[friend] Книга "Архиерей"
Здравствуйте, уважаемые подписчики!
Предлагаю вашему вниманию вновьотсканированную книгу, которую
очень советую вам почитать. Это художественное произведение, написанное
ещё в дореволюционный период. Однако она весьма акттуальна и в наше время.
Отрывок привожу ниже.
Иеромонах Тихон
Архиерей
По благословению Митрополита
Санкт-Петербургского и Ладожского
ВЛАДИМИРА
URL: http://www.mr-blind.hopto.org/hristianin/books/veruy/arhierey.rar
http://www.svitlo.com.ua/hristianin/arhierey.rar
С уважением, Алексей Комарницкий.
Начал он сбивчиво, торопливо, постоянно повторяясь,
перескакивая. Он волновался, и это мешало
последовательному ходу мыслей, правильному течению
рассказа. Но по мере того, как он углублялся
в свои воспоминания, голос его становился ровней.
Речь потекла свободней.
Ярко и картинно обрисовал отец Герасим впечатления
своего детства. Ясно изложил свои юношеские
мечты на семинарской скамье. С увлекательным
пылом передал свои заветные идеалы, с
которыми выступил в жизнь, но когда он дошёл
до рассказа о первых шагах своего служения, голос
его дрогнул. И дальше, несмотря на все усилия,
отец Герасим уже не смог совладать с собой.
С ним начался пароксизм нервной лихорадки. Руки
его дрожали, туловище тряслось, лицо передёргивалось
по временам судорогой. Речь его то и дело
обрывалась.
Владыка сидел, закрыв лицо рукой, и молча,
глубоко сосредоточенно слушал.
Когда отец Герасим в своём рассказе дошёл до
того места, как открылись его глаза, и он <прозрел
язву> человечества, он вскочил и порывисто
зашагал по комнате. Спазмы душили его горло;
прорывались сдерживаемые рыдания.
Свой душевный разлад, свои последующие муки
сомнения в существовании Бога и промысла отец
Герасим передавал уже отрывочными фразами.
Жутко было слушать его. Это был бред сумасшедшего,
тяжёлые вопли кощунника.
Рассказ свой отец Герасим скорее оборвал, чем
кончил. И не вздохом, а каким-то глухим стоном
вырвался из его груди воздух, задерживавшийся
там порывистым неровным дыханием.
Круто повернувшись, он остановился перед епископом
и впился в него своим взглядом. Глаза его
были полны безумного ужаса.
- Господи, спаси нас и помилуй! - содрогаясь,
промолвил владыка. - Отец Герасим! Вы успокойтесь...
сядьте... выслушайте меня...
- Вас? Выслушать... Зачем? - дико захохотал
отец Герасим. - Вы будете доказывать мне
бытие Бога, утешать надеждами на будущее, на
будущую жизнь, сулить мне рай... О, прокляты
пусть будут те, кто может наслаждаться раем под
вой и стоны несчастных страдальцев на земле, под
скрежет зубов безумных грешников в аду. Пусть
блаженствует, кто может. Я не могу. Я не хочу
такого рая...
Это был последний крик наболевшей души. Отец
Герасим не выдержал. Он упал на стул и, схватившись
обеими руками за голову, глухо зарыдал.
Владыка встал и прошёлся по комнате. Дойдя
до переднего угла, в котором висела икона, он несколько
раз перекрестился. Прошёлся опять по
комнате в глубоком раздумье и, наконец, остановился
около отца Герасима. Молча трижды перекрестил
его и, положив левую руку ему на плечо,
правой крепко прижал к своей груди его голову.
Так когда-то давно ласкала отца Герасима его
бедная горячо любимая им мать, когда её Гераська,
приезжая из духовного училища на каникулы,
не выдерживал при свидании и заливался слезами,
рассказывая о невзгодах ученической жизни.
Никогда ничего не говорила ему в ответ, только
крепче и крепче прижимала к своей груди его голову
и всё чаще и чаще гладила его рукой. Тепло
материнской ласки скоро осушало Герасимовы слёзы,,
и минут через десять он бегал уже по селу,
резвый, весёлый, счастливый. Давно это было.
Теперь отец Герасим сам многих отогревал, но собственного
сердца ему некому было отогреть, и суровая
жизнь, обвевая его пронизывающим холодом,
успела задёрнуть его грудь ледяным покровом.
Ласка владыки напомнила отцу Герасиму детство
и мать. В груди ощутилось давно уже позабытое
чувство сердечной теплоты. Лёд растаял.
Отец Герасим схватил руку владыки и несколько
раз горячо поцеловал её.
- Ну вот, так-то лучше, - промолвил владыка,
поняв этот душевный порыв отца Герасима. -
А теперь вы всё-таки выслушайте меня... Вы не
угадали... Раем я вас утешать не буду: я там не
был, и что там делается, я не знаю. И не будем
говорить о том, чего лично не знаем. Поговорим о
том, что видели, и видят, и могут видеть наши
глаза...
Владыка опустил руки, прошёлся опять по комнате,
как бы собираясь с мыслями, и затем, присев
на стул, начал:
- Вы пришли к такому безотрадному состоянию
потому, что увидели страдания отдельных
людей, обобщили их и ужаснулись бездне несчастий,
постигающих человечество; <прозрели>,
как вы говорите, <язву> человечества и от сознания
своего бессилия в борьбе с ней впали в
отчаяние...
- Да, Владыка. И вы будете мне говорить
теперь, что нельзя делать такого обобщения, что
это - игра болезненного воображения... Что от
страданий отдельных лиц не погибнет человечество...
- Совсем не то... Наоборот: я вам хочу сказать,
что вы, считающий себя прозревшим <язву>, разъедающую
человечество, в действительности не постигли
и сотой доли её... Что вы увидели? Пьяницу-ночлежника,
заживо изъеденного сифилисом,
заживо сгнившего и умершего в болоте собственной
блевотины. Это был самый наглядный пример в
вашей жизни. <Язва> была у вас перед глазами, вы
видели её разъедающее действие, обоняли её зловоние
и поняли, насколько грязен, смраден, гнил и
нечист человек. От трупа пьяницы вы перешли к
остальным ночлежникам и на их лицах увидали
тоже <печать язвы>, то есть провалившиеся кой у
кого носы, подозрительные пятна, сыпи и тому подобное.
Вспомнили, сколько таких ночлежек и всяких
притонов, включая и публичные дома, рассыпано
по лицу земли, подсчитали, приблизительно,
число находящихся в них и... ужаснулись. Слишком
рано... ведь не одних подонков общества, его
отбросы, разъедает сифилис... Вы найдёте целые
сёла и деревни во всех почти государствах света,
сплошь заражённые этой болезнью. Включите их в
ваше число. Далее, присмотритесь к <чистому> обществу,
не найдёте ли вы и здесь под бархатом и
шёлком, прикрытую белоснежным бельём, печать
всё той же язвы. Перекиньтесь мыслью на водные,
кумысолечебные и всякие другие курорты: там эти
больные составляют добрую половину, а ведь все из
высшего общества. Подсчитайте и этих. Затем, ведь
не один сифилис подкашивает человека. Чума, проказа,
тиф, холера, чахотка... Доктор затруднится
перечислить вам все существовавшие и теперь существующие
болезни. Язва, разъедающая человечество,
многообразна и всеобща. Число жертв её
равняется числу людей, живущих на земле. Печать
её на каждом человеке. Она и на опухшем лице
довольного толстяка, и на бледном, угреватом лице
малокровного юноши, и на тоненькой изящной
фигурке худосочной девицы. Она на простецах и
монахах, на священниках и на мирянах, на царях
и на солдатах, на детях и на взрослых. Не существовало
ещё и не будет существовать никогда такого
человека, на котором бы её не было, она на
всех. Она на вас, она на мне...
- На вас-то. Владыка, какая язва! - с недоумением
спросил отец Герасим, глядя на крепкую,
статную фигуру епископа, на его чистое, с лёгким
румянцем, пробивавшимся сквозь слегка загоревшую
кожу, красивое и светлое лицо.
- Вот в том-то и беда наша, что мы не видим
этого. Поражённые язвой наши чувства, которыми
мы познаём внешний и внутренний мир, притупились.
Мы не видим язвы, мы не слышим её
смрада... Только тогда, когда человек сляжет на
смертный одр и испустит свой последний вздох,
когда язва охватит, проступит, разъест и разложит
человека окончательно, когда превратит она
его в то, что мы называем трупом, только тогда
наши отупевшие органы чувств прозревают язву
человека, и мы бежим от него, затыкая нос от
страшного, смрадного трупного запаха... Да! Только
тогда мы обоняем запах смерти...
Запах язвы, запах смерти многообразен, как
многообразна сама язва, но в сущности-то он один
и тот же. С этим запахом каждый человек рождается
в свет. Акушеркам и докторам хорошо известен
запах от роженицы и от новорожденного ребёнка.
С запахом язвы человек ходит и всю свою
жизнь... Вы не слышите от меня этого запаха? И
от многих тоже не услышите. Почему? Потому,
что ежедневными умываниями, всякими смываниями,
купанием, банями, обтираниями, проветриванием
одежды и тела свежим воздухом или
солнечными лучами, затем втираниями душистых
мазей, ароматом всевозможных изделий парфюмерии,
люди добиваются того, что заглушают природный
запах своего тела, или, вернее, этой именно
язвы. Потому и не замечают её.
Да! Человек смердит... Возьмите самых здоровых,
чистых людей, человек десять, продержите
несколько времени в маленькой комнате, и
вы увидите, как эти чистые люди своим дыханием,
испарениями и излучениями своего тела
испортят воздух... Продержите их подольше, и
от душного, тяжёлого, смрадного воздуха вы
начнёте задыхаться. Или возьмите любую обладательницу
чистого, белого, румяного девственного
тела. Отберите от неё всю парфюмерию.
Пусть она месяца три-четыре не омывается, не
переменяет белья, не ходит в баню, не купается
и так далее. И вы услышите от неё тот же тяжёлый
запах язвы...
Человек живёт в атмосфере <язвы>. Ею он дышит.
Её запахом смердит его дыхание. Вы знаете,
как пахнет у людей изо рта. Вы отличите этот запах
от множества других, которые зависят от качества
принятой пищи; у некоторых он настолько
смраден, что нарушает любовное, согласное сожительство
супругов.
Обширно царство язвы, и не один только человек
раб её. Болеет, гниёт, разлагается, тлеет и смердит
не одно человечество. Тому же подвержены и
звери, и птицы, и насекомые. <Вся тварь, - по
слову апостола Павла, - стенает и мучается> (Рим.
8, 22). И всё от той же язвы. Её печать и на неодушевлённой
природе. Смердит порой воздух, смердит
и гниёт вода, тлеют и разлагаются растения и,
разлагаясь, меняют аромат цветов на запах плесени
и гнили. Это всё тот же смертный запах всё той
же язвы. Она вселенская... Она в земле и на земле.
Её соки попадают в цветы, с которых пчёлы
собирают мёд. Последний, в таких случаях, является
отравой человеку...
--
Выпуск 3179
Количество подписчиков: 164
Послать письмо модератору:
science.health.illnesshelp-owner@subscribe.ru
