| ← Август 2009 → | ||||||
|
1
|
2
|
|||||
|---|---|---|---|---|---|---|
|
3
|
4
|
5
|
6
|
7
|
8
|
9
|
|
10
|
11
|
12
|
13
|
14
|
15
|
|
|
17
|
18
|
19
|
20
|
21
|
22
|
|
|
24
|
25
|
26
|
27
|
28
|
29
|
|
|
31
|
||||||
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://www.abhoc.com
Открыта:
01-02-2000
Статистика
0 за неделю
Ворчалки об истории или "Ab hoc et ab hac"
Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чем не написал Макс Волошин. Часть VIIIУслышав такое, Гюнтер просто оцепенел. Он никак не мог и не хотел поверить в то, что стоящая перед ним невзрачная женщина и есть та самая Черубина де Габриак, в которую были заочно влюблены сам Гюнтер и его русские приятели по редакции "Аполлона". Конечно же Дмитриева лжет, хочет выглядеть более значительной, чем она является в действительности! Словно угадав его мысли, Дмитриева сказала: "Вы не верите? А если я докажу!"Гюнтер холодно и снисходительно улыбнулся, а Дмитриева продолжала: "Вы же знаете, что Черубина каждый день звонит в редакцию и говорит с Сергеем Константиновичем. Завтра я позвоню и спрошу о вас..."Гюнтер, словно защищаясь, поднял руку: "Но ведь тогда я должен буду рассказать, что вы мне сейчас сказали..."Но Дмитриева уже успокоилась и, подумав, ответила: "Нет, я спрошу о его иностранных сотрудниках, и если он назовет ваше имя... Тогда я опишу вас и спрошу, не тот ли это человек, с которым я познакомилась три года тому назад в Германии, в поезде, не сказав ему своего имени". Гюнтер восхитился находчивостью своей новой знакомой и задумался, но игра стоила того, чтобы немного приврать: "Лучше скажите, что два года назад, тогда я был в Мюнхене".Лиля легко согласилась: "Хорошо, два года. Между Мюнхеном и..."Гюнтер добавил: "Между Мюнхеном и Штарнбергом".Дмитриева окончательно сформулировала свои условия: "И если я скажу это Маковскому, вы поверите, что я – Черубина де Габриак?" Только теперь до Гюнтера дошло, что всё это очень серьезно, и что Дмитриева ведёт смелую игру. А если это не игра? Гюнтер согласился: "Мне придется вам поверить".Дмитриева деловито уточнила: "И где мы потом встретимся? Я буду звонить, как всегда, после пяти".Тут, именно в этот момент, Гюнтер окончательно сдался: "Хорошо, приходите ко мне к семи..." На следующий день в редакции "Аполлона" как всегда в пять часов зазвонил телефон, и взволнованный Маковский взял трубку. Гюнтер делал вид, что занимается своими делами, а сам напряженно прислушивался к разговору. Потом Маковский стал перечислять иностранных сотрудников редакции. Стало быть, правда, что Дмитриева – это Черубина де Габриак?! Через десяток минут Маковский позвал к себе Гюнтера: "Вы никогда мне не говорили, что знакомы с Черубиной де Габриак!" Гюнтер был готов к такому разговору, и ему легко было солгать. Нет, никогда её не видел. В поезде между Мюнхеном и Штарнбергом? Господи, да половина Мюнхена ездит купаться в Штарнберг! Приходилось беседовать со многими дамами. Черубина де Габриак? Нет, не помню... Семи еще не было, когда Гюнтер вернулся домой, и горничная лукаво ему сказала: "Барышня уже пришла".Дмитриева ещё вчера была готова к этой встрече, а теперь и Гюнтера уже ничто не могло остановить. Некоторое время Дмитриева приходила к Гюнтеру почти ежедневно. Она много говорила о себе, о своих стихах, о Черубине. Вскоре Гюнтер понял, что литературное волшебство Черубины создано не только Дмитриевой, а "тут действовало целое поэтическое акционерное общество". Так Гюнтер стал еще одним человеком, посвященным в тайну Черубины, но в отличие от других у него не было оснований скрывать эту тайну. Однако долго сохранять столь сенсационную тайну Гюнтер не смог. Он пришел к одному из своих приятелей по "Аполлону", Михаилу Кузмину, и открыл ему "всю правду" о Черубине. Выслушав Гюнтера, Кузмин усмехнулся так, словно он всё давно уже знал и произнёс странную фразу: "Я давно говорил Маковскому, что надо прекратить эту игру. Но аполлоновцы меня и слушать не хотели..."А потом добавил: "Во многих женщинах сидит червоточина!" Приятели решили открыть "всю правду" Сергею Маковскому, и Кузмин начал: "Дело зашло слишком далеко. Надо положить конец недостойной игре! Вот номер телефона: позвоните хоть сейчас. Вам ответит так называемая Черубина... Да вы, пожалуй, и сами догадываетесь? Она - никто иной, как поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева, ненавистница Черубины, школьная учительница, приятельница Волошина. А пресловутая ее “кузина” - Брюллова, из ее квартиры обе и звонят к вам..." Маковский им вначале не поверил. Пришлось позвать Алексея Толстого и в его присутствии повторить весь рассказ. Только после того как А. Толстой подтвердил правильность рассказа Кузмина, Маковский с явной неохотой, и то не до конца, поверил в правдивость услышанного рассказа. Вот что пишет сам Маковский: "От разоблачения Кузмина я не мог придти в себя. В первые минуты даже отверг его обиженно. Слишком осязаемым стал для меня образ Черубины, слишком настоящими представлялись наши отношения, — никогда, казалось, ни с одной женщиной до тех пор не совпадала полнее моя мечта о женщине. Нет, я Кузмину не поверил..." Пришлось Кузмину всё-таки дать Маковскому номер телефона, по которому влюбленный редактор смог бы услышать столь знакомый ему и чарующий голос: "Я перестал “не верить” лишь после того, как на мой телефонный звонок по номеру, указанному Кузминым, действительно отозвался - тот, ее, любимый, волшебный голос. Но и тогда я продолжал надеяться, что все кончится к лучшему. Ну что же, - соображал я, - пусть исчезнет загадочная рыжеволосая “инфанта”, - ведь я и раньше знал, что на самом деле она не совсем такая, какой себя рисует. Пусть обратится в какую-то другую, в какую-то русскую девушку, “выдумавшую себя”, чтобы вернее мне нравиться, - ведь она добилась своим умом, талантом, всеми душевными чарами того, что требовалось; стала близкой мне той близостью, когда наружность, а тем более романтические прикрасы перестают быть главным, когда неотразимо действует “сродство душ”..." То есть до телефонного разговора с Дмитриевой, и даже некоторое время после него, Маковский ещё на что-то надеялся. Но по телефону Маковский обратился к Лиле сухо, как будто он уже давно знал, что с ним “ломают комедию”. Услышав голос прозревшего Маковского, Дмитриева со стоном, "голосом раненной насмерть лани", только и смогла произнести: "Вы? Кто вам сказал?"Но Маковский полунасмешливо продолжал: "Боже мой, неужто в самом деле вы думали, что я не в курсе всей интриги? Но теперь время поставить, точки на i и разойтись а l’amiable (по-дружески). Лучше всего, заезжайте-ка ко мне. Хоть сейчас. За чашкой чаю обо всем и потолкуем..." Маковский стал с нетерпением ожидать этой встречи – ведь он совершенно не представлял себе, кто такая эта Дмитриева и как она выглядит. Да, конечно, до него доходили злые и остроумные пародии Дмитриевой на Черубину, но саму невзрачную поэтессу Маковский просто не замечал. Он так описывает свое состояние перед встречей: "Кто эта школьная учительница Димитриева, ненавистница Черубины, околдовавшая меня Черубиной? Я совершенно не представлял себе ее внешности. Знал только, что она молода и что кругом восхищались ее острословием, едкостью стихотворных пародий. Ах, лишь бы что-нибудь в ее плотском облике напоминало чудесный мираж, живший в моем воображении! Пусть даже окажется она совсем “так себе”, незаметной, ничуть не красивою Я готов был примириться на самом малом - только бы окончательно не потерять вскормленного сердцем призрака". Дмитриева-Черубина пришла к Маковскому в десять часов вечера. Дверь ей отворила горничная, и Маковский со стуком в сердце стал прислушиваться к Черубиныным шагам. Это были последние мгновения его влюблённости в прекрасный призрак Черубины де Габриак, ибо действительность вдребезги разнесла все иллюзии Маковского: "Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слёз противно, и вместе с тем жаль было до слёз её, Черубину..." Маковский усадил Лилю в кресло, налил ей чаю, и она заговорила. Дмитриева говорила долго и сбивчиво, но так, что Маковскому не удалось вставить в её монолог ни словечка. Она просила у Маковского прощения за свой обман, и суть её длинной и несвязной речи Маковский изложил так: "О том, как жестоко искупаю я обман – один Бог ведает. Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною “я”, которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя и никогда уж не воскресну..." Лиля играла прекрасно, а то, что это была игра, показали ближайшие же события. Пока же: "На прищуренных глазах показались слезы, и голос, которым я так привык любоваться, обратился в еле слышный шепот. Она ушла, крепко пожав мне руку. Больше мы не встречались".У Маковского остались приятные воспоминания о Черубине-Дмитриевой, которую он считал только приятельницей Волошина. Черубина де Габриак: другая сторона медали или, о чем не написал Макс Волошин. Часть VII (Продолжение следует) Дорогие читатели! Старый Ворчун постарается ответить на все присланные письма. Труды Старого Ворчуна: WWW.ABHOC.COM , на котором собраны все выпуски рассылок "Ворчалки об истории" и "Исторические анекдоты", а также Сонник по Фрейду ©Виталий Киселев (Старый Ворчун), 2009 abhoc@abhoc.com |
| В избранное | ||
