Он и не ждал ничего другого от американских врачей. По крайней мере ему прописали хорошие таблетки, спасибо и на этом. Когда-то Клаусу хватало на сон всего трех-четырех часов в сутки, но это было давно. Теперь ему хотелось спать дни напролет. Может быть, оттого, что он постарел. Может быть, потому, что бодрствовать в этой теплой, шумной, радостно-солнечной Калифорнии было просто противно. Таблетки не могли унять боли, но хотя бы помогали отключиться. И Клаус так и не мог понять - то ли он спит, то ли грезит наяву.

  Ему снятся сады... В довоенном Берлине много садов, и маленький Клаус знает каждый из них - там можно наворовать яблок. Единственную опасность представляют собаки - хозяева садов предпочитают держать огромных овчарок или ротвейлеров, и этим "секьюрити" ничего не стоит перекусить его хилую, худенькую шейку. Если собака замечает тебя, бежать уже нет смысла. Клаус это хорошо знает - едва заслышав за спиной глухое злобное рычанье, мальчик поворачивается и начинает нести какую-то чушь. Не важно что, главное - чтобы голос был тонким и жалобным. Иногда это срабатывает. Иногда, чтобы вызвать у псины сочувствие, Клаусу приходится рыдать - он воет так отчаянно и убедительно, слезы такими ручьями текут по его чумазым щекам, что собакам становится не по себе. И, облизав маленького вора теплыми шершавыми языками, зверюги убираются восвояси.

  Яблоки из чужого сада - не самый плохой ужин. В семье никому и в голову не придет упрекнуть Клауса в том, что он что-то где-то украл. Потому что воровать приходится всем. Отец ворует одежду в магазинах, он с братом и сестрой - еду в продуктовых лавках. У отца вечно нет работы и денег. Клаус часто слышит, как вечерами на него кричит мать: "Почему из всех мужчин на свете я выбрала тебя? Мы переезжаем из одной загаженной дыры в другую и живем как свиньи. Сколько можно?" На обвинения матери отец никогда не отвечает ни слова. Целыми днями он сидит дома или шатается по улицам. Ночью, чтобы освободить детям часть единственной кровати в доме, он часто уходит спать в коридор. И никогда не тратит на себя ни пфеннига, даже на пиво.

  Отец бреет голову наголо, и уличные мальчишки зовут его Репкой. Идя по улице, он зачем-то всегда раскланивается перед маленькими детьми - однажды он сказал Клаусу, что был оперным певцом и приобрел привычку кланяться после гастролей в Японии. Он часто стоит перед зеркалом и гримасничает, словно актер театра Кабуки. Клаус украдкой наблюдает за ним, и от отцовских гримас ему становится то страшно, то смешно. Иногда, просыпаясь ночью в туалет, Клаус слышит, как отец плачет.

  Отец всегда пытается выглядеть безупречно, но весь его гардероб - это то, что на нем надето. Сюртук отца такой дряхлый, что Клаусу кажется - еще секунда, и он просто распадется на нитки. Поэтому отец старается как можно реже садиться, наклоняться, поднимать руки или сгибать ноги. Такое впечатление, что он не ходит, а плывет по воздуху - аккуратно поднимает стопы и так же неслышно ставит их, стараясь, чтобы никто не слышал шлепок оторванной, полусгнившей подошвы его ботинок.

  Хуже всего, когда идут дожди или снег. Хозяева убирают прилавки с улиц, а стащить что-нибудь внутри магазина гораздо труднее. Детям днями напролет приходится сидеть в комнате на холодном полу - без игрушек, без еды, без теплой одежды. Мать ужасно переживает за детей и все время ругается с отцом. Клаусу она кажется самой красивой в мире. Она добра и всегда застенчиво улыбается, прикрывая рот ладонями, чтобы не показывать своих полусгнивших зубов. Брат Клауса Арне болен астмой. Ему нужны лекарства, и отец ворует их в аптеках. Это какой-то желтый порошок, который мать дает Арне по нескольку раз в день. Остальные дети завидуют брату - ведь он по крайней мере что-то ест. Все мечтают о щепотке этого замечательного порошка, и матери приходится его прятать.

  В доме, где они снимают комнату, безумная вонь. Брат Аким однажды рассказал Клаусу, что хозяин спрятал труп своей матери под полом, чтобы не тратиться на похороны. В комнате полно тараканов и комаров. Когда тараканы вырастают до размеров маленькой черепашки, так здорово их ловить и подпаливать на огне. Впрочем, меньше от этого их не становится.

  В комнате нет ванной. Приходится мыться под краном на кухне или под уличной колонкой. Зимой из крана торчит большая сосулька - ее ломают и растапливают. Туалетом служит дыра в полу, накрытая крышкой. Если поднять крышку, от запаха нечистот начинает кружиться голова. Поэтому чаще всего дети бегают в туалет на улицу.

  Для матери Клаус крадет еду, белье, помаду, для отца - галстуки, подтяжки и ремни, для Акима и Арне - футбольный мяч, для Инге - красивую тряпичную куклу. Иногда ему удается получить какую-нибудь работу. Клаус развозит уголь, чистит обувь (пять пфеннигов за пару), собирает бычки на улицах, чтобы из оставшегося в них табака скрутить папиросы и продать безработным. Катает коляски с инвалидами, когда им хочется подышать воздухом в парке. Однажды под Рождество Клаусу удалось стащить елку. Но ее нечем было украсить, и до самого Нового года она простояла в углу их комнаты, словно наказанный ребенок...

  ...Ему снится девочка - та, с которой у него это было в первый раз. Впрочем, ничего так и не получилось. Он неуклюже поцеловал ее, усадил на ступеньки и долго ворочался и кряхтел рядом, словно несмышленый щенок. Клаусу тогда исполнилось семь, девочке - неизвестно сколько, она была худа как скелет, послушна, медлительна и за полчаса безуспешных попыток Клауса стать мужчиной не произнесла ни единого слова.

  ...Теперь ему тринадцать, он не пропускает взглядом ни одной девушки. Толстые и худые, красивые и не очень, чистые, чумазые, в чулках или в лохмотьях - ему хочется всех.

  На первом этаже дома, где квартирует семья Кински, живет рыжая жена мусорщика - женщина с глубокими морщинами на еще молодом лице. Ее глаза как будто все время чего-то ждут. Она всегда дома - никто не видел ее в магазине или в парке. Соседи поговаривают, что у нее туберкулез, но Клаусу кажется, что она просто не в силах подняться с дивана, потому что ослабла от постоянных занятий любовью. К ней в гости, считает он, ходит половина Берлина, и Клаус - не исключение. Бедный мусорщик!..

  ..Ему снится война. На Берлин сыплются бомбы, а Клаусу приходит повестка. На фронте он встречает своего уличного приятеля - теперь воевать гораздо веселее. Приятель придумал особую игру: кто дольше продержит в руке гранату с выдернутой чекой, тот крутой. Если налетают вражеские истребители, то можно с хохотом удирать от пулеметных очередей, петляя по кустарнику. А потом, приспуская штаны, показывать вслед улетающим врагам свои голые задницы.

  Приятеля все-таки подстрелили - теперь Клаусу не с кем играть. Их отряд продирается через лес. В домах, брошенных фермерами, Клаус находит детскую рубашку, женские подштанники и в таком виде присоединяется к своей части. Есть опять нечего - только какие-то вонючие древесные грибы. От подобных деликатесов у него начинается дикий понос, рвота и галлюцинации. Несколько дней Клаус не может двинуться с места. Он окончательно отстал от своего отряда и совершенно обессилел. В лесу ему встречается корова, такая же худая и немощная. Клаус не собирается убивать корову. Он долго и ласково уговаривает ее не брыкаться и быть умницей - Клаусу всего-то и надо, что маленький кусочек мяса с ее ноги. Но корова, судя по всему, совершенно не хочет входить в его положение. После долгой безуспешной борьбы Клаус в отчаянии впивается зубами в ее филейную часть. Животное приходит в ужас и с громким "му-у-у!!!" извергает через задний проход остатки своего завтрака - прямо в лицо Клаусу.

  Он скитается по лесам - голодный, без компаса, в женских подштанниках поверх формы. Вскоре его находят свои и приговаривают к расстрелу за дезертирство. У солдата, которому поручено охранять юношу, эти подштанники, похоже, вызывают весьма противоречивые чувства. Он странно смотрит на Клауса и начинает расстегивать брюки - за что моментально получает ногой в рожу. Клаусу снова удается бежать, и вскоре его останавливает английский патруль.

  В лагере для военнопленных холодно, люди спят на полу так близко друг к другу, что перевернуться на другой бок попросту невозможно. Есть дают лишь кислую капусту - руками из железных банок. Клаус и не подозревал, что в мире есть такое количество кислой капусты. Здесь можно встретить людей, которые фланируют из барака в барак и громко, с чувством декламируют отрывки из Шиллера или главы Библии - а через минуту они готовы удавить ближнего своего за лишнюю горсть этой вонючей капусты. Грязные деревянные сортиры - что-то вроде местных центров культурной жизни. Здесь обсуждаются возможные побеги, плетутся интриги, идут обмен и торговля.

  В Германию Клаус приезжает в синих джинсах, рубашке без рукавов, с американским военным рюкзаком, парой ботинок, двумя кусками мыла "Люкс", банкой табака и семью марками в кармане...

  ...Ему снится театр. Он проходит свое первое прослушивание - где-то на пути в Берлин, в маленьком, Богом забытом городке Тюбунгене. Когда на сцене Клаус читает строчки из "Вильгельма Теля": "В глаза, ты говоришь? В глаза..." - он видит перед собой глаза матери. Накануне Клаус получил телеграмму из Берлина от брата Арне: "Мама умерла тчк ничего не знаю об остальных". Слезы мешают ему продолжать. Кое-как Клаус заканчивает монолог и убегает из театра. Секретарша догоняет его, говорит, что ему предложили контракт, и вручает аванс в 50 марок.

  С бродячей театральной труппой он наконец приезжает в столицу. Арне рассказывает ему, как умерла мать - пуля снайпера попала ей в живот, мать истекала кровью в грязи, докуривала сигарету и шептала, что беспокоится о детях.

  Клауса охотно берут в любой театр - и вышвыривают отовсюду почти сразу же. Удержаться от того, чтобы в первый же день не пристать к жене директора либо к молоденькой фаворитке режиссера, просто выше его сил. Работы нет, приходится выпрашивать у фермеров картошку и репу, которую они дают своим свиньям. Фермеры, однако, тоже не дураки - в обмен на еду они требуют золото. В это же время Клаус узнает, что заразился триппером - черт его знает от кого. Триппер оказывается совсем не страшной болезнью.

  Он посещает актерскую школу. В школе легко воровать книги и снимать девочек. Книги полезны, девочки - молоды и хороши собой. Старшей - шестнадцать, она отпетая шлюха, болела сифилисом, но, кажется, уже вылечилась. Самой младшей - тринадцать. Клаус приходит к ней домой репетировать очередной отрывок и элегантно лишает невинности прямо под носом у матушки. В остальном же актерская школа не вызывает в нем ничего, кроме тошноты. Бред сивой кобылы, который несут тамошние преподаватели, способен вдохновить разве что полных кретинов и посредственностей. Как можно кого-то научить стать актером?! Клаус всему может научится сам.

  Жан Кокто предлагает ему роль в "Машинистке", и по ходу пьесы Клаус должен изображать эпилептический припадок. Кински в жизни не видел ничего подобного, Кокто тоже. Клаус уговаривает главврача местной больницы рассказать ему об эпилепсии. Тому страшно некогда: "Там внизу сейчас будут делать электрошок одной молодой фрейлейн. Ее изнасиловал приятель, и после этого она немного не в себе... Пойди посмотри - шоковая терапия и эпилепсия внешне очень похожи..." Во время сцены припадка в "Машинистке" Кински хрипит, колотится головой об пол, из его открытого рта хлещет пена - несколько зрителей выбегают из зала, с какой-то женщиной случается обморок.

  После премьеры "Привидений" по Ибсену к нему приходит успех. Критика пишет, что никто не может изобразить сцену сумасшествия героя так, как Кински. Клаус и вправду замечательно играет - перед премьерой режиссер поделился с ним кокаином, и Кински кажется, что на сцене он может свернуть горы. У него берут первое интервью. Молоденькая журналистка приходит к нему в квартиру и покидает ее лишь спустя шестнадцать часов - когда не осталось уже ничего, чего бы они ни попробовали.

  Перед премьерой "Человеческого голоса" Кокто Кински заболевает желтухой. Врач настаивает на постельном режиме, но что они понимают, эти врачи? Пару дней назад он познакомился с двумя очаровательными подружками. Едва доктор выходит за порог, Клаус отправляется к ним в гости - желтый, как канарейка, и совершенно без сил, он плюхается в грязь прямо у крыльца их дома. Перепуганные девушки вызывают врача. У доктора Милены Бозенберг красивейшие глаза, прохладные руки и нежная кожа. "Такую фрау, наверное, будет непросто затащить в постель", - думает Клаус и теряет сознание.

  После больницы он живет у Милены. Спит и с ней, и с ее сестрой, врачом-окулистом. У сестры есть юная дочь Вера, с ней Клаус спит тоже. Каждая из женщин думает, что она для него единственная и неповторимая. Когда правда случайно обнаруживается, разражается страшный скандал...

  ..Ему снится Франция. Клаус приезжает в Париж после удачных европейских гастролей со спектаклем "Идиот", в котором он играл князя Мышкина. Он вдрызг разругался с труппой и уверен, что в Париже ему ничего не стоит получить выгодный ангажемент. Но во Франции немецкий актер никому не нужен. Деньги быстро заканчиваются, Клаус вынужден ночевать под мостами Сены. Он хочет завербоваться матросом в Японию или Австралию (на венецианской премьере "Идиота" его приглашали туда на гастроли), но в парижских агентствах по трудоустройству полно своих безработных моряков, и те хмуро советуют несчастному фрицу валить отсюда подобру-поздорову. Клаус устраивается в док, свою мизерную зарплату он тратит на местных проституток. Через них ежедневно проходит куча матросов всех цветов и оттенков, и дамы ужасно боятся подцепить какую-нибудь заморскую заразу. Однако Клаус уговаривает их спать с ним без этих дурацких резинок - ему необходимо чувствовать любовь. Однажды одна из проституток говорит ему на прощание: "У тебя рот, как у шлюхи". Кажется, Клаус понимает, что она имеет в виду.

  Он питается объедками и живет в полнейшей нищете. К тому же у него воспалено горло, оно нарывает и сильно болит. Он не может глотать, дышать - и то трудно. Докеры прикладывают ему к шее горячие камни, но это не помогает. Пустив шапку по кругу, рабочие собирают деньги на доктора. По дороге в больницу боль становится невыносимой, Клаус не может вздохнуть, перед глазами плывут разноцветные круги. Из последних сил он вытаскивает складной нож и вонзает его себе в горло. Нарыв лопается, и он выплевывает в грязь пол-литра гноя. Боль почти сразу же отпускает. Клаус уверен, что в его недуге было какое-то предзнаменование. Почти бегом он возвращается в порт и покупает билет до Мюнхена...

  ...Ему снится Бигги. Ей семнадцать, они познакомились, когда Клаус зашел в соседний магазин купить перчатки. Бигги - грациозная блондинка с внешностью котенка и темпераментом тигрицы. Она очень скромна, хозяйственна и благодарна Клаусу за все, что от него получает. Каждый обносок, который он покупает ей на рынках, выглядит на Бигги как шедевр портновского искусства. Клаус отправляется в гастрольный тур по Германии. Мюнхен, Франкфурт, Гамбург - Бигги всегда рядом. Она тихо сидит в зрительном зале и каждый раз заходит в его гримерную, чтобы помочь переодеться. Она мирится со всеми излишествами в жизни Клауса, терпит его дурные привычки. Ее любовь кажется бессмертной. Доходы Кински стремительно растут, теперь он может позволить себе все что угодно, но Бигги по-прежнему ни о чем не просит. На девятом месяце ее беременности они попадают в аварию. Несмотря на многочисленные ушибы матери, ребенок благополучно рождается на свет. Это девочка, к тому же прехорошенькая. Клаус решает назвать ее Настасья - так зовут молодую женщину, которая сходит с ума по князю Мышкину в "Идиоте".

  Их вилла в Грюнвальде. Семь комнат, три ванные, огромный сад с песочницей для Настасьи. Клаус опустошает все окрестные магазины - игрушки для дочери, меха и украшения для жены. Они обедают в дорогих ресторанах, играют в теннис, катаются на лошадях... А невидимый демон, маленький и вертлявый, который задремал было на плече у Кински, уже снова теребит его своими крошечными лапками. Клаус приходит в себя - и опять начинает рыскать в поисках приключений. Подозревай Бигги мужа в неверности - ему было бы не так стыдно. Но она, как всегда, ни о чем не спрашивает. Клаус по-прежнему любит ее, словно в самый первый день встречи, - просто жизнь, в которой существует лишь одна женщина, его убивает.

  Клаус наверстывает упущенное с утроенной силой. У Бигги, которая забеременела второй раз, неожиданно случается выкидыш.

  Вена, Прага, Америка, Гонконг - он редко звонит и еще реже появляется дома. Когда Бигги звонит на съемки сама, Клауса либо не оказывается на месте, либо он спешит повесить трубку, сославшись на занятость. Однажды Бигги говорит ему по телефону, что только Настасья удерживает ее от самоубийства. А Клаус твердит, что по-прежнему любит жену и дочь, и просит об одном - чтобы они немного пожили раздельно (у него как раз начался бурный роман с элитной проституткой по имени Беатрис).

  Во время съемок очередного вестерна в Чинечитте лошадь, на которой он несется во весь опор, падает на спину и придавливает его всем своим весом. Клаус весь в крови, он не может двигаться. В больнице ему делают рентген - перелом позвоночника, но, к счастью, спинной мозг не задет. Клаусу больно пошевелиться, да и просто страшно смотреть на себя: его гениталии представляют собой сплошное красно-синее месиво. Бигги дежурит у его постели. После двух недель пребывания в больнице он мало-помалу приходит в норму.

  Он, Бигги и Настасья летят на съемки в Гонконг. Клаусу ни до чего - после длительного воздержания все его мысли лишь о китайских проститутках. Ожидание невыносимо, и Клаусу ничего не остается, как уединиться на два часа в туалете с хорошенькой стюардессой-китаянкой. Бигги задыхается от ярости. Она при всех отвешивает ему звонкую затрещину, и их брак окончательно летит к черту. По возвращении из Гонконга Бигги заявляет, что намерена развестись: "Все это дерьмо кончится тем, что ты переспишь с собственной дочерью..."

  ...Ему снится Нанхой. Когда он появился на свет, Клаус был рядом. Он присутствовал при родах и не чувствовал страха - он видел, как его сын стремится к нему.

  Мать Нанхоя, свою последнюю жену, Клаус встретил на съемках. Юная вьетнамка по имени Минхой - Клаус влюбился в нее сразу и до беспамятства. Так он влюблялся почти в каждую женщину, которая встречалась ему по жизни, но с Минхой все получается по-другому. День ото дня его все сильнее завораживает загадочная красота ее восточного лица. Глаза у Минхой какие-то агрессивные и в то же время жалобные, словно у подстреленной косули.

  Клаус не хочет отпускать ее ни на минуту. Заставил переехать к себе и даже не разрешил съездить в Париж за вещами. Если ей будут нужны перчатки - он купит 20 пар новых, понадобятся туфли - они поедут в магазин и возьмут дюжину пар. Поначалу Минхой в восторге от такой роскоши и щедрости. А Клаус в своей безграничной любви идет все дальше и уже не может остановиться. Ни с того ни с сего он начинает бешено ревновать - Минхой не должна подходить к телефону, Клаус выкидывает письма, которые она получает от друзей, и заставляет сжечь в камине ее записную книжку. Почти каждый день он названивает в Мюнхен и просит у Бигги развода. Жена не возражает, но Клаус, словно бы не слыша ее слов, произносит длинные страстные монологи о том, что он больше не вернется, что теперь для него вся жизнь - это Минхой. В такие моменты Бигги кажется, что Кински окончательно сошел с ума...

  Церемония их венчания с Минхой состоялась 2 мая в римском Капитолии. Клаус немного нервничает. Как только священник обращается к ним с долгим рутинным вопросом: "Согласны ли вы вступить..." - Кински сразу же обрывает его резким смешком: "А чего, по-твоему, мы сюда пришли?" После торжественного обеда в самом дорогом римском ресторане "Джоржс" Клаус бьет всю посуду на столе и тут же оплачивает ущерб. Несколько дней назад он продал свой особняк, "роллс-ройс" и уволил слуг. Клаусу кажется, что теперь он окончательно порвал со своим прошлым.

  Он так увлечен своей любовью к жене и новорожденному сыну, что не слышит, как все чаще и чаще Минхой твердит ему: "Ты все делаешь чересчур". Иногда поведение мужа откровенно пугает Минхой - словно бы ей дано воочию видеть страсти, сжигающие Клауса изнутри, разрывающие его душу на части. Она говорит, что если Клаус не изменится, то потеряет всех близких людей.

  Критики наперебой расхваливают его картины, пресса упрашивает дать интервью, однако Клаус почти всегда отвечает отказом. Он делает исключения лишь для хорошеньких молоденьких журналисток - и, конечно же, не ради интервью. Не важно, о чем они спросят и что напишут. Ни одна из этих смазливых идиоток ни черта не смыслит в кино. Они даже не подозревают, что за последнее время он отказался сниматься у Феллини, Висконти, Артура Пенна, Клода Лелюша... Клаус играет лишь из-за денег и принимает только те предложения, где больше платят. Ему осточертели эти умники и снобы - какая разница, хороший фильм или плохой, умный режиссер или глупый? Деньги - это свобода, они дают возможность избавиться от рабства, покупать сыну самые дорогие подарки, быть с семьей как можно чаще, иметь столько шлюх, сколько хочется.

  Когда Нанхой спит, Клаус часто подходит к его кроватке - убедиться, что все в порядке. Что он хорошо укрыт. Что в комнате достаточно тепло или, наоборот, прохладно. Жена между тем все настойчивее твердит о том, что им с сыном нужно переехать... Во время очередных съемок какой-то адвокат с лицом дебила находит Клауса в тель-авивском борделе и передает ему кипу бумаг - Минхой начала процедуру развода.

  Без Нанхоя жизнь в его доме на Авеню Фош кажется Клаусу ужасной - хуже, чем все плохое, что когда-либо случалось в его жизни. Стоит ему подцепить хорошенькую девушку или начать читать интересный сценарий, как тут же хочется бросить все и бежать к сыну. Когда Минхой почему-то не привозит к нему малыша, он сам отправляется к дому, где они снимают квартиру. Прячется в кустах, подглядывая за Нанхоем, играющим в песочнице. Стоит под дверью, прислушиваясь к звукам детских шагов. Клаус так и не может понять, почему они не хотят, чтобы он жил вместе с ними. Стоит ему хоть на полчаса задержаться у Минхой, как между ними тут же вспыхивает ссора. Клаусу кажется, что она все еще любит его. Минхой так не кажется. Она твердит, что он всегда все решал за нее, что от такой любви можно задохнуться. И опять повторяет: "Ты все делаешь чересчур". Ему все равно, что она говорит: чтобы быть с сыном, он готов стерпеть любое унижение. Его покорность бесит Минхой еще больше - чем больше он уступает, тем чаще они ссорятся.

  Их разводят лишь со второго раза - Клаус так жалобно просил судью не отнимать у него ребенка, что тот поначалу опешил. Ему разрешено видеться с сыном, Минхой не против, но теперь она даже не пускает его на порог своей квартиры.

  Для съемок "Носферату", которые проходят в Голландии, Кински впервые приходится побрить голову наголо - точно также, как это делал его отец. Рядом, в северной Франции, Роман Полянский снимает его Настасью в картине "Тэсс". Настя, действительно, великолепна, но теплой встречи не получается - Клаус никак не может отогнать мысли о сыне, который улетел с матерью в Мексику. Дочь, наверно, чувствует, что он где-то далеко. Она стала совсем взрослая, держится спокойно и холодно, но, кажется, еще минута - и Настя заплачет. За все эти годы они виделись лишь несколько раз.

  Клаус возвращается в Париж. Он совершенно один - если, конечно, не считать официанток в кафе, продавщиц винных лавок, горничных в отеле, студенток из Швеции, туристок из Штатов и танцовщиц "Крэйзи Хоре", бесконечная вереница которых проходит через его кровать в номере "L'Hotel", в котором когда-то давно останавливался Оскар Уайльд. Сына наконец привозят в столицу - теперь ему разрешено с ним гулять. На премьере "Носферату" в кинотеатре "Синематэк", когда Кински впервые появляется на экране - наголо обритый, смертельно-бледный, с бездонными глазами и тонкими когтистыми пальцами, темноту зрительного зала пронзает испуганный вопль Нанхоя: "Папа!!!"

  ...Когда-нибудь он обязательно объяснит Бигги, Минхой, Насте и сыну о том, что чувствовал все эти годы. Наверное, он причинил им страдания. Но всему виной эта дьявольская профессия. Это из-за нее он давал завладеть собой самым темным эмоциям, самым болезненным ощущениям - а потом выплескивал это наружу. Нельзя позволять заживать собственным болячкам. Надо срывать с них корки и выставлять напоказ. Когда-нибудь Клаус сумеет им все объяснить...

  23 ноября 1991 года Клаус Кински скончался от обширного инфаркта в своем доме в Калифорнии. Ему было 65, и, кажется, никому ничего объяснить он так и не успел.