Поздравляю всех с 1 апреля, Днем смеха! Вначале думал как-нибудь вас разыграть, развеселить.... но решил, что сегодня все и так уже натерпелись :) Поэтому просто очередной выпуск рассылки.
Борис Акунин. Турецкий гамбит (4/14)
Глава четвертая, в которой враг наносит первый удар
"Дейли пост" (Лондон), 15(3) июля 1877 г.
"... Передовой отряд стремительного генерала Гурко взял древнюю столицу болгарского царства город Тырново и рвется к Шипкинскому перевалу, за которым лежат беззащитные равнины, простирающиеся до самого Константинополя. Военный везир Редиф-паша и главнокомандующий Абдул Керим-паша сняты со своих постов и отданы под суд. Теперь Турцию может спасти только чудо".
У крыльца остановились. Надо было как-то объясниться. Фандорин, кашлянув, сказал: - Мне очень жаль, Варвара Андреевна, что т-так вышло. Разумеется, вы совершенно свободны и ни к какому сотрудничеству я вас принуждать не собираюсь. - Благодарю вас, - сухо ответила она. - Очень благородно. А то я, признаться, подумала, что вы нарочно все это устроили. Вы-то ведь меня отлично видели и наверняка предполагали, чем все закончится. Что, очень нужна секретарша? В глазах
Эраста Петровича вновь промелькнула искорка, которую у нормального человека можно было бы счесть признаком веселости. - Вы с-сообразительны. Но несправедливы. Я действительно поступил так не без задней мысли, но исключительно в ваших интересах. Лаврентий Аркадьевич непременно спровадил бы вас из д-действующей армии. А господин Казанзаки еще и жандарма бы приставил. Теперь же вы остаетесь здесь на совершенно з-законных основаниях. На это Варе возразить было нечего, - но благодарить жалкого
шпиона не хотелось. - Я вижу, вы и в самом деле ловки в своей малопочтенной профессии, - язвительно сказала она. - Главного людоеда, и того перехитрили. - Людоед - это Лаврентий Аркадьевич? - удивился Фандорин. - По-моему, не похож. И п-потом, что же непочтенного в том, чтобы охранять государственные интересы? Ну что с таким разговаривать? Варя демонстративно отвернулась, окинула взглядом лагерь: белостенные домики, ровные ряды палаток, новехонькие телеграфные столбы. По
улице бежал солдат, очень знакомо размахивая длинными нескладными руками. - Варя, Варенька! - издали закричал солдат, сдернул с головы кепи с длинным козырьком и замахал. - Все-таки приехала! - Петя! - ахнула она и, сразу забыв о Фандорине, кинулась навстречу тому, ради кого преодолела путь в полторы тысячи верст. Обнялись и поцеловались совершенно естественно, без неловкости, как никогда раньше. Видеть некрасивое, но милое, сияющее счастьем лицо Пети было радостно. Он похудел, загорел,
сутулился больше прежнего. Черный с красными погонами мундир сидел мешком, но улыбка была все та же - широкая, обожающая. - Значит, согласна? - спросил он. - Да, - просто сказала Варя, хотя собиралась согласиться не сразу, а лишь после долгого и серьезного разговора, выдвинув некоторые принципиальные условия. Петя несолидно взвизгнул и снова полез обниматься, но Варя уже опомнилась. - Однако нам нужно подробно все обсудить. Во-первых... - Обсудим, обязательно обсудим.
Только не сейчас, вечером. Встретимся у журналистов в палатке, ладно? У них там вроде клуба. Ты ведь знаешь француза? Ну, д'Эвре? Он славный. Он мне и сказал, что ты приехала. Я сейчас ужасно занят, отлучился на минуту. Хватятся - не сносить головы. Вечером, вечером! И побежал обратно, пыля тяжелыми сапогами и ежесекундно оглядываясь. Но вечером свидеться не довелось. Вестовой принес из штаба записку: "Всю ночь служба. Завтра. Люблю. П. ". Что ж, служба так служба. И Варя занялась
обустройством. Жить ее взяли к себе сестры милосердия - женщины славные и отзывчивые, но пожилые, лет по тридцать пять, и скучноватые. Они же собрали все необходимое взамен багажа, доставшегося предприимчивому Митко, - одежду, обувь, флакон кельнской воды (а были-то чудесные парижские духи), чулки, белье, гребешок, заколки, душистое мыло, пудру, мазь от солнца, кольдкрем, смягчающее молочко от ветра, ромашковую эссенцию для мытья волос и прочие нужные вещи. Платья, конечно, были ужасные, за исключением разве
что одного - голубого, с белым кружевным воротничком. Варя убрала вышедшие из моды манжеты, и получилось довольно мило. Но с утра ей стало скучно. Сестры ушли в лазарет - из-под Ловчи привезли двоих раненых. Варя попила кофе в одиночестве, сходила отправить родителям телеграмму: во-первых, чтоб не сходили с ума, а во-вторых, чтоб выслали денег (исключительно взаймы - пусть не надеются, что она вернулась в клетку). Погуляла по лагерю, поглазела на диковинный поезд без рельсов: с того берега прибыл обоз
на механической тяге. Пыхающие паром железные локомобили с огромными колесами волокли за собой тяжелые пушки и фуры с боеприпасами. Зрелище было впечатляющее, настоящий триумф прогресса. Потом от нечего делать зашла проведать Фандорина, которому выделили отдельную палатку в штабном секторе. Эраст Петрович тоже бездельничал: валялся в походной койке с турецкой книжкой, выписывал оттуда какие-то слова. - Охраняете государственные интересы, господин полицейский? - спросила Варя, решив, что уместнее
всего будет разговаривать с агентом в тоне насмешливо-небрежном. Фандорин встал и накинул на плечи военный, без погон, сюртук (тоже, видно, где-то обмундировался). Через расстегнутый ворот рубашки Варя разглядела серебряную цепочку. Крестик? Нет, кажется, медальон. Любопытно бы заглянуть, что там у него. Так господин филер склонен к романтике? Титулярный советник застегнул ворот, ответил серьезно: - Если живешь в г-государстве, надобно либо его беречь, либо уж уезжать - иначе получается
паразитизм и лакейские пересуды. - Есть и третья возможность, - парировала Варя, уязвленная "лакейскими пересудами". - Несправедливое государство можно разрушить и построить взамен него другое. - К сожалению, Варвара Андреевна, государство - это не д-дом, а скорее дерево. Его не строят, оно растет само, подчиняясь закону природы, и дело это долгое. Тут не каменщик, т-тут садовник нужен. Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула: - Мы живем в такое тяжелое, сложное время!
Честные люди стонут под бременем тупости и произвола, а вы рассуждаете как старик, про какого-то садовника толкуете! Эраст Петрович пожал плечами: - Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытье п-про "наше тяжелое время". Во времена царя Николая, когда время было потяжелей нынешнего, ваши "честные люди" по с-струнке ходили да неустанно свою счастливую жизнь нахваливали. Если стало можно сетовать на тупость и произвол, значит, время на п-поправку пошло. - Да вы просто... Вы просто
- слуга престола!. - процедила Варя худшее из оскорблений, а когда Фандорин не содрогнулся, пояснила на доступном ему языке. - Верноподданный раб без ума и совести! Брякнула - и испугалась собственной грубости, однако Эраст Петрович ничуть не рассердился, а, вздохнув, сказал: - Вы не знаете, как со мной д-держаться. Это раз. Благодарной быть не хотите и оттого сердитесь. Это два. Забудьте к черту про благодарность, и мы отлично п-поладим. Это три. От такой снисходительности Варя разозлилась
еще больше, тем более что агент, рабья кровь, был совершенно прав. - Я еще давеча заметила, что вы, как учитель танцев: раз-два-три, раз-два-три. Кто вас научил этой глупой манере? - Были учителя, - туманно ответил Фандорин и невежливо уткнулся в свою турецкую книжку. Шатер, где собирались аккредитованные при главной квартире журналисты, был виден издалека. У входа на длинном шнуре висели флажки разных стран, вымпелы журналов и газет, а также почему-то красные подтяжки с белыми звездочками. -
Видимо, вчера отмечали успех дела под Ловчей, - предположил Петя. - Кто-то наотмечался до потери подтяжек. Он отдернул полотняный полог, и Варя заглянула внутрь. В клубе было неряшливо, но по-своему уютно: деревянные столы, холщовые стулья, стойка с шеренгами бутылок. Пахло табачным дымом, свечным воском и мужским одеколоном. На отдельном длинном столе лежали стопки русских и иностранных газет. Газеты были необычные, сплошь склеенные из телеграфных ленточек. Варя присмотрелась к лондонской
"Дейли пост" и удивилась - сегодняшний утренний выпуск. Видимо, присылают из редакции по телеграфу. Здорово! С особым удовлетворением Варя отметила, что женщин всего две, причем обе в пенсне и не первой молодости. Зато мужчин было множество, меж ними обнаружились и знакомые. Прежде всего Фандорин, и опять с книжкой. Довольно глупо - читать можно и у себя в палатке. А в противоположном углу шел сеанс одновременной игры в шахматы. С одной стороны стола прохаживался, дымя сигаркой, снисходительно-благодушный
Маклафлин, с другой сидели сосредоточенные Соболев, д'Эвре и еще двое. - Ба, наш маленький болгарин! - воскликнул генерал Мишель, облегченно поднявшись из-за доски. - Да вас не узнать! Ладно, Шеймас, будем считать, что ничья. Д'Эвре приветливо улыбнулся вошедшим и (это было приятно) задержал взгляд на Варе, однако продолжил игру. Зато к Соболеву подлетел смуглый офицер в невиданно ослепительном мундире и, тронув нафабренный сверх всякой меры ус, воскликнул по-французски: - Генерал,
умоляю, представьте меня вашей очаровательной знакомой! Гасите свечи, господа! Они больше не понадобятся - взошло солнце! Обе пожилые дамы взглянули на Варю с крайним неодобрением, да она и сама несколько опешила от такого натиска. - Это полковник Лукан, личный представитель нашего драгоценного союзника его высочества князя румынского Карла, - усмехнулся Соболев. - Предупреждаю, Варвара Андреевна, полковник для дамских сердец смертоносней анчара. По его тону стало ясно, что привечать
румына не следует, и Варя чопорно ответила, нарочно опершись на Петин локоть: - Очень рада. Мой жених, вольноопределяющийся Петр Яблоков. Лукан галантно взял Варю за запястье двумя пальцами (сверкнул перстень с нешуточным бриллиантом) и хотел припасть поцелуем, но получил должный отпор: - В Петербурге у современных женщин рук не целуют. А впрочем, публика была любопытная, и Варе в корреспондентском клубе понравилось. Только досадно было, что д'Эвре все играет в свои дурацкие
шахматы. Но, видно, дело шло к концу - все прочие соперники Маклафлина уже капитулировали, и француз был явно обречен. Однако это, похоже, его не печалило, он частенько поглядывал на Варю, беззаботно улыбался и мелодично насвистывал модную шансонетку. Соболев встал рядом, взглянул на доску, рассеянно подхватил припев: - Фолишон-фолишонет... Сдавайтесь, д'Эвре, это же чистое Ватерлоо. - Гвардия умирает, но не сдается. - Француз дернул себя за узкую острую бородку и сделал ход, от которого
ирландец нахмурился и засопел. Варя вышла наружу полюбоваться закатом и насладиться прохладой, а когда снова вернулась в шатер, шахматы были уже убраны, и разговор шел не более и не менее, как о взаимоотношениях человека с Богом. - Здесь не может быть никакого взаимоуважения, - горячо говорил Маклафлин, очевидно отвечая на реплику д'Эвре. - Отношения человека со Всевышним построены на заведомом признании неравенства. Не приходит же в голову детям претендовать на равенство с родителями! Ребенок
безоговорочно признает превосходство родителя, свою зависимость от него, чувствует к нему благоговение и потому послушен - для своего же блага. - Позволю себе воспользоваться вашей же метафорой, - улыбнулся француз, затянувшись из турецкого чубука. - Все это справедливо лишь для маленьких детей. Когда же ребенок подрастает, он неминуемо ставит под сомнение авторитет родителя, хотя тот все равно еще неизмеримо мудрее и могущественнее. Это естественно, здорово, без этого человек навсегда останется малюткой.
Тот же период сейчас переживает и подросшее человечество. Потом, когда человечество повзрослеет еще больше, между ним и Богом непременно установятся новые отношения, основанные на равенстве и взаимоуважении. А когда-нибудь дитя повзрослеет настолько, что родитель ему станет и вовсе не нужен. - Браво, д'Эвре, вы говорите так же гладко, как пишете, - воскликнул Петя. - Да только все дело в том, что никакого Бога нет, а есть материя и еще элементарные принципы порядочности. Вам же советую из вашей концепции
сделать фельетон для "Ревю паризьен" - отличная тема. - Чтобы написать хороший фельетон, тема не нужна, - заявил француз. - Надо просто уметь хорошо писать. - Ну уж тут вы загнули, - возмутился Маклафлин. - Без темы даже у такого словесного эквилибриста, как вы, ничего путного не выйдет. - Назовите любой предмет, хоть бы даже самый тривиальный, и я напишу про него статью, которую моя газета с удовольствием напечатает, - протянул руку д'Эвре. - Пари? Мое испанское седло против
вашего цейсовского бинокля. Все необычайно оживились. - Ставлю двести рублей на д'Эвре! - объявил Соболев. - На любую тему? - медленно повторил ирландец. - Так-таки на любую? - Абсолютно. Хоть вон про ту муху, что сидит на усе у полковника Лукана. Румын поспешно отряхнул усы и сказал: - Ставлю триста за мсье Маклафлина. Но какой взять предмет? - Да вот хотя бы ваши старые сапоги. - Маклафлин ткнул пальцем на запыленные юфтевые сапоги француза.
- Попробуйте-ка написать про них так, чтобы парижская публика читала и восторгалась. Соболев вскинул ладони: - Пока не ударили по рукам, я пас. Старые сапоги - это уж чересчур. В результате на ирландца поставили тысячу, а желающих поставить на француза не отыскалось. Варе стало жаль бедного д'Эвре, но денег ни у нее, ни у Пети не было. Подойдя к Фандорину, все листавшему страницы с турецкими каракулями, она сердито прошептала: - Ну что же вы! Поставьте на него. Что вам стоит!
Наверняка ведь получили от своего сатрапа какие-нибудь серебреники. Я вам потом отдам. Эраст Петрович поморщился и скучным голосом сказал: - Сто рублей на м-мсье д'Эвре. - И снова углубился в чтение. - Итого, десять к одному, - резюмировал Лукан. - Господа, выигрыш небольшой, но верный. В этот миг в шатер стремительно вошел Варин знакомец - капитан Перепелкин. Его было не узнать: мундир с иголочки, сапоги сияют, на глазу импозантная черная повязка (видно, синяк еще не прошел),
голова обвязана белым бинтом. - Ваше превосходительство, господа, я только что от барона Криденера! - солидно объявил капитан. - Имею важное сообщение для прессы. Можете записать - генерального штаба капитан Перепелкин, оперативный отдел. Пе-ре-пел-кин. Никополь взят штурмом! Мы захватили в плен двух пашей и шесть тысяч солдат! Наши потери - сущий пустяк. Победа, господа! - Черт! Опять без меня! - простонал Соболев и бросился вон, даже не попрощавшись. Капитан проводил генерала несколько
растерянным взглядом, но вестника уже со всех сторон обступили журналисты. Перепелкин с видимым удовольствием стал отвечать на их вопросы, щеголяя знанием французского, английского и немецкого. Варю удивило поведение Эраста Петровича. Он бросил книгу на стол, решительно растолкал корреспондентов и негромко спросил: - П-позвольте, капитан, вы не ошиблись? Ведь Криденер получил приказ занять Плевну. Никополь в совершенно п-противоположном направлении. Было в его голосе что-то
такое, отчего капитан насторожился и на журналистов обращать внимание перестал. - Вовсе нет, милостивый государь. Я лично принял телеграмму из штаба верховного, присутствовал при расшифровке и сам отнес ее господину барону. Отлично помню текст: "Начальнику Западного отряда генерал-лейтенанту барону Криденеру. Приказываю занять Никополь и укрепиться там силами не менее дивизии. Николай". Фандорин побледнел. - Никополь? - еще тише спросил он. - А что Плевна? Капитан пожал плечами: -
Понятия не имею. У входа раздался стук шагов и звон оружия. Полог резко распахнулся, и в шатер заглянул подполковник Казанзаки, век бы его не видеть. За спиной подполковника блестели штыки конвоя. Жандарм на миг задержал взгляд на Фандорине, посмотрел сквозь Варю, а Пете радостно улыбнулся. - Ага, вот он, голубчик! Так я и думал. Вольноопределяющийся Яблоков, вы арестованы. Взять его, - приказал он, обернувшись к конвойным. В клуб проворно вошли двое в синих мундирах и подхватили парализованного
ужасом Петю под локти. - Да вы сумасшедший! - крикнула Варя. - Немедленно оставьте его в покое! Казанзаки не удостоил ее ответом. Он щелкнул пальцами, и арестованного быстро выволокли наружу, а подполковник задержался, поглядывая вокруг с неопределенной улыбкой. - Эраст Петрович, что же это! - звенящим голосом воззвала Варя к Фандорину. - Скажите же ему! - Основание? - хмуро спросил Фандорин, глядя жандарму в воротник. - В шифровке, составленной Яблоновым, заменено
одно слово. Вместо Плевны - Никополь, только и всего. А между тем три часа назад авангард Осман-паши занял пустую Плевну и навис над нашим флангом. Так-то, господин наблюдатель. - Вот и ваше чудо, Маклафлин, которое может спасти Тугцию, - донесся до Вари голос д'Эвре, говорившего по-русски довольно чисто, но с очаровательным грассированием. - Не чудо, мсье корреспондент, а самая обычная измена, - усмехнулся подполковник, но смотрел при этом на Фандорина. - Просто не представляю, господин волонтер,
как вы станете объясняться с его высокопревосходительством. - Много б-болтаете, подполковник. - Взгляд Эраста Петровича опустился еще ниже, к верхней пуговице жандармского мундира. - Честолюбие не д-должно быть во вред делу. - Что-с?! - Смуглое лицо Казанзаки задергалось мелким тиком. - Мораль читать? Вы - мне? Однако! Я ведь о вас, господин вундеркинд, успел кое-какие справочки навести. По роду службы-с. Физиогномия у вас получается не больно нравственная. Шустры не по летам-с. Кажется, выгодно
жениться изволили, а? Причем с двойной выгодой - и жирное приданое приобрели, и свободу соблюли. Тонко сработано! Поздрав... Он не договорил, потому что Эраст Петрович очень ловко, как кот лапой, смазал ему ладонью по пухлым губам. Варя ахнула, а кто-то из офицеров схватил Фандорина за руку, но тут же отпустил, потому что никаких признаков буйства ударивший не проявлял. - Стреляться, - буднично произнес Эраст Петрович и теперь уже глядел подполковнику прямо в глаза. - Сразу, прямо сейчас,
пока командование не вмешалось. Казанзаки был багров. Черные, как сливы, глаза налились кровью. После паузы, сглотнув, сказал: - Приказом его императорского величества дуэли на период войны строжайше запрещены. И вы, Фандорин, отлично это знаете. Подполковник вышел, за ним порывисто качнулся полотняный полог. Варя спросила: - Эраст Петрович, что же делать?
