Мир света, чистого песка, белого камня и упругой глины открылся передо мной. В раскинувшейся до горизонта земле Мангышлака - полуострова на восточном берегу Каспия, кажется, не было ничего лишнего: одни лишь плоские, бугристые или узловатые мышцы-пласты, прикрытые тонкой кожей наносов. Кое-где мускулы разрывали покров, и тогда обнажалась их каменная скрытая энергия.
Невдалеке темнел кулыптас - надмогильная стела казахов рода адай, столетиями кочевавших по здешней земле. Пустынный ветер шевелил тряпочки-приношения, которыми был обвязан шест, высившийся рядом с могилой. Кто в ней лежит? Чабан? Охотник? Святой? Или воин, в рассветный час вышедший из юрты, взлетевший в седло, чтобы защитить родину от врага?
Подошёл ближе, наклонился над стелой. В углублениях шершавого монумента, там, где приютился ржавый лишайник, угадывалась фигура всадника, мчавшегося с копьём наперевес. Над изображением вырезана раскрытая ладонь - пандж, пятерня.
"В тот год над нашей страной разверзлись врата... Из Туркестана двинулось огромное войско, и кони их стремительны, как орлы, с копытами, подобными твёрдым камням. Их луки натянуты, копья заострены; они туго опоясаны и не разорвать ремней на их сапогах", - рассказывал средневековый хронист.
На Мангышлаке скрещивались пути из Европы в Среднюю Азию, Индию, Китай. Персы называли полуостров Сиях-Кух - Чёрная Гора. Он и был когда-то грозной горой-крепостью, крепким тылом номадов, стартовой площадкой далёких переходов, которые предпринимались воинственными кочевниками.
Проницательный русский исследователь полуострова П. Савельев ещё в середине XIX века обратил внимание на "остатки цветущей эпохи Мангышлака". Он сообщал о каменных укреплениях, могильных памятниках и глубоких колодцах, обложенных тёсаным камнем. Но истинные масштабы цветущей эпохи этой земли оставались долгое время неизвестными. Отряд геолога и археолога Алана Медоева*, работавший на полуострове не один год, открыл и описал более тысячи памятников архитектуры: надземные и подземные храмы, огромные города мёртвых - некрополи. Анализ уникального наследия подтвердил предположение: строителями были кочевники.
Куда бы ни забрасывала воинов-номадов, кормившихся "с копья", ратная судьба, Мангышлак всегда оставался заветной гаванью, материнской колыбелью, откуда начинались дерзкие набеги, стремительные походы, которые поколение за поколением возбуждали воображение юношей. Они уходили, чтобы, как и положено мужчине, начать самостоятельную жизнь, но всегда, если не настигала смерть на чужбине, возвращались к своей земле.
Качаюсь в седле, вглядываясь в тонкую синюю полоску у горизонта. Море... Кто только не высаживался на эти нагие каспийские берега. Завоеватели, купцы, авантюристы, дервиши, шпионы, геологи, святые, топографы, офицеры - шли пыльными и опасными дорогами Мангышлака.
Какой-то самарский купец вспоминал о мангышлакских колодцах, в которых видел "густу воду горящу" - так в XVII столетии называли на Руси нефть. Бритолицые англичане плыли на верблюдах, чтобы пробраться в Индию через Мангышлак. Пётр I отправлял в "Закаспию" отряд капитана гвардии Бековича-Черкасского, "дабы узнать, где проходит мёртвая река Узбой и нельзя ли оную оживить". Бекович вернулся в Петербург через полгода, потеряв половину людей. Он рассказывал о злых песках, о колодцах, вода в которых "малым отменна от морской, и пески от моря потоплые", о жаре и болезнях. Пётр выслушал капитана и приказал отправиться обратно. Больше в Петербург Бекович не вернулся. Через пески, по древним дорогам катилась пёстрая толпа с мёртвой головой, воткнутой на пику с конским хвостом.
- Кто это? - спрашивали встречные караванщики.
- Это посол Московии кафир Бекович, - отвечал охрипший от пыли и ветра глашатай.
Из трёх тысяч спутников Бековича никто не вернулся обратно...
Синяя полоска становится шире, захватывая, наконец, весь окоём. На обширной и мрачноватой террасе над заливом открывается громадный город мёртвых - беит. Смиренная тишина стоит вокруг. Кажется, даже наши кони стараются не очень громко стучать копытами.
Спешиваемся, спутываем лошадям ноги, спускаемся в глубокий лог. Проводник Нурлан-ага идёт впереди. В негнущемся дорожном чапане и островерхом малахае он похож на воина, сошедшего со стелы. Только копья не хватает. Подходим к святилищу и останавливаемся: пятерня, вырезанная на фронтоне, как бы преграждает путь.
Медленно спускаемся под землю. Шаги теряются в каменных коридорах и замирают в центральном сумрачном нефе. Скудный свет, как в юрте, струится через шанрак - круглое отверстие в куполе.
Разглядываю неф, стараясь не упустить деталей. Свод расписан багровыми звёздами по лимонному полю. Стены, четыре колонны сплошь украшены гравюрами, врезанными в камень. Схватить композицию сразу непросто, но глаз выделяет гордых красных коней, которые, как гонцы, сопровождают нас во всех залах подземелья. Безымянным зодчим удалось сплавить в единое целое идею, материал и среду, добившись слияния святилища с природой.
И всё же не размерами, исполнением или загадочностью поражал подземный храм. Мысль, что кочевники, чья жизнь век за веком была наполнена борьбой за элементарное существование, зачем-то тратили силы и время на сооружения, казалось бы, вовсе не нужные в пустыне, не оставляла меня.
Сотни беитов, тысячи наскальных изображений, десятки подземных святилищ между Аралом и Каспием созданы не рабами, как в Древнем Египте, не пленными мастерами, согнанными Тимуром со всего света, как в Самарканде, а вольными, словно ветер, художниками-степняками, больше всего ценившими свободу.
Что подвигло их на тяжкий труд, который скорее всего не давал ни славы, ни богатства? Почему память народа не сохранила имён мастеров? Или они сами не искали известности, полагая, что слава гибельна для истинного таланта?
У выхода из святилища взгляд выхватил небольшой светильник, стоявший на полке, специально вырубленной в камне. Плотный песчаник стал внутри от пылавшего в нём масла чёрно-лаковым. Сколько веков горел в нём огонь? Сколько смуглых пальцев касались камня, прежде чем круг судьбы столкнул этот светильник и нас с Нурланом на одной дороге? Подержал сосуд на ладони. Немой свидетель ушедших поколений казался почти невесомым. Жизнь давно догорела и в нём.
Уже в темноте добрались до стоянки знакомого Нурлану чабана. Сидя у очага под звёздным небом, я спросил проводника о воине с копьём, высеченном на стеле недалеко от его стойбища.
- Предание говорит, что один из моих дальних предков, - рассказал Нурлан, - торопился спасти возлюбленную, попавшую в руки недругов. Он так торопился, что кинулся в схватку, не надев кольчуги. Был смертельно ранен, зажал рану ладонью и всё-таки пробился к убежищу, где скрывали любимую. Пронзил её копьём, а себя полоснул по горлу ножом. "Куда ты ушла, любовь моей любви? - вспоминал Нурлан-ага старинную песню, певшуюся в их роду. - Не туда ли, куда уносится ветер, убегает вода, закатывается солнце?.. Смерть - это вор, который похищает без рук и мчится без ног..."
Истлели дерево и меха. Переплавлены золото и серебро. Оружие заржавело и рассыпалось в прах. Подлинно бессмертными оказались этот храм у залива Сарыташ да старинная песня - свидетели того, что кочевники принесли в мир не только звон сабель и топот копыт.
* А.Г. Медоев (1934-1980) - выдающийся учёный, выдвинувший гипотезу о появлении человека в глубинной Азии ранее, нежели в Европе. Эта гипотеза была подтверждена анализом собранной геологом коллекции орудий каменного века: свыше двухсот тысяч образцов. Сегодня предположение учёного получило новые аргументы и находит новых сторонников.
Если у Вас есть предложения о сотрудничестве или свои истории, присылайте их мне.