Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Мастера и шедевры.

Подписаться Бесплатная «Серебряная» новостная рассылка . Подписчиков 649 RSS
←   Октябрь 2005   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://www.ermanok.net
Открыта: 13-06-2003

Автор
Яков

Статистика

649 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Мастера и шедевры.


Информационный Канал Subscribe.Ru

Мастера и шедевры

Выпуск №176. 18 октября 2005г

Каждый день - обновления на сайте WWW.ERMANOK.NET

К читателю


Однажды, просматривая свою библиотеку, я взял в руки один из трех томов книги И. Долгополова "Мастера и шедевры", год издания 1986. Подарил мне ее кто-то из друзей. За хлопотами повседневной жизни о существовании ее позабыли и она простояла на полке 15 лет. Чтобы вот так, совершенно неожиданно, вновь напомнить о себе. Я взял ее в руки, полистал и уже не смог оторваться, забросив на несколько дней самые неотложные дела. Книга редкая и думаю, что немногие держали ее в руках.

Наберись терпения, читатель. Рассказы достаточные по объему, а возможности человеческие ограничены. Рассказов немало - более ста. Так что чтение их растянется для нас с тобой на длительное время. Но какое чтение...


Рассказ 51.
"Филипп Малявин"
(окончание).

Репродукции к рассказу можно посмотреть здесь.

Малявин. Он пришел в мир искусства радужный, свежий, небывалый. Его холсты сверкали буйными сполохами пунцовых, пурпурных, багряных красок.
Его полотна почти ничего не рассказывали. Девки, бабы в ярких сарафанах либо улыбчиво глядели на зрителя, либо плясали, либо просто о чем-то раздумывали...
О чем?
Вот тут-то и начиналось загадочное обаяние искусства Малявина.
Художник увидел Русь. Самую глубинную, сокровенную, сложную. Могучую и обильную...
В его произведениях и восторг, и печаль, и радость, и жуткие предчувствия.
Порою кажется, что, глядя на пылающие краски полотен Малявина, видишь затухающий громадный костер. Еще где-то бушуют багровые языки пламени, но уже предвещают гибель огня розовые угли, тлеющие в самом сердце полыхающей стихии.
Гаснут пурпурные блики, темнеет багряный свет, и вот уже ночь готова вступить в свои права. Синие, изумрудно-зеленые, бирюзовые краски - холодные, рассветные - вступают в борьбу с пожаром.
Тончайшая душа русского живописца, подобно нежнейшей мембране, ощущала предгрозовую, огневую атмосферу кануна века революций и войн.
Его берет к себе в мастерскую Репин.

Игорь Грабарь, однокашник Малявина по мастерской Репина, вспоминает:
«"Из старичков" - учеников старой Академии, унаследованных новой, - резко выделялся своим блестящим талантом Малявин. В старой Академии он сразу выдвинулся своими деловитыми рисунками и быстро пошел в гору.
Когда я был переведен в натурный класс, Малявин постоянно приходил туда, садясь то против одного, то против другого натурщика и рисуя в свой огромный толстый альбом.
Он ходил по всем классам с этим альбомом, наполняя его набросками с натурщиков и учеников, иногда позировавших ему, а иногда и не подозревавших, что Малявин их рисует.
Однажды он принес свой ящик с красками и, подойдя ко мне, просил попозировать ему для портрета. Я только что укрепил на мольберте подрамник высокого и узкого формата с новым холстом, чтобы начать этюд с натурщика.
Малявин попросил у меня взаймы подрамник и в один сеанс нашвырял портрет, который произвел сенсацию в Академии.
Портрет был закончен в один присест, и это так всех огорошило, что на следующий день сбежались все профессора смотреть его; пришел и Репин, долго восхищавшийся силой лепки и жизненностью портрета». Репин...
Сколько превосходных русских живописцев вышло из его мастерской! В свое время, как это, впрочем, водится, на художника навешивали всех собак за его якобы сумбурную манеру преподавать, за его эмоциональность, за...
Да, впрочем, чем больше изучаешь историю искусств, тем больше убеждаешься, что в своем отечестве трудно быть пророком.
Однако нельзя не привести здесь слова Грабаря, который писал:
„Педагогом Репин не был, но великим учителем все же был".
Малявин всю жизнь любил своего учителя. Он говорил на склоне лет о своих этюдах, изумительных по силе, написанных в мастерской Репина: „До сих пор учусь по этим этюдам".
Но Илья Ефимович Репин обладал еще одним замечательным качеством. Он был не только учитель, он был боец.
Наступает в жизни каждого ученика Академии самая ответственная пора. Выпуск. Конкурсная картина.
Малявин пишет искрометный "Смех". Полотно, в котором вся Русь - могучая, добрая, веселая. Будто шутя обозначены фигуры хохочущих баб - могучих, жизнелюбивых.
Совет Академии проваливает картину. Малявин с трудом получает звание художника, да и то за портреты.
Устает перо описывать бессмысленность, жестокую глупость, а иначе это не назовешь, некоторых маститых современников, которые за суматохой, сутолокой проглядывают, не видят дарования, таланта, губят его.
Малявину не дали заграничной командировки, как не защитившему диплом.
Это апофеоз малявинского таланта. Этот огромный холст горит так ярко, что не только соседние картины меркнут, но даже живые люди, стоящие рядом с полотном, кажутся серыми, бледными копиями.
Репин, как всегда, восторженно и категорично заявил:
«...У нас в России гениальным представителем нового вида искусства я считаю Малявина. А самой яркой картиной революционного движения в России - его "Вихрь"».
Михаил Васильевич Нестеров, особенно остро чувствовавший тему Руси, писал члену совета, ведавшего тогда Третьяковской галереей, И. С. Остроухову:
„Не упускайте Малявина, не останавливайтесь на полумерах, нет их хуже!
Искренне желаю Вам обновить галерею Малявиным, столь же искренне желаю, чтобы галерея вместила в себя все, что и впредь появится свежего, талантливого, будь то произведение с громким именем автора или вовсе без такового".
Русская печать остро реагировала на „Вихрь". Вот отклик из газеты „Новости дня":
„...Огромное малявинское полотно буквально ослепляет... Чем-то стихийным веет от этих могучих баб-богатырш, несущихся в вихре стремительной пляски. Словно сказочные героини старорусских былин, из хаоса восставшие" дочери Микулы Селяниновича проносятся перед зрителем..."
Малявин много обещал. Казалось, что богатырский склад его таланта создаст новый, невиданный мир образов. Что его „Вихрь", его девки и бабы - только великанская заявка, почин.
...Поразительна судьба Малявина. За считанные годы никому дотоле не известный мастер покоряет Петербург, Париж, Европу.
Казалось, нет преград художнику...
Живописец внешне верен себе, своей теме, он уезжает в Рязань, в глубинку и скрывается от суеты, от завистливых глаз. Несколько лет он отсутствует на выставках и пишет, рисует, компонует. Его посетил друг Грабарь и записал встречу:
„В августе я уехал к Малявину... Когда я приехал, то застал его в мастерской вместе с четырьмя или пятью бабами, разодетыми в цветные сарафаны. Бабы ходили по мастерской, а Малявин быстро зарисовывал их движения в огромный альбом. Он рисовал большими обрубками прессованного мягкого грифеля".
Художник, казалось, нашел свою тему, свою песнь. И друзья, зрители ждали от Малявина новых слов, новой красоты.
Но в ядреной, кондовой натуре Малявина незримо, неслышно для него появился некто другой. Чужой.
Писатель Бабенчиков, позируя художнику, мне кажется, заметил этого второго Малявина - „маэстро":
„Малявин ступал твердо, говорил густым голосом, писал размашисто, с лету, сразу схватывая основные характерные черты. Рисуя, заставлял меня все время ходить по комнате, то приближаясь, то отдаляясь от него. И сам в это время изучал натуру, сначала набрасывая весь контур в общих чертах, а затем дополняя рисунок мелкими деталями.
Когда я подходил к нему на близкое расстояние, он рисовал мою голову, а когда отходил, он набрасывал все остальное.
Может быть, поэтому голова вышла несколько большей по размерам, чем это следовало, но сам рисунок, особенно руки, выполнен артистически...
Когда Малявин рисовал, я явственно слышал каждое прикосновение его карандаша к бумаге, любуясь быстротой и смелостью скупых и метких малявинских движений.
Это была поистине работа мастера высокого класса, правда, несколько избалованного чрезмерными похвалами и поэтому слишком уж уверенного в себе..."
Наконец Малявин решил выступить на выставке.
Три года работы позади. Он показывает заждавшимся зрителям "Автопортрет с семьей".
Колоссальное полотно изображает семью художника в шикарном интерьере, в новомодных туалетах, словом... картина терпит невиданное фиаско.
Нестеров с чувством боли пишет об этом провале Малявина:
„Но портрет оказался шваховый, хотя местами и малявинист, но „вульгарен" и безвкусен, и был тотчас же по осуждении предан равнодушию капризных москвичей. Словом, бедняга Малявин обречен волею судьбы на писание „баб", и в „благородное общество" ему дорога заказана".
Самое печальное, что сам автор не понял провала.
В нем слишком сильно развился второй Малявин - „маэстро", и, видно, он-то и водил рукой художника.
„Маэстро" поборол художника.
„И вот дни и годы уже туманятся и сливаются в памяти - многие дни и годы моих дальнейших скитаний, постепенно ставших для меня обычным существованием, определившимся неопределенностью его, узаконенной бездомностью, длящейся даже и доныне, когда надлежало бы мне иметь хоть какое-нибудь свое собственное и постоянное пристанище на смену чужих стен, - теперь уже почти два десятилетия, французских, - мертвым языком говорящих о чьих-то неизвестных, инобытных жизнях, прожитых в них".
Эти горькие слова замечательного русского писателя Ивана Бунина, оказавшегося в эмиграции, мог повторить Малявин.
А ведь казалось, что новая Россия хорошо приняла живописца. Вот воспоминания современника о первой выставке картин Малявина в Рязани, открытой в феврале 1919 года:
„Такой выставки никогда не видала Рязань... Большая, сильная выставка. На заводах, в депо железных дорог кликнули клич:
"На выставку!"
На базарах, постоялых дворах, среди крестьян ходили агитаторы: "На выставку!"
И было это необыкновенно. Но было именно так. Еще гремели выстрелы, голод давал о себе знать резко и властно, белогвардейцы устраивали заговоры, иностранные интервенты двигались к центру, чтобы задушить только что родившуюся социалистическую республику. Все было пронизано борьбой. И вдруг выставка.
Но разве эта выставка не была частью той же борьбы? „Искусство в массы!", „Искусство миллионам!" - разве в этом не было нового, разве это не хоронило прошлое?
- Идемте, идемте, - зовет Малявин и тащит меня за руку в зал. Я вхожу.
Рабочие, крестьяне, солдаты - их много, они заполняют комнату.
- Смотрите, - говорит он. Я оглядываюсь по его зову и вижу: около портрета старухи - группа женщин.
- Я говорил вам, позовите крестьянок, работниц, и они скажут: „Малявин - наш", - шепчет мне Малявин".
Казалось, что же более? Признание, полное, народное... Но в истории искусства и в судьбах отдельных художников бывают сложности, которые не опишешь...
И вот Малявин на чужбине.
Его замечательные картины разбросаны по всему свету, его архив погиб, и мы не узнаем подробностей о его жизни.
В любопытной книге Б. Н. Александровского „Из пережитого в чужих краях" мы узнаем всего лишь одну страничку, касающуюся жизни Малявина:
„Вне родной земли, родных людей и родной природы увял талант еще одного большого русского художника, который в первые годы нынешнего века взбудоражил своим молодым задором и смелостью всю художественную Москву. Это - Малявин..."
После Октябрьской революции он некоторое время жил в Швеции. Его "русские бабы" изредка появлялись на парижских выставках и в витринах парижских художественных магазинов, но от прежнего Малявина в них не осталось почти ничего.
Малявин зарубежный завял, как завяли и многие другие его собратья.
Шаляпин как-то обмолвился следующими крылатыми словами о Малявине:
- Малюет он и сейчас неплохо, да только все его сарафаны полиняли, а бабы сделались какими-то тощими, с постными лицами... Видно, его сможет освежить только воздух родных полей, и больше ничто.
Живопись каждого крупного художника - сама по себе очень опасный свидетель.
Она прежде, чем морщины на лице или седеющие виски, способна показать любому внимательному зрителю постарение души автора.
Сам мастер может очень молодо выглядеть, но, стоит ему погрешить против музы и забыть святые каноны высокого искусства, немедля его картина вдруг обнаружит либо вялый рисунок, либо тривиальный колорит или заезженный сюжет.
Такова плата за измену натуре, труду, строгой взыскательности. И, чем выше дарование, чем более могуч изначальный талант живописца, тем явственней голос полотен повествует о его взлетах и падениях ...
Эти горькие размышления невольно приходят к зрителю, рассматривающему репродукции с картин Малявина, созданных в годы эмиграции.
В них можно найти порою признаки некогда роскошного колорита, широкой, размашистой кисти, обладавшей редкостным даром - одним, другим мазком рассказать многое...
Но с годами все это великолепие органического видения мира поблекло. Малявин, потеряв почву, утратив Родину, не смог приладить свое дарование к европейским рамкам.
Его полотна становятся вялыми, краски блекнут, острота рисунка исчезает. Так картины молча рассказывают о раннем одряхлении души художника, утратившего Отчизну...
Мы глядим на немногие репродукции работ Малявина, написанных в пору скитаний, и с горечью не можем не согласиться с оценкой Шаляпина.
Не тот стал Малявин.
Вялая форма, дробность цвета, погасший колорит. Порою только сюжет помогает узнать кисть художника. Да и сам Малявин признавался со вздохом: „Вне Родины нет искусства".
Вот последний штрих из трагической жизни Малявина. Он не требует комментариев:
"...В момент внезапного наступления немцев в 1940 году на Бельгию Ф. А. Малявин находился в Брюсселе, где писал портрет какого-то высокопоставленного лица.
Так как он не знал другого языка, кроме русского, он был схвачен германцами и обвинен в шпионаже.
Спасся он только тем, что командующий отрядом сам был художником... Ф. А. был отпущен.
Ему пришлось идти пешком через всю Бельгию и Францию, и только после долгих мытарств, больной, к концу июля добрался он до Ниццы. Художник из Брюсселя возвратился совершенно истощенный, желтый от разлившейся желчи, слег, потом отправлен был в клинику, откуда уже не вернулся".
Заказы и успех сопутствовали Ф. А. Малявину в его жизни за границей далеко не все время. В последние, предвоенные годы он жил, по-видимому, очень скромно, если в преклонном возрасте, семидесятилетним стариком, один поехал в незнакомую страну для написания заказного портрета.
Известно также, что дочь Ф. А. Малявина для покрытия расходов на похороны отца продала за бесценок пятьдесят полотен торговцу картинами из Страсбурга.
Так драматична и сложна была судьба Малявина.

Мои рассылки

1.Потому что круглая Земля.

Смешные и познавательные истории о путешествиях автора по разным странам. Принимаются для публикации рассказы и информация. Чем раньше пришлешь - тем быстрее прочтешь. Почитайте, улыбнитесь - и к вам потянутся люди. Время пошло.

2.Чтоб вы так жили!
Все, о чем я собираюсь рассказать в этой рассылке - правда. Это истории из моей жизни. Когда-то они были просто моей жизнью. Теперь стали историей. Кому-то они покажутся неинтересными. Кому-то наивными. Кое-кого, надеюсь - заинтересуют. Но это не все. Ведь и у вас случалось в жизни что-то интересное. Пишите, я с удовольствием все опубликую. И это еще не все. Одни истории приедаются. Пусть будет юмор, что-то необычное. И, конечно, ваши письма найдут здесь достойное место. И это еще не все...



Это интересно

1.Домашний электронный музей шедевров мировой живописи. Множество электронных альбомов, посвященных великим мастерам живописи. В альбомах представлены лучшие картины лучших художников с возможностью распечатки, а также биографии художников. Все альбомы работают под музыку. Предоставляется пожизненный доступ к скачиванию. Количество альбомов постоянно растет. Домашний электронный музей - лучший способ приобщения к искусству живописи!


Каждый день - обновления на сайте WWW.ERMANOK.NET


До встречи!

Моя почта

Рассылки Subscribe.Ru
Мастера и шедевры.
Архив рассылки "Мастера и шедевры"


Subscribe.Ru
Поддержка подписчиков
Другие рассылки этой тематики
Другие рассылки этого автора 		Подписан адрес:
Код этой рассылки: rest.interesting.chedevri
Архив рассылки 		Отписаться
Вспомнить пароль
В избранное