Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Ворчалки об истории или "Ab hoc et ab hac"


Owls

Ворчалки об истории,
или Ab hoc et ab hac

Вып. 447

от 25.11.2007 г.



Если из истории убрать всю ложь,
то это совсем не значит, что останется одна только правда -
в результате может вообще ничего не остаться.
Станислав Ежи Лец



А.П. Чехов: взгляд со стороны, анекдоты, высказывания. Вып. 9



О своей литературной работе Антон Павлович говорил с осторожностью, например, так:
"Знаете - напишу об учительнице, она атеистка – обожает Дарвина, уверена в необходимости бороться с предрассудками и суевериями народа, а сама, в двенадцать часов ночи, варит в бане черного кота, чтоб достать "дужку" - косточку, которая привлекает мужчину, возбуждая в нем любовь, - есть такая косточка..."



О литературном труде Чехов высказывался так:
"Садиться писать нужно только тогда, когда чувствуешь себя холодным как лед".



Часто Антон Павлович говорил:
"Никому не следует читать своих вещей до напечатания. Никогда не следует слушать ничьих советов. Ошибся, соврал - пусть и ошибка будет принадлежать только тебе. В работе надо быть смелым. Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, какой Господь Бог дал".



Бунин познакомился с Чеховым в Москве в конце 1895 года. Там он
"видел человека средних лет, высокого, стройного, легкого в движениях; встретил он меня приветливо, но так просто, что я принял эту простоту за холодность".
Позднее, в Ялте, Бунин
"нашел его сильно изменившимся: он похудел, потемнел в лице, двигался медленнее, голос его звучал глуше. Но, в общем, он был почти тот же, что в Москве: приветлив, но сдержан, говорил довольно оживленно, но еще более просто и кратко, и во время разговора все думал о чем-то своем, предоставляя собеседнику самому улавливать переходы в скрытом течении своих мыслей, и все глядел на море сквозь стекла пенсне, слегка приподняв лицо".



Когда Бунин признался Чехову, что пишет мало, то Антон Павлович угрюмо сказал ему:
"Напрасно, нужно, знаете, работать... Не покладая рук... всю жизнь... По-моему, написав рассказ, следует вычеркивать его начало и конец. Тут мы, беллетристы, больше всего врем... И короче, как можно короче надо писать".



Однажды Чехов поднимался по главной лестнице московского Благородного собрания, а у зеркала спиной к нему стоял Сумбатов-Южин, держал за пуговицу Потапенко и настойчиво, даже сквозь зубы, говорил ему:
"Да пойми же ты, что ты теперь первый, первый писатель в России!"
Вдруг он в зеркале увидел Чехова, покраснел и скороговоркой добавил, указывая через плечо:
"И он..."



Как это ни покажется странным, Чехов не любил ни актеров, ни актрис. Однажды в беседе с Буниным он начал говорить о них так:
"На семьдесят пять лет отстали в развитии от русского общества. Пошлые, насквозь прожженные самолюбием люди. Вот, например, вспоминаю Соловцова..."
Тут Бунин прервал Чехова:
"Позвольте, а помните телеграмму, которую вы отправили Соловцовскому театру после его смерти?"
Чехова это возражение ничуть не смутило:
"Мало ли что приходится писать в письмах, телеграммах. Мало ли что и про что говоришь иногда, чтобы не обижать..."
Антон Павлович немного помолчал, улыбнулся и добавил:
"И про Художественный театр..."



Он мог так охарактеризовать какую-нибудь актрису:
"Когда бездарная актриса ест куропатку, мне жаль куропатку, которая была во сто раз умней и талантливей этой актрисы..."



Любопытны отзывы Антона Павловича о других писателях.



Московских "декадентов" он не одобрял:
"Какие они декаденты, они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать..."
[Дались Антону Павловичу эти арестантские роты.]



Леонида Андреева он тоже не жаловал:
"Прочитаю страницу Андреева - надо после того два часа гулять на свежем воздухе".



Однажды в беседе с Буниным Чехов заявил:
"А Короленке надо жене изменить, обязательно, - чтобы начать получше писать. А то он чересчур благороден. Помните, как вы мне рассказывали, что он до слез восхищался однажды стихами в "Русском богатстве" какого-то Вербова или Веткова, где описывались "волки реакции", обступившие певца, народного поэта, в поле, в страшную метель, и то, как он так звучно ударил по струнам лиры, что волки в страхе разбежались? Это вы правду рассказывали?"
Бунин стал уверять его, что чистую правду.



Чехов мог во время беседы неожиданно заявить:
"А кстати: вы знаете, что в Перми все извозчики похожи на Добролюбова?"
Бунин удивился:
"Вы не любите Добролюбова?"
Антон Павлович стал пояснять:
"Нет, люблю. Это же порядочные были люди. Не то, что Скабичевский, который писал, что я умру под забором от пьянства, так как у меня "искры Божьей нет".
Бунин добавил про этого "героя":
"Вы знаете, мне Скабичевский сказал однажды, что он за всю свою жизнь не видал, как растет рожь, и ни с одним мужиком не разговаривал".
Чехов даже ободрился:
"Ну, вот, вот, а всю жизнь про народ и про рассказы из народного быта писал..."
И вдруг без всякой связи с предыдущим добавил:
"А я русских студентов терпеть не могу - они же лодыри..."



Когда Чехов поинтересовался у Бунина, что тот напишет о нем в своих мемуарах, то Бунин сразу же сочинил чуть не целый рассказ:
"Я напишу прежде всего, как и почему я познакомился с вами в Москве. Это было в девяносто пятом году, в декабре. Я не знал, что вы приехали в Москву. Но вот сидим мы однажды с одним поэтом в "Большом Московском", пьем красное вино, слушаем машину, а поэт все читает свои стихи, все больше и больше собой восторгаясь. Вышли мы очень поздно, и поэт был уже так возбужден, что и на лестнице продолжал читать. Так, читая, он стал и свое пальто на вешалке искать. Швейцар ему нежно:
"Позвольте, господин, я сам найду..."
Поэт на него зверем:
"Молчать, не мешай!"
"Но позвольте, господин, это не ваше пальто..."
"Как, негодяй? Значит, я чужое пальто беру?"
"Так точно, чужое-с".
"Молчать, негодяй, это мое пальто!"
"Да нет же, господин, это не ваше пальто!"
"Тогда говори сию же минуту, чье?"
"Антона Павловича Чехова".
"Врешь, я убью тебя за эту ложь на месте!"
"Есть на то воля ваша, только это пальто Антона Павловича Чехова".
"Так, значит, он здесь?"
"Всегда у нас останавливаются..."
И вот, мы чуть не кинулись к вам знакомиться, в три часа ночи. Но, к счастью, удержались и пришли на другой день, и на первый раз не застали – видели только ваш номер, который убирала горничная, и вашу рукопись на столе. Это было начало "Бабьего царства".
Антон Павлович рассмеялся:
"Кто этот поэт, догадываюсь. Бальмонт, конечно. А откуда вы узнали, какая именно рукопись лежала у меня на столе? Значит, подсмотрели?"
Бунин покаялся:
"Простите, дорогой, не удержались".
Чехов же продолжил:
"А жалко, что вы не зашли ночью. Это очень хорошо – закатиться куда-нибудь ночью, внезапно. Я люблю рестораны".



Однажды Чехов в кругу близких друзей завтракал в Алупке в ресторане. Он был в хорошем настроении, много шутил. Вдруг из-за соседнего стола поднялся какой-то господин с бокалом в руке:
"Господа! Я предлагаю тост за присутствующего среди нас Антона Павловича, гордость нашей литературы, певца сумеречных настроений..."
Чехов побледнел, резко встал и вышел.



Часто Чехов забавлялся заметками в газетах. Тогда он сбрасывал пенсне и начинал тихо смеяться, комментируя своим тонким голосом:
"Самарский купец Бабкин, завещал все свое состояние на памятник Гегелю. Ей Богу, Гегелю".



(Продолжение следует)



Дорогие читатели! Старый Ворчун постарается ответить на все присланные письма.


Труды Старого Ворчуна:

WWW.ABHOC.COM ,
на котором собраны все выпуски рассылок "Ворчалки об истории" и "Исторические анекдоты", а также


Сонник по Фрейду


(©)Виталий Киселев (Старый Ворчун)
abhoc@abhoc.com

В избранное