Бабушка

‒ Ну, со свиданьицем! ‒ сказал я, и наши запотевшие кружки, соприкоснувшись, глухо звякнули.
Говорят, правильно пить пиво надо так: залпом ополовинить кружку, остановиться и, дождавшись отрыжки, по опущениям от нее определить качество напитка. Еще один момент − знакомый бармен советовал заранее примириться с тем, что практически все разливное «чешское» пиво в московские заведения доставляют из Калуги. В общем, в наших условиях главное уловить степень свежести пива, чтобы поход в пивную не принес разочарования.
В этом отношении ресторанчик, где мы обосновались, не подвел ‒ пиво оказалось приятным на вкус, как и поданные к нему картофельные пирожки. Комфорт в общении дополняло то обстоятельство, что в зальчике для некурящих кроме нас двоих был всего один человек.
Мужчина солидной комплекции (таких принято называть «босс»), с гривой рыжих, но с частой проседью волос, обосновавшись в дальнем от нас углу, энергично расправлялся с куском мяса. От этого занятия его периодически отвлекали звонки лежавших на столе двух мобильных телефонов. К счастью, сигналы вызова были настроены на минимальную громкость, а разговоры сводились к коротким «да», «нет» и «скоро буду». Нашей беседе это нисколько не мешало.
Лишь первый раз услышав голос мужчины, Олег, мой товарищ по застолью, как бы невзначай обернулся и бросил короткий взгляд на нашего соседа. Мы с Олегом, попав в одну группу еще на первом курсе института, как-то сразу сдружились. Не помешала и разница в возрасте ‒ Олег поступил, отслужив срочную во флоте. Потом были аспирантура и работа на одной кафедре, пока я для себя окончательно не решил, что научная общественность легко переживет мой уход. Со временем мы стали видеться гораздо реже, два-три раза в год, и вот эта была одна из таких встреч.
‒ Что нового пишешь? ‒ спросил Олег, оставив кружку. ‒ Арина читала в метро твою новую книгу. Так увлеклась, что проехала нужную станцию. Просила передать свой восторг.
Традиционно я дарю ему каждую из моих опубликованных книг, хотя прекрасно знаю, что беллетристику он не жалует, предпочитая тратить время на чтение научной литературы. Утешает, что хоть его жена читает мои опусы.
‒ Издательство предложило, ‒ ответил я, ‒ состряпать что-нибудь про попаданцев.
‒ Это кто?
‒ Понимаешь, ‒ я принялся терпеливо объяснять, ‒ есть сейчас такая отрасль в фантастике. Наш современник непонятным образом либо сам переносится в прошлое, либо его сознание внедряется в какого-нибудь персонажа. Естественно, лучше всего для этого подходит царь или не меньшая по значимости фигура. А дальше стахановская работа на благо России, индустриализация, реформа армии и флота, одоление всех внешних и внутренних врагов. Есть еще направление ‒ герой оказывается в канун или в начале Великой Отечественной войны...
Меня прервало появление официантки. Она поставила перед нами тарелки с горячими блюдами и поспешила на зов рыже-седого господина. Олег отсалютовал мне кружкой, я ответил, и мы сделали несколько глотков.
‒ Вообще-то я в детстве о таком читал, ‒ сказал Олег, принимаясь за шницель. ‒ У Лагина, автора Старика Хотаббыча, если я не ошибаюсь, был роман о парне, провалившемся в конец девятнадцатого века. Он еще на московской улице с молодым Лениным встретился и стал спрашивать совета: мол, если точно знаешь, когда народ победит, надо ли участвовать в борьбе?
‒ Абсолютно верно, ‒ кивнул я, ‒ только по законам нынешнего жанра всех главных революционеров следует задушить в колыбели или, по крайней мере, использовать их энергию в мирных целях. Например, пристроить Ленина на работу в охранное отделение, а Сталина сделать министром по делам национальностей. Словом, никакого социализма, а сплошной капитализм с человеческим лицом.
‒ А ты что с ними собираешься сделать?
‒ Это не мне решать, а моим героям. Пока мне только видится, как они оказались в Москве сразу после Февральской революции. Юный белоленточник во время разгона митинга на Пушке убегал от омоновца, да вместе с ним и провалился в прошлое. Прототипом послужил Женя-демократик. Помнишь абитуриента, который на собеседовании с порога заявил, что всех коммунистов надо вешать?
‒ Что такое припоминаю, ‒ кивнул Олег. ‒ Это он утверждал, что столбовой дворянин, что его предками были какие-то бояре?
‒ Он самый, ‒ подтвердил я, ‒ если брать по папиной линии. А по маминой, как выяснилось, один из прадедушек приплыл в революцию из Америки вместе с Троцким, быстро пошел в гору по финансовой части и в лубянские подвалы был низвергнут с поста замнаркома. Вот и интересно посмотреть, как он поведет себя в предложенных обстоятельствах. Кого из предков бросится спасать ‒ тех или этих. В конце концов, у него появляется реальная возможность уничтожать ненавистных комуняк. Хватит ли у него решимости перейти от слов к делу или он только способен разглагольствовать на митингах, призывая других встать грудью на защиту демократии?
Снова у нашего стола появилась официантка. Она приносила счет солидному мужчине, и мы воспользовались случаем, чтобы заказать еще по кружечке. Тем временем наш единственный сосед направился к выходу, громогласно сообщая очередному абоненту: «Адрес моего нового офиса Красная площадь, дом два...»
Олег снова обернулся и проводил его взглядом. Затем он принял у официантки полную кружку и произнес с явной иронией:
‒ Так выпьем за то, чтобы самый высокий полет нашей фантазии не опалил ей крылья!
‒ Художника может обидеть каждый, ‒ сказал я, старательно изображая обиду. ‒ Вот возьму и тебя отправлю в прошлое. Как мне помнится, твой дедушка был двадцатипятитысячником с Путиловского завода. Поможешь ему построить колхоз без всяких головокружений от успехов. А там и к Сталину пробьешься ‒ уговоришь его не подписывать пакт с Гитлером. Внедришь нормальное управление промышленностью и сельским хозяйством...
‒ Меня в прошлое нельзя, ‒ прервал меня Олег без малейшей тени улыбки. ‒ По крайней мере, в предложенные тобой обстоятельства, поскольку и передо мной встанет выбор не менее сложный, чем у твоего героя. Честно говоря, я не могу с ходу определить, кому из предков должен помогать.
‒ Хочешь сказать, ‒ опешил я, ‒ что и у тебя дедушка был из дворян? Или все-таки пролетарий?
‒ Во-первых, дело не в дедушке, а в бабушке, ‒ усмехнулся Олег, взявшись за кружку. ‒ Во-вторых, речь идет не о дворянах, а о мелкой буржуазии, хотя сути проблемы это не меняет. В общем, если тебе интересно, я расскажу о некоторых особенностях нашей семейной истории.
‒ Конечно! Еще как интересно! ‒ обрадовался я, поднимая кружку. ‒ Ну, за музу Клио, да пребудет она с тобой и осенит своей благодатью!
Олег сделал несколько глотков, вытер салфеткой «усики» из пены, взглянул на официантку, убиравшую посуду после ухода «босса», и заговорил в присущей ему манере, медленно, словно взвешивая каждое слово:
‒ По отцовской линии у меня действительно сплошной союз пролетариата и трудящегося крестьянства. Дед родился в вологодской деревне, поступил на Путиловский завод, по ленинскому призыву стал коммунистом. В двадцать девятом партийная ячейка отправила его в родные места создавать колхоз. Женился он на неграмотной крестьянке, всю жизнь ходившей в церковь и державшей в избе иконы на виду. Всех ее заслуг перед страной, что родила трех сыновей и двух дочерей. Старшие воевали, один из них погиб. Одна дочь стала врачом, другая ‒ сельской учительницей. Дед умер перед самой войной.
Помолчав немного, Олег продолжил:
‒ Об отце моей мамы я только знаю, что он работал на железной дороге и погиб в сорок третьем, угодив под поезд. А вот с бабушкой общался с самого детства. Помню в ее комнате диван с полочкой над спинкой, а на ней стояли семь фигурок слоников разной величины ‒ такой был символ счастья в доме. Еще была швейная машинка «Зингер» с ножным приводом, а над ней на стене цветная репродукция картины «Ленин в кремлевском кабинете». На ней был изображен Ильич, читающий газету «Правда». Как мне объяснили, этой картиной бабушку наградили за хорошую работу. А трудилась она вахтером в НИИ железнодорожного транспорта. Образование у нее было всего четыре класса.
‒ По-моему, вполне пролетарская семья, ‒ не удержался я от комментария.
‒ Да, ‒ кивнул Олег, ‒ ни один кадровик не мог подкопаться. Особенно, если еще учесть справку, хранившуюся среди семейных документов. В ней подписью председателя и печатью волостного исполкома удостоверялось, что отец моей бабушки, то есть прадед, был самым что ни на есть трудовым крестьянином, и ни он, ни его семья наемным трудом не пользовались... Ну, за союз рабочих и крестьян!
‒ И трудовую интеллигенцию! ‒ добавил я, и мы дружно выпили пива.
Поставив кружку, Олег вдруг усмехнулся и сказал:
‒ И только в годы Перестройки двоюродный дядюшка, подвыпив на свадьбе дочери, раскрыл страшную семейную тайну. Оказывается, до революции прадед владел небольшой мебельной мастерской. Сам трудился, и, как говорили в то время, кормил нескольких работников. Бабушка, тогда совсем еще дитя, поступила в гимназию. Носила она самые модные наряды, а на каждый праздник батюшка дарил ей какую-нибудь золотую безделушку ‒ колечко, сережки или брошку. Приговаривал при этом, что, мол, это будет часть твоего приданого. Когда придет время, выйдешь замуж за хорошего человека, имея в виду не меньше, чем купца второй гильдии.
‒ Или за дворянина, ‒ снова не удержался я, ‒ представителя старинного, но обедневшего рода.
‒ Могло быть и так, ‒ согласился Олег. ‒ Однако не угадал старик, времена настали совсем другие. Семейству пришлось бросить все недвижимое имущество и забраться подальше от тех мест, где их хорошо знали. А когда закончилась Гражданская война, прадед решил воспользоваться тем, что масса народа в поисках работы стронулась с мест. На последние деньги купил у председателя волисполкома справку о трудовом происхождении. В те годы это было обычным делом.
‒ Точно! ‒ вспомнил я случайно прочитанную статью. ‒ Отец Павлика Морозова этим промышлял и был в шоколаде, пока сынок его не заложил.
‒ Эту реплику мы отвергаем, как не организованную, ‒ усмехнулся Олег. ‒ А по сути, до введения паспортов такие справки прекрасно срабатывали в качестве удостоверения личности. Прадед в саму Москву не сунулся, а пристроился в пригороде. Поступил работать на железную дорогу, а когда дочь заневестилась, выдал ее за сослуживца. Вот только не пришлось ей щеголять в колечках-сережках. Все отцовские подарки в один прекрасный день пришлось снести в «Торгсин», где на них была приобретена швейная машинка «Зингер». От нее было больше прока, чем от золотых цацек. Во-первых, простую одежду на всю семью, а со временем родилось пятеро детей, молодая жена шила сама. Во-вторых, это давало постоянный приработок от выполнения заказов соседей.
‒ То есть всю жизнь эта машинка служила твоей бабушке напоминанием об отцовских подарках, с которым против воли пришлось расстаться ради выживания? ‒ спросил я.
‒ Не знаю, ‒ сказал Олег, слегка пожав плечами. ‒ Я с ней не беседовал на эту тему и вообще мало общался, поскольку почему-то не испытывал особой потребности, словно между нами стояла какая-то преграда. К тому же она жила с семьей младшего сына. Конечно, по традициям того времени на каждый праздник все родственники собирались за общим столом, но была одна особенность. Мой отец никогда не участвовал в этих застольях. Точно так же бабушка не бывала в нашем доме. А когда меня провожали на службу, у отца с мамой даже случилась ссора из-за того, что она среди прочих пригласила и бабушку.
Олег замолчал, тронул кружку, но пить не стал.
‒ Бабушка умерла, когда я служил, ‒ снова заговорил он. ‒ Естественно, похороны прошли без меня, и должен признаться, я ни разу не был у нее на могиле. Когда я вернулся со службы, отец пригласил меня в ресторан, заказал графинчик коньяка и после второй рюмки наконец-то раскрыл еще одну семейную тайну. «Пока она была жива, ‒ рассказывал он, ‒ я молчал, поскольку ты бывал у нее в доме. Теперь могу сказать: твоя бабка стучала в органы, да так, что ломала судьбы людей. Меня это тоже коснулось. Был момент в жизни, когда мне, как офицеру-фронтовику и коммунисту, предложили поработать комендантом посольства в Швеции. Мы тогда жили с ней в одной квартире, так она забралась в нашу комнату, нашла мой дневник. Из него выдрала страницы с записями, свидетельствующими о не восторженном восприятии советской действительности, да и отнесла своему куратору. С тех пор, сам видишь, предел моей карьеры ‒ старший мастер не заводе. Однако я еще легко отделал ся. Другие сели, и мало кто из них вернулся. Кстати, одного из них ты сам знаешь. Помнишь в нашем дворе Сёму Липкого? Так это его отец...»
Вслед за Олегом и я взялся за кружку, сделал несколько глотков.
‒ С Сёмой Липманом мы были в одной дворовой компании, ‒ пояснил Олег, ‒ вместе ходили в детский сад, учились в одной школе, но в параллельных классах. Прозвище «Липкий» абсолютно точно характеризовало свойство его характера ‒ прилипать к любому человеку ради того, чтобы почесать языком. А его отец ходил с палочкой. Говорили, что у него были обморожены ноги, что, впрочем, в начале шестидесятых не помещало ему второй раз жениться и стать по паспорту русским с фамилией Коротаев. Та же метаморфоза произошла и с Сёмой.
‒ Мудрый ход, ‒ оценил я поступок жертвы сталинизма. ‒ Полагаю, такая корректировка позволила Сёме сделать успешную карьеру?
‒ Не могу сказать ничего определенного, ‒ ответил Олег, усмехнувшись. ‒ Несколько раз мы с ним пересекались, и, если верить его рассказам, жизненный путь у него был извилист. То он учился в военно-медицинской академии, то работал чуть ли не полковником МВД, от у него какой-то крутой бизнес. Однажды, подвозя меня на раздолбанной «копейке», он утверждал, что является директором автосервиса. Но это не суть важно. Самым любопытным был разговор при нашей последней встрече. Кстати, теперь выглядит он в точности, как тот «босс», что сидел за соседним столиком. Такой же объемный, такая же обильная седина в некогда медно-рыжих волосах. Так вот, узнав, что я пишу статьи на исторические темы, он мне посоветовал правдиво осветить тему Гладомора. Оказывается, отец у него в те годы был главным по хлебозаготовкам в южных губерниях. И он Сёме открыл главную причину голода. Знаешь, в чем она?
‒ Так теперь всем известно, ‒ сказал я, ‒ что сталинский режим выметал хлеб подчистую, чтобы продать его за границу и купить станки для создания промышленности.
‒ Ошибаешься, дружок! ‒ воскликнул Олег, стукнув ладонью по столу. ‒ Товарищ бывший уполномоченный утверждал, что голод возник из-за жадности крестьян. Советская власть платила им за хлеб золотом, поэтому они опустошали амбары до последнего зернышка, чтобы, пользуясь моментом, набить мошны. Крестьяне, по авторитетному мнению товарища бывшего Липмана, проявили иждивенчество и шкурничество. Оказывается, они надеялись, что государство, оказавшись перед фактом, что у селян истощились все запасы, придет им на помощь и окажет гуманитарную помощь. А государство в лице своих уполномоченных, даже не допуская мысли о таком коварстве, быстренько отправило весь хлеб за границу, так что запасов никаких не осталось. Как тебе версия?
‒ Ты же помнишь, ‒ ответил я, ‒ когда наш завкафедой решил плотно посадить меня на тему советского крестьянства, я малодушно бежал. Так что не готов тебе ответить за всех хлеборобов. Лично для меня такое объяснение причин Гладомора походит на попытку свалить с больной головы на здоровую. Характерную, кстати, для многих партийных деятелей: мол, не тот им народ достался. Как-то любимец партии Бухарчик призывал расстрелять пару миллионов несознательных рабочих, чтобы остальные вполне осознанно строили социализм.
‒ Хрен с ними ‒ со всеми бухарчиками, ‒ буркнул Олег. ‒ Ты, инженер человеческих душ, подскажи лучше, как мне к бабушке относиться? Тут такая диалектика получается, что с литром не разберешься. С одной стороны, по ее доносам людей отправляли в Гулаг, а то вовсе зеленкой лбы мазали. По сути, она мстила коммунистам, пользуясь ими же созданной системой. А взглянуть с другой стороны ‒ она же благое дело совершала тем, что реальных кровопийц лишала власти и помогала им хлебнуть полной ложкой того, что они народу отмерили. Включи воображение! Подумай, каково ей было всю жизнь прожить, полностью лишившись надежды на то будущее, к которому ее готовили любящие родители. Вместо тихого семейного счастья, заниматься иудством, да еще в награду получить портрет главного организатора катастрофы. И выбросить нельзя, а приходится повесить на самом видном месте. Прямо чеховская деталь!
‒ Ладно, остынь! Глотни пивка, ‒ сказал я, беря кружку. ‒ Ты меня убедил. Пока с бабушкой не разберешься, посылать в прошлое не буду. Больно хлопотно с тобой. И от оценок воздержусь ‒ сам разбирайся. Ты мне лучше посоветуй, куда мне омоновца определить. То ли сделать его поэтом-декадентом ‒ его прототип как раз стишками балуется, то ли направить по специальности в рабоче-крестьянскую милицию? Или все же поручить ему замочить Ленина вкупе со Сталиным и Хрущевым? Давай не спеша покумекаем... Девушка, еще парочку!