бедность и усилить классовую борьбу. Но вот чего она не сможет сделать, так это "устранить основную причину антагонизма между покупателями и продавцами рабочей силы" (там же, стр. 30). Покупка и продажа рабочей силы - это прелюдия эксплуатации, и поэтому антагонистична по самой своей природе. Предприятия, покупающие рабочую силу, по-прежнему останутся юридическими субъектами, цель которых - использовать рабочую силу для получения прибыли. Они останутся юридическими лицами с правом покупать, продавать и заключать контракты. Короче, они по-прежнему будут тем, что Маркс назвал "персонификацией капитала". Ими может владеть государство и брать с них процент за использование вложенного капитала, но это устранит их капиталистический характер не более, чем национализация компании "Бритиш Лейланд". И действительно, Элсон предлагает аудитора под названием Регулятор общественных предприятий, функцией которого будет проверка, что государство получает достаточную долю прибыли на свой капитал.

Если рабочая сила будет по-прежнему покупаться и продаваться на рынке, тогда обязательно начнется борьба за ее цену. В капиталистической экономике безработица - самый главный регулятор заработной платы. В условиях полной занятости экономическая классовая борьба приведет к инфляции заработной платы. В какой-то мере это можно будет регулировать, ограничивая цены и доходы, но полностью регулируемый механизм, описанный автором, вряд ли будет стабильным. Он вызовет или инфляцию с последующим давлением в пользу возвращения к безработице с целью приструнить рабочую силу, или требование обязательного контроля цен. Общество станет перед альтернативой капиталистического или социалистического пути развития.

Это в точности та альтернатива, которая в момент написания этой книги (1992 г.) встала с абсолютной ясностью в Польше и Венгрии, а также в России. Или экономика возвращается к бичу безработицы, без которого не может быть настоящего рынка труда, или движется в коммунистическом направлении и устанавливает прямую общественную регуляцию производства и доходов. Это не отрицает того факта, что в условиях Британии разновидность полного государственного капитализма, предложенная Элсон, будет прогрессивной. Можно рассматривать ее как асимптоту, к которой тяготела британская социал-демократия в дотэтчеровские времена: почти полная национализация, регулируемые цены и доходы, полные права на социальное обеспечение. Сам по себе он намного больше полезен для рабочего класса, чем нынешняя система.

Но мы знаем по опыту, что тип общественного порядка в виде государственного капитализма нестабилен. Он сохраняет капиталистические деньги, рынки и буржуазную разницу в доходах, одновременно устраняя безработицу, которая делает все это эффективным, и в то же время ослабляет государство как элемент буржуазного порядка. Это переходная форма общества, которая должна или вернуться к частному капитализму, как произошло в Британии, или пойти в социалистическом направлении. То же самое относится и к переходу в обратную сторону. Но переход от плановой социалистической экономики к государственному капитализму или рыночному социализму полностью реакционен. В результате может возникнуть только нестабильная форма, которая посредством классовой борьбы будет тяготеть к капитализму, или вернется назад к коммунизму [6].

Ирония состоит в том, что у обобществленных по Элсон учреждений, устанавливающих цены, будут компьютерные сети и информация о производстве - то, что нужно для эффективного перехода к планированию. Если бы она выступала за такие учреждения как переходную меру, ведущую к плановой экономике, это имело бы смысл. Но при современном положении в мире капитализм выглядит более вероятным. Предложение третьего пути между социализмом и коммунизмом будет просто вехой на пути к полному восстановлению капитализма.

Все рыночные экономики подвержены макроэкономической нестабильности. Две главные формы, в которых они проявляются, - это рецессии, когда товары невозможно продать, что вызывает безработицу, или избыточный спрос, создающий инфляцию. В социалистических странах, вернувшихся к рынку, мы видим и то, и другое: бурную инфляцию и миллионы выкинутых с работы. Элсон, как любой разумный левый экономист, четко осознает эти свойства рыночных экономик; но она не предлагает реального решения. Какие бы недостатки не были у экономической системы, действовавшей в СССР до Горбачева, но цены в ней были стабильными и рецессии не происходили. В советской системе были проблемы и чтобы их не замечать, нужна сознательная слепота. Но любые изменения социалистической системы той разновидности, которая существовала в XX веке, должны быть шагом к работающим людям. Элсон и подобные ей авторы в России на деле защищают отход от Маркса к доктринам Адама Смита.

Аргументы, разработанные здесь и в предыдущих главах, дают нам также основу для критики концепции советской экономической реформы, предложенной Абелем Аганбегяном - одним из влиятельных экономических советников Горбачева в середине и конце 80-х годов. В своей книге о перестройке (1988) Аганбегян постоянно проводит различие между "административными" и "экономическими" методами и подчеркивает необходимость сокращать первые и развивать вторые. Он заявляет, что "главной характеристикой существующей системы управления является преобладание административных методов, а экономические методы имеют лишь второстепенное значение" (1988, с. 20) и далее объявляет, что сущность перестройки "лежит в переходе от административных к экономическим методам управления" (с. 23).

Если это просто означает, что Аганбегян выступает против необоснованных бюрократических приказов ("административные методы") и за аккуратный подсчет издержек и выгод ("экономические"), то спорить тут не о чем. Но на деле здесь, похоже, имеется разрыв между самой идеей и ее намного более сомнительной интерпретацией. Во-первых, Аганбегян, кажется, отождествляет "административные" методы с центральным планированием вообще. Описывая центральное планирование сталинского периода, он пишет, что "с начала 30-х годов экономические методы управления были свернуты. Торговля между производственными единицами была заменена централизованным распределением ресурсов, а рынок урезан" (там же, с. 21-22). Здесь "экономические методы" противопоставляются "централизованному распределению" как таковому. Дело становится яснее, когда он излагает содержание экономических методов: к ним относятся перевод объединений и предприятий на полную самоокупаемость, самофинансирование и самоуправление, а также резкое возрастание роли цен, финансов и кредита (с. 23). В другом месте он связывает экономические методы со стимуляцией рыночных отношений и возрастании роли прибыли (с. 58). И наконец он предлагает "выкинуть" государственный план в пользу системы, где ".. предприятия и объединения будут сами разрабатывать и одобрять собственные планы. Не нужно будет одобрение любой высшей власти и не будет никакого назначения плановых заданий" (1988, с. 112).

Несмотря на одобрительные комментарии роли первых пятилетних планов в развитии советской индустриализации, Аганбегян на деле отождествляет центральное планирование с "административными методами" (устаревшими, волевыми, бюрократическими, неэффективными), а "экономические методы" (современные, эффективные, прогрессивные) - с использованием рыночных цен, прибыльности, финансовой независимости предприятий и полной отменой центральных распоряжений. Может быть, конечно, что для советского опыта центральное планирование ассоциируется с бюрократическим администрированием, но смешивать их вместе - серьезная ошибка. Мы показали, что решения централизованного планирования не обязательно должны быть произвольными, а могут приниматься на базе точно определенного подсчета общественных издержек. Мы приложили множество усилий, чтобы показать, что общественная рациональность расчетов на базе рабочего времени превосходит рациональность рынка. И нет никакой связи между использованием равновесных рыночных цен на потребительские товары (которое мы предлагаем в качестве одной из составляющей нашей плановой системы) и распадом социалистической собственности через передачу неограниченной самостоятельности предприятиям. Одно дело сказать, что предприятия должны иметь свободу назначать сами себе руководителей, демократически организовывать собственную работу, предлагать производство новых товаров, но совсем другое - выступать, что они они должны действовать как независимые агенты, сами разрабатывая себе планы в ответ на сигналы рынка. На деле, если предприятиям дать такие права, то демократическое управление на них исчезнет одним из первым. Изложение в стиле Аганбегяна, когда вопрос запутывается заранее установленным отождествлением экономической рациональности и рыночных процессов, дает ложные указания экономической реформе социализма.

За последние годы мы увидели, куда ведет эта логика: к разрушению любого эффективного экономического планирования, галопирующей инфляции, дезорганизации экономики, массовой безработице и конечному триумфу капиталистической реставрации. "Реформа" социализма в сторону рынка стала беспрецедентной экономической катастрофой для рабочего класса стран, в которых она случилась. В глобальном масштабе она восстановила доминирование тех же нескольких капиталистических сил, что управляли миром до 1917 года. На политическом уровне она привела к положению, при котором социалистическое движение и организованный рабочий класс реально удалены с общественной сцены.

В отсутствие социализма какая надежда остается угнетенным кроме фашизма и национализма? Никакой, если только социализм не станет более радикальным, более демократическим и более уравнительным, чем любой из предыдущих его видов, если он будет основан на четких экономических и моральных принципах, если не позволит разрушить свою целостность деморализирующим мифам рынка.

[1] Cockshott and Cottrell (1989)

[2] В более ранних работах Ланге предлагал разновидность рыночного социализма, но к 60-м годам он пришел к выводу, что современные компьютеры уже делают возможным полностью отказаться от рынка. См. подробности в Lange (1938) и Lange (1967). Мы рассматривали аргументы Ланге в Cockshott and Cottrell (1993a).

[3] В более общем виде скаляр - это единственное число в противоположность вектору - списку чисел. Таким образом, 4,47 - это скалярная величина, а [3,9; 1,2; 6,7] - вектор из трех элементов.

[4] См., к примеру, Alec Nove (1983), Geoff Hodgson (1984), Diane Elson (1988), Abel Aganbegyan (1988), David Miller (1989).

[5] Планирование защищали Ernest Mandel (1986) и Nicholas Costello et al. (1989), хотя планирование, предложенное во второй книге - в традициях Бена/Холанда и левых-лейбористов - сильно отличалось от наших предложений.

[6] N. Scott Arnold (1987) высказывает интересные аргументы на эту же тему, показывая, что рыночный социализм - внутренне нестабильная общественно-экономическая формация.

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна