Малыш и Карлсон
Жуткая задница накрыла всех в конце девяностых. Правительство подгадало и с размером, и необъятной глубиной. Началась канитель с работой, деньгами. Чтобы хоть как-то перебиваться, пришлось встать на учет в центре занятости.
Летом 1999 года я стоял в очереди к инспектору. А центры занятости в то время были кошмарными. Обшарпанные помещения со столами, за которыми сидят исполкомовского вида тетки, совмещающие прием граждан с частыми перекурами и чаем с булочками. Столы завалены бумажками и хлебными крошками. Маленькое помещение насквозь пропитано людским распаренным мясом и приправлено конгломератом пота с духами "Москва" и дешевого дезодоранта.
Вот я и стоял второй час в такой очереди, истекающий потом, без надежды на работу или хотя бы быть принятым сегодня инспектором. Стоял внутри кокона, с витающими над столами мухами и равнодушием. От всего этого ушел в себя, отрешился от окружения и не сразу заметил, как народ сосредоточился взглядами на одном из столиков, где тетка статей Фрекен Бок распекала молчаливо сидящего ссутулившегося парня.
Почему внимание обратил? Наверное, оттого, что такие взгляды кидают только на инвалидов и изуродованных людей. Когда чувствуют, что смотреть неприлично, но не смотреть по природе человеческой невозможно. Уродство и инвалидность привлекают внимание обывателя. Смотрят, хотя и делают вид, что заняты своими делами, однако, бросают взгляд исподлобья, быстро ощупывают любопытками колючими и отводят глаза.
Посмотреть было на что: лица у парня не было вообще - синевато-красный кусок, бесформенный, в белых трещинах шрамов. Пустая глазница, криво сросшаяся и шрамы. Шрамы на месте уха, из под кепки - бейсболки спускающиеся по шее вниз, под воротник старенькой, но отутюженной и аккуратно зашитой рубашки.
Тетка нависала над парнем грудью. Тыкала толстыми сосисочными пальцами в какие-то бумаги и, гневно раззявя пещеру большого, влажного красногубого рта, орала. Впрочем, делала она это так искусно, что не было слышно, о чем речь. Только вот эта стать ее гвардейская, раздражённые кисти с золотыми перстнями и краснота по всей распаренной морде выдавали, что она на что-то гневалась.
Сценка была еще та. Покалеченный парень, казалось, виновато втянул голову в плечи под тяжестью этой невыносимой исполкомовской мощи.
И тут я как прозрел. Это был Денис, Дэн, из того - прошлого.
Таким же жарким днем зажали духи колонну крепко и быстренько решили перемолотить её. Да хрен им во всю глотку! Ребята из роты, что колонну сопровождали, оказались зубастыми. На просто так не повелись и врезали в ответ не слабо. А потом и мы вывалились из двух ущелий, обойдя душар сверху и с флангов. Честно говоря, и душки попались упорные. Короче, мало нам всем не показалось. Но все же мы пробились. Правда, от колонны мало что осталось.
А Дэна я тогда знал. Их ППД (*пункт постоянной дислокации) у нас же и был. Запомнил я его, потому что земляки мы, из одного города. А еще запомнил его позу и повадки характерные. Он часто сидел в ожидании выхода на РД, ссутулившись, засунув большие как лопаты ладони меж колен, неподвижно сидел, размышлял о чем-то своем, полностью отрешившись от окружающего мира, до тех пор, пока не звучала команда:
- По машинам!
Это был точно он, все такой же поджарый, ссутуленный на проваленном, казенном стуле, в своей любимой позе, засунув лопаты-ладони между крепко сжатых колен. Тетку он не слушал. Он умел отвернуться от мира и реальности и долгое время не воспринимать его, вслушиваясь в положение скрытой тугой пружины внутри себя.
В таких людях, как Ден, всегда что-то привлекает. Внешнее спокойствие и внутренняя сила, сидящая сжатой пружиной и стальным стержнем вместо позвоночника.
Он мог всю ночь молча просидеть около палатки в расположении и, выходя по нужде, ты натыкался в темноте на него, сидящего в излюбленной ссутуленной позе, зажавшего руки коленями и уставившегося глазищами во вселенную.
Однако мы никогда не были дружны. Так, привет - привет.
В тот августовский день на фоне горящего и плавящегося мира я видел его два раза. В первый, когда увидел у распахнутого люка сгоревшей БМП обугленную долговязую фигуру, а во второй, когда наш фельдшер - коновал учуял в обгорелом, изуродованном теле зацепившуюся за что-то ниточку жизни и, обколов обеспамятевшее тело промедолом, мы потащили его на брезенте к вертолету.
- Не выживет, - сказал коновал, прикуривая у бойца в своей окровавленной горсти папиросный столбик.
Мы положили на палатку останки - обугленный остов стальной пружины и такой же потускневший от огня стальной стержень позвоночника.
Проводив вертушку и уходя вниз, я вскоре забыл про него.
Сейчас же, вспомнив темную фигуру у ног Вселенной, я понял - это он, живой.
Ден все так же, не слушая тетку, встал и побрел к выходу, проталкиваясь сквозь отворачивающих от него лица людей. Я послал в душе к чёрту этот центр вместе с очередью и рванул за ним. Зачем, даже не знаю. Чувство вины?
Догнал его на улице, схватил за руку, почувствовав под тонкой рубашкой жгуты стянутой ожогом кожи, и выдохнул:
- Здоров, Ден!
Он повернулся ко мне, и я отшатнулся... Был вынужден, не мог не отшатнуться. Лицо Дениса напоминало театральную маску, ту, где одна половина плачет, а другая - смеется.
Так же было и с его лицом. Половина, перерезанная страшными шрамами, со спекшимися губами и заросшей пустой глазницей, другая - с абсолютно нормальной кожей, носом, ртом, живым глазом и бровью. Правая сторона - безжизненная, нечеловеческая. Левая - живое человеческое лицо, с карим глазом, уставилась на меня.
Он меня тоже вспомнил. Я машинально протянул правую руку:
- Привет, Ден!
Он так же машинально подал правую руку. Я посмотрел на нее. На страшно обожжённой кисти не было двух пальцев, мизинца и безымянного. Ден перехватил мой взгляд, секунду подумал и протянул левую ладонь.
Я предложил посидеть в рюмочной рядом, загаженной, кишмя кишевшей "элементом" и "гегемоном", но носящей гордое английское название "Бристоль".
В рюмочной на остатки денег купил паленой "Столичной". Сидели за обшарпанным, нечистым пластиковым столом и молчали. Разговор не клеился.
Мы не были однополчанами, мы не были сослуживцами, нас роднило место тогдашнего пребывания на войне. Я ничего не знал о нём ни до, ни после боя. Впрочем, "после" нашло отпечаток на его лице, и вопросов, и подтверждений тоже не требовало. Так мы и сидели. Вливали молча мерзкую тёплую водку и глазели сквозь замызганное стекло кафешки на людской водоворот.
Видно, что-то было в нас такое, что в переполненном кафе никто не посмел беспокоить.
Наконец, уже в сумерках, Ден встал.
- Ладно, пойду я, спасибо! - и протянул левую ладонь.
Я крепко ее пожал:
- Ден, дай телефон на всякий случай?
- Зачем? - спросил он. - Жалеть будешь?
- Да нет, я же тоже там из-за работы стоял. Но у меня иногда бывает временный приработок. Глядишь, место двоим найдется...
Ден сел обратно. Уставился в меня мертвым и живым отверстиями пустых глаз.
- Зачем тебе это?! - отчеканил он. - Жалость? Помочь хочешь или чувство вины испытываешь? Так меня не надо жалеть, помогать и испытывать чувство вины! Вы все, испытывая чувство вины, берете на работу, а потом моя рожа вам в укор...
- Ден, послушай!
- Слушай ты меня сюда! - не двигая мертвой половинкой рта, продолжил он. - Я ни в чем не нуждаюсь. Вы мне не нужны. Никто.
Стальная пружина привычно подбросила его со стула. Резко повернувшись, он размашисто зашагал к выходу.
Найти его было нетрудно. Через два дня я, разворошив местный госпиталь, знал его адрес, еще через день - выловил на загаженной лестнице девятиэтажки его мать тетю Любу, слушал ее по- матерински страшный рассказ о Деновой жизни:
- Дадут работу - счастье. Уйдет молча, я ему постираю, поглажу. Вечером придет - ничего не говорит, а утром стану его поднимать - он мне: "Никуда не пойду, мать!" И лежит на застеленной кровати, в потолок смотрит. Потом снова соберется и идет работу искать. Вот так и живем, я старею, у него ни девушки, ни работы...
Я брел домой по вечерним улицам, попадая в световые пятна фонарей и темноту между ними. Ден не шел из головы.
Вечером, с неохотой ковыряя в тарелке поставленного передо мной супа, я все думал о нем.
Неожиданно зазвонил телефон. Жена сняла трубку:
- Это тебя, милый.
Звонил Кот.
Вернее, звали его не так. Звали его звучно - Василий Николаевич. С началом перестройки, будучи главным инженером небольшого заводика, умудрился прибрать к рукам территорию с цехами и заводоуправлением и стал перебиваться с хлебушка на икорку, временами черную, временами красную, в зависимости от удачи и запивая горькую жизнь коньячком
По мере жизни в перестроечной стране, набрался кроме денег, еще немного блатного, "братковского", сленга, ездил на "Чероки" с парой амбалов, и вел жизнь, как емко определил один из наших бардов (* Тимур Шаов):
- Вот сосед прикинулся банкиром,
Пьет "Клико", к валютным ездит дамам,
Правда, Сартра путает с сортиром,
А Ван Гога путает с Ван Даммом.
Но, имея в руках большую территорию, с достаточно высокими зданиями, с подачи моего друга периодически подкидывал высотную работу. То трубу на котельной покрасить, то крышу в цеху починить, то рамы-стекла в том же цехе заменить.
Вот и сейчас раздался гундосый голосок с ростовской блатцой:
- Привет, брателла! Слышь, я тут своей лярве, типа, прикупил хату в пригороде, ну, чиста ремонт ей замандячил и окошки ей поменял. Мудачье окна поставило, а отливы на окнах и чисто пену убрать ссуться - квартирка на тринадцатом этаже четырнадцатиэтажки. Я, брателла, тебя вспомнил, слышь, без понтов я к тебе - не обижу. Уважь, а?
С деньгами у меня тогда было совсем швах. А при хорошей работе можно в ту пору снять с него прилично, на месяц хватило бы.
Из дальнейшего разговора я выяснил, что, вообще-то, он прикупил своей любовнице, по совместительству главной бухгалтерше не квартирку, а целый этаж. Поэтому работы будет много. И денег тоже.
Повеселев, я сразу вспомнил о Дене. В принципе, работа не сложная, парень бывший ВДВшник, почему бы не взять в партнеры?
На следующий день, получив щедрый аванс, съездил в магазинчик, торгующий всяким альпинистским барахлишком и прикупил пару веревок, страховочные системы, каски, десяток карабинов и пару жумаров (спусковых устройств с зажимами для фиксации и подъема вверх по веревке). Свалив все это в джип Кота, оставил доставку снаряги на совести котовых амбалов, сам поехал уговаривать Дэна.
Открыв на звонок дверь, тетя Люба обрадовалась. Доверительно прошептала:
- Дома. Лежит, - показала на дверь комнаты Дэна.
Дэн валялся на аккуратно, по-армейски застеленной кровати. Даже уголки на одеяле отбиты, отметил я. Он, упершись взглядом в потолок, даже не повернул головы, когда я подвинул стул и сел рядом.
Мы помолчали.
Наконец, я решился:
- Дэн, есть работа.
Он ничего не ответил.
- Нужно заштукатурить откосы на новых окнах и установить водоотливы. Работа высотная, платят хорошо, этаж - двенадцатый. Мне нужен партнер, потому что окон много. Что скажешь?
Он повернул ко мне живую половину лица. Было страшно видеть, как он цедит подвижной половинкой рта:
- Слышишь? Я тебе говорил, что ни в ком не нуждаюсь. Я тебе это говорил?
- Ден, - попробовал я говорить спокойно, с интересом видя разворачивающуюся в человеке стальную пружину, выпрямляющую его позвоночник, - всем нам нужна работа, чтобы жить.
Пружина развернулась, и я полетел в пропасть, поблескивая ореолом звездочек в контуженой голове. Очнулся среди развалин старенького телевизора и телевизионной тумбочки.
В запертую дверь колотила испуганная тетя Люба:
- Дениска! Сынок! Открой, что ты делаешь?
Денис от двери, заметив мои попытки встать, кошачьим движением пошел на встречу.
Мне стало страшно от этой мертво-живой маски, от этих неторопливых, но плавных движений.
Второй удар я почти не пропустил, дернув скулой, принял его вскользь, и отправил ответ снизу справа в живую часть его лица.
Его единственный глаз утратил состояние пустоты, в нем появилось удивление, второй мой удар пересек дыхание, а удар коленом в лицо опрокинул его на затрещавшую кровать.
Он лежал на кровати, выделяясь своим лицом на белизне подушки, которую я ему подсунул под голову. Лицо утратило свои черты. Мертвая сторона так и осталась маской, но уже не страшной, напоминавшей неаккуратно сделанную игрушку, живая часть, утратив жестокость, приобрела детские черты.
Из целой ноздри, через щеку протянулась тонкая струйка крови. Ручеек стекал на шею и образовывал темно-красное пятно на белизне старенькой наволочки.
Я достал платок и начал аккуратно вытирать кровь. Он зашевелился, простонал, оттолкнул мою руку и, забрав платок, стал вытирать кровь сам. Потом поднял голову. В глазу не было пустоты. Было удивление и обида.
Я пресек тишину:
- Ден, ты будешь работать?
Он приоткрыл рот и пальцами покачал шатающиеся зубы:
- Я тебя не ...
- Послушай, Ден, - я по возможности пытался говорить спокойно, - у тебя есть мать. Ты думаешь, ей легко? Или ты думаешь, что ты на этом шарике один такой несчастный?
Он внимательно вгляделся мне в лицо:
- Чего ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты помог мне с работой. Будут деньги. Чего в этом плохого?
- Я не хочу, чтобы меня жалели!
- Кто тебя будет жалеть? - мне стало не хватать терпения. - У тебя будет двенадцать часов в сутки, висения в системе, на высоте тридцать метров рядом со мной. Твоя рожа меня не интересует, меня интересуют две вещи: деньги после долгого безденежья, не подвести своего давнего заказчика. Выполним работу, я отдам тебе твои деньги, и вали на все четыре стороны.
Денис встал, подошел к двери и открыл замок.
Тетя Люба вихрем влетела в комнату и всплеснула руками, глядя на разрушения:
Денис! Ну, зачем, зачем!!!
Потом увидела его разбитое лицо и посмотрела на меня.
Я под ее взглядом стал в смущении массировать здоровенную шишку на голове.
- Вот, смотри, наставлял я Дена на крыше. Вот тут, через карабин, мы вешаем веревку. Одну! Страховочной не будет, здесь я цепляю тебя на жумар, а остальное ты знаешь.
- Простой планки спусковой найти не мог, - пробурчал Ден.
- Какая планка! Тебе висеть надо и перемещаться по веревке. Руки должны быть свободны. Вот тут я тебе повесил инструмент и гермопасту. Вот тут нож, вот тут кулек, для сбора срезанной монтажной пены.
А мочиться куда? - пошутил он.
- А в карман, Ден. Ветровка у тебя непромокаемая, пойдет как по водостоку.
- Ну, ладно, ладно, - забурчал он, перелезая через парапет, - я пошел.
- Давай! Я - следом.
Ден сильно оттолкнулся от стены ногами и полетел, шурша спусковым по веревке вниз.
Я наклонился к лежащей у ног снаряге.
- Мама! - из-за парапета раздался громкий мальчишеский крик, - Карлсон прилетел!
Я перегнулся через ограждение.
Под балконной крышей торчал светлый стриженный мальчишеский затылок, напротив, на веревке висел Дэн.
Я вздохнул, перелез через козырёк и полетел вниз.
- Дядя Карлсон, а где твой Малыш? - услышал я подлетая.
- Здесь, здесь ваш Малыш! - сказал я, фиксируя спусковое на веревке и устраиваясь рядом с Деном.
С балкона на нас смотрела пара искрящихся голубых глаз.
- Дядя! - улыбаясь от ушей до ушей, сказал мальчишка, - ты слишком большой для Малыша.
Я улыбнулся в ответ:
- Просто я вырос, парень! - и посмотрел на Дэна.
И не смог поверить своим глазам, Дэн улыбался.
- Дядя Карлсон, а почему у тебя тут так все поранено? Наверное, ты не смог достать варенья и упал?
- Так все и было, малыш! - улыбаясь, Дэн вытащил из кармана красное яблоко и протянул его мальчику.
Мальчишка вонзил белые острые зубы в мякоть. Жуя, вполне по-взрослому он рассудил:
- Дядя Карлсон, ты будь осторожнее! Мама говорит, что сейчас нет денег на варенье, и, наверное, поэтому, ты теперь летаешь на веревке?
Ден поворошил ежик волос, рассмеялся:
- Именно так!
- Мама! Мааама, - закричал мальчик в проем балконной двери, - ко мне Малыш с Карлсоном прилетели.
В этот момент я заметил, что мальчишка сидел в инвалидной коляске.
Денис помрачнел.
Мы с ним переглянулись, в этот момент на балкон вышла небольшого роста, милая женщина.
- Ты чего, Никита, раскричался? Карлсон бывает только в сказках, - и осеклась, увидев нас.
- Здравствуйте! - Хором поздоровались мы.
- Вот, мама! - мальчишка ликовал. - Вот, видишь, а ты говоришь - в сказках! Вот Карлсон и Малыш! Только Карлсон упал, потому что не смог найти варенья, и теперь летает на веревках. А Малыш - вырос!
У женщины весело вспыхнули глаза:
- Да, Никита, действительно, Карлсон, действительно, Малыш!
Мы смущенно оглядели свои одинаковые синие комбинезоны.
- Мама, у нас есть варенье? Давай, отдадим его дяде Карлсону? - мальчик умоляюще сложил руки и задрал глаза на мать.
- Давай лучше пригласим их к себе пообедать, - все еще смеясь, предложила женщина?
- Дядя Карлсон, вы прилетите к нам на обед?! - с глаз и лица мальчика не сходило умоляющее выражение.
Ден протянул искалеченную трехпалую руку и погладил мальчишку по голове:
- Конечно, придем, Малыш! А сейчас мы поработаем?
Мы разошлись маятником в разные стороны.
Денис срезал ножом потеки монтажной пены в межоконных пространствах и быстро герметизировал щели, не забывая иногда, отрываясь от работы, махать в ответ светлоголовому мальчишке, чья улыбающаяся рожица с забавными оттопыренными ушами торчала над балконом.
Через три часа мы спустились на землю.
Дрожащими руками Ден выщелкнул жумар из веревки и подлетел ко мне.
- А ну, сволочь, деньги давай быстро! - пробурчал он беззлобно.
Я улыбнулся:
- Ден, нафига тебе деньги? Еще неделю назад я уговаривал тебя...
- Сейчас получишь в торец, - пригрозил он, - давай мне деньги, не с пустыми руками ж идти?
- А! Ты на обед собрался? - я уже улыбался так, что лицу было больно.
- Чего ты, урод, скалишься? - прошипел он, вырывая сложенные валиком купюры у меня из рук.
- Эй, Ден, без экстремизма там, в магазине, нам еще месяц на эти деньги жить! - прокричал я вслед бегом удаляющейся нескладной фигуре.
- Сам знаю, не маленький! - крикнул он в ответ, не оборачиваясь.
Через час мы сидели в скромной однокомнатной квартире за старым столом и смотрели на перемазанного апельсинами и шоколадом Никиту.
Его мама сидела напротив нас, неторопливо хлебавших суп из старого фарфора глубоких тарелок.
- Мальчики, вам еще положить? - глубоким грудным голосом спросила она.
Мы замотали головами:
- Нет, спасибо, не надо!
Она вздохнула. Никита поднял на нее глаза:
- Мы давно так вкусно не ели, правда, мама?
Мать снова вздохнула.
Я встал и потянул Дена за рукав:
- Пойдем, нам работать надо.
Вечером Ден стал смущенно топтаться около сложенного снаряжения:
- Слушай, Татарин, ты это...
- Не тупой, - сдерживая улыбку, сказал я, - поеду домой один.
Ехал в электричке совсем уже ночью. Хотелось спать и одновременно смотреть на убегающую тёмную степь. В вагонном стекле стояло лицо Дена, не мертвое, не разделенное на две части, которые были до и после, слышался в ушах голос мальчика. А потом я заснул.
Работу мы сделали. Кот дал пачку денег, которую я тут же разделил пополам и сунул в руку Дэну.
- Все, Дэн, спасибо! - пожал я искалеченную кисть. - Ну, бывай, - и, забросив, за спину рюкзак, пошел по направлению к вокзалу.
Через год Кот позвонил снова. Раздобревший и отчего-то утративший часть блатного лексикона, он снова предложил работу, которую я, набрав команду, выполнили быстро и в срок.
В ту пору Кот уже окончательно перебрался к любовнице - бухгалтеру, и за деньгами мне пришлось ехать к нему.
Поднявшись на лифте на знакомый тринадцатый этаж, я вспомнил о Карлсоне и Малыше. В груди стало отчего-то горячо и грустно.
Кот отсчитал мне деньги и, выйдя из его квартиры, я столкнулся нос к носу на лестничной площадке, с поднимающимся по лестнице Деном. От неожиданности мы оба остолбенели.
Ден все был такой же. Поджарая фигура с скрытой внутри сталью. Только клок волос на необгоревшей части головы стал совсем седым. От удивления он чуть не уронил кулек с продуктами. Потом расцвел улыбкой, растягивая живую половину рта.
- Ты? Ты? - спросили мы синхронно и рассмеялись.
- Ну, как? - поинтересовался я.
- Нормально! - ответил он.
- Ну, давай, Ден! - я пожал трехпалую ладонь.
Он улыбнулся и пошел наверх.
Я смотрел ему в след. Было отчего-то снова тепло и грустно.
- Ден! - окликнул я его.
- Чего? - он остановился и посмотрел на меня через плечо.
Я нащупал в кармане несколько бумажек, вытащил и сунул ему в руку.
- Ты что? - нахмурил он уцелевшую бровь
- Это не тебе, скотина! - усмехнулся я. - Это - Малышу!
И, повернувшись через плечо, не став вызывать лифт, горохом посыпался вниз.
На седьмом этаже меня остановил крик:
- Татарин!
Я остановился и задрал голову в щель лестничных пролетов:
- Чего?
- Спасибо! - загудело в бочке многоэтажки.
Я промолчал. На тринадцатом этаже щелкнула дверь и знакомый, мальчишеский голосок звонко и с восторгом закричал:
- Мама! Папка с работы пришел!


Огромное спасибо за дружескую правку и редактирование Сереже Скрипалю и Анне.К.