Красивая грудь старшего по званию...

«-Чем ты занимался всю службу?
- Устранял замечания!!!
-А что ты видел всю жизнь?
-Грудь четвертого человека...»
(Военная присказка)


Прохор Гонченко во всех отношениях был человеком уникальным. Родившись в забытой богом белорусской деревне со странным названием Туземка, он на коренных обитателей белорусского Полесья был похож так же, как бывает похож китаец на уроженца Эфиопии. То есть имел схожесть лишь в общечеловеческих чертах. Руки, ноги, голова... Генофонд, когда-то заложенный в предков Прохора, на каком-то историческом этапе дал системный сбой, и белорус чистой воды Гонченко внешне походил на щуплого и инфантильного еврейского мальчика с окраин Одессы, которому для полноты картины не хватало только скрипки в руке и вселенской тоски в глазах. Но сходство ограничивалось только этим. На самом деле Прохор был трактористом, причем с самого раннего детства, начав эту карьеру еще сидя на коленках у отца, тоже потомственного тракториста. Молодежи в их крохотном колхозе не хватало, и потому, как только прозвенел выпускной звонок в их деревенской школе, председатель колхоза какими-то правдами и неправдами умуд рился добиться для молодого механизатора Гонченко как бы бессрочной, но все же временной отсрочки от выполнения почетной обязанности каждого советского гражданина - службы в Вооруженных Силах СССР. Поначалу Прохору это понравилось. Он сразу оказался всем нужен, начиная от председателя, заканчивая всеми родственниками и соседями. Его везде встречали как родного, задабривая и угощая то картошечкой с грибами, а то и стопочкой самогона. Но прошло совсем немного времени и Прохор понял, что все эти блага и почет предназначены не ему, а его «железному коню», в незамысловатой сельской жизни незаменимому помощнику. И стоило председателю в виде наказания снять его с трактора на месяц, как Прохор на своей шкуре ощутил верность его догадки. Пропали и угощения, да и про стопарик уже никто не вспоминал, а иные норовили и на двор не пускать. Прохор загрустил, и после трех ночей, проведенных на сеновале в гордом одиночестве, пришел к выводу, что карьера тракториста в родной деревн е не его призвание, а скорее промежуточный испытательный этап, который надо закончить в самое ближайшее время. Что делать дальше, он еще не решил, но постепенно приходил к выводу, что без высшего образования, которым в его деревне владели человек семь, включая самого председателя, ему никак не обойтись. Но чуть было он заикнулся об этом председателю, как тот попытался вспомнить сталинские времена и отнять у Прохора паспорт и все остальные документы, чтобы тот никуда не сбежал. При этом он пообещал при еще одной такой попытке съездить в район и аннулировать его отсрочку в армию. Прохор, запрятав обиду, затаился, прилюдно признав все свои ошибки и прегрешения, и продолжил трудиться в режиме неистового стахановца. Через полгода председатель перестал на него коситься, и тракторист начал действовать. Почти год ушел у него на тайный подбор учебного заведения. Гражданские, и тем более, сельскохозяйственные ВУЗы он почти все сразу отмел в сторону по причине их полной несерьезности. Ну не хотелось ему быть агрономом! Был, правда, еще такой Московский институт инженеров с.-х. производства им. В. П. Горячкина, но тут большое недоверие вызывала фамилия в названии. Военные тоже подходили не все. Танковые училища, например, Прохора не привлекали. По его разумению, танк не намного отличался от трактора, который он знал как свои пять пальцев, а значит, и время на это тратить не стоило. В конце-концов смекалистый и по-крестьянски расчетливый Прохор остановил свой выбор на военно-морском училище. Тракторист Прохор наивно полагал, что через пять лет, получив диплом, сможет свободно «не поехать по распределению» и вернуться обратно в деревню поднимать сельское хозяйство, а вот повидать свет на каком-нибудь корабле за время обучения было интересно. И училище обязательно должно быть инженерным. Настоящий инженер в любом колхозе и хозяйстве на вес золота. Такие нашлись в двух городах. В Ленинграде и Севастополе. В итоге победил Севастополь. Он был в Крыму, там было тепло, и там Прохор никогда не бывал. Не останавливаясь на том, какими ухищрениями Прохор втайне проходил медкомиссии и собирал документы, скажем, что когда, наконец, он поставил председателя колхоза перед фактом своего отъезда в училище на вступительные экзамены, тот долго и молча смотрел на него, а потом, махнув рукой, проводил его немного обидным четверостишьем: «Покинув край болот, густые камыши,
толпою ринулись на флот тупые бульбаши...».
Так, в возрасте двадцати лет, четырех месяцев и девяти дней в Севастопольское Высшее Военно-морское инженерное училище прибыл абитуриент Прохор Васильевич Гонченко.
Может, разнарядка по социальному признаку, а может, и знания, которые, кстати, присутствовали в голове Прохора, несмотря на почти трехлетний перерыв в учебе, в училище он поступил. Причем плотно зависнув над учебниками, он особо сильно не интересовался точным профилем своей будущей специальности, пребывая в чисто крестьянской эйфории по поводу термина «инженер». Когда же, наконец, ему представился выбор, он откровенно говоря, опешил от открывающейся перспективы. Ядерной энергетики в его районе, да и в ближайших тоже, не было. Была картошка, коровники, трактора, тягачи. Реакторов не было. Никаких. Прохор крепко призадумался, и просидев всю ночь на подоконнике казармы и разглядывая панораму ночной севастопольской бухты, пришел к выводу, что возвращаться в колхоз себе дороже. Председатель его поедом съест и в свинарнике сгноит, да и стыдновато было бы приехать обратно после скандального отъезда. И Прохор остался. Причем не на идейно близком ему электрическом факультете , где кроме электриков готовили и дизелистов, а на самом специальном, первом факультете...
Прошло два с половиной года. Старшина 1 статьи Прохор Гонченко возвращался из очередного зимнего отпуска из дома в ставший уже родным Севастополь, посредством купейного вагона поезда Минск-Симферополь. Прошедшие несколько лет здорово изменили бывшего тракториста. Изменения произошли на глубоком психологическом уровне, сильно испугав родителей в самый же первый отпуск. Дело в том, что вопреки всему, Прохору сразу и безоговорочно понравился весь уклад флотской жизни. Привыкший в своей деревне вставать с первыми петухами, он поначалу с недоумением смотрел на недавних городских школьников с трудом продиравших глаза в семь утра и откровенно смеялся над неуклюжими попытками недавних школьников подшить сопливчик, или того хлеще, пришить погоны. Мало того, многое во флотском порядке показалось Прохору очень практичным и удобным. Например, он с удовольствием складывал вещи в баталерке в аккуратную укладку, каждый предмет одежды полоска к полоске, линия к линии, попутно удивляясь, как же мало места занимает такая груда вещей, сложенных таким вот макаром. С большим уважением Прохор относился и к всякого рода построениям училища на плацу, недоумевая, как же их председатель в деревне до сих пор не догадался строить механизаторов после обеда перед правлением колхоза. Ведь сколько народа сразу бы с утра до вечера самогонкой баловаться бросило! Но особенно Прохору понравились флотские брюки, в которых напрочь отсутствовал такой элемент как пресловутая мотня, всегда норовившая расстегнуться. Это изобретение, по слухам уходившее в глубину российской истории и приписываемое самой Екатерине Великой, Прохор почитал более всего, и вообще считал величайшим достоянием человечества. А то, что коронованная особа, целая императрица, озаботилась о сохранности задниц моряков, поставило ее в личном списке Прохора великих мира сего на недосягаемую для всех других высоту. И еще Прохору очень понравилось читать. Этого ни с чем несравнимого удовольствия дома он был практически л ишен, а вот в училище при всем его широкоформатном учебном процессе оказалось возможным выкраивать время не только на учебу, которая ему давалась как-то играючи, но и на то, чтобы час-другой посидеть с каким-нибудь фолиантом в руках. Читал Прохор бессистемно, и мог, сегодня заканчивая какой-нибудь детектив дефицитного Чейза, назавтра уже с упоением зачитываться воспоминаниями академика Крылова. Все это периодически создавало некоторую путаницу у него в мозгах, что подстегивало желание узнать что-нибудь еще, чтобы устранить это умственное недоразумение. Так постепенно Прохор насыщался знаниями, не всегда, правда, нужными, но интересными и занятными, периодически проявляя на людях эрудицию, совершенно не свойственную недавнему трактористу.
И еще Прохор, наконец, понял, что же такое женщины... Конечно, в его Туземке тоже были ядреные молодухи, с которыми можно было позажиматься после танцев на сеновале или еще где-нибудь, попробовав на ощупь их крепкие груди, спору нет. Но вот дальше процесс как-то не развивался, а если и сдуру свершалось то, от чего рождаются дети, то это одноразовое упражнение заканчивалось как обычно шумной свадьбой на всю деревню с предварительным мордобоем со стороны родственников потерпевшей. Попросту говоря, до приезда в Севастополь Прохор знал женщин слабо, а точнее, на ощупь выше пояса и исключительно теоретически ниже пупка. Приморский город быстро исправил это мужское недоразумение, благо внешность Прохора вызывала практически у всех женщин, включая стареющих нимфеток бальзаковского возраста, острое желание прижать это хрупкое создание мужского пола к своей груди, согреть, приласкать и уложить в постель в кратчайший срок. Буквально уже во второе или третье увольнение в город Прохор бы л отловлен на Северной стороне на площади Захарова засидевшейся в невестках двадцатипятилетней аборигенкой Милой, коварно заманившей его к себе домой обещанием накормить домашними котлетами. В принципе она это сделала, правда, после мощного трехчасового марафона в узковатой, но мягкой хозяйской кровати. В училище Прохор возвращался в легком ступоре от пережитых впервые ощущений, с блаженной улыбкой на лице и пакетом этих самых котлет подмышкой. Любвеобильная Мила за пару месяцев обучила Прохора всему, что любила и умела сама, попутно разочаровавшись в нем как в кандидате в мужья, но оставаясь в полнейшем восторге как от мужчины, ибо оказалось, что учеником он оказался творческим и очень инициативным. Потом Мила все же вышла замуж за крепкого телом и очень боевого мичмана с БПК «Азов», но и в его отсутствие она продолжала «подкармливать» Прохора, правда, уже от случая к случаю, но всегда обильно и от души. Сам же Прохор уверенно наверстывал упущенное, по с ути, оставаясь все таким же простым, скромным и немного застенчивым деревенским парнем, что действовало на севастопольских девушек как блестящая бижутерия на стаю сорок. Наверное, этим он, не осознавая того сам, и покорял местных красоток, начиная от пролетарских морячек с Корабельной стороны, заканчивая утонченными интеллектуалками из околотеатральных кругов, причем, абсолютно не напрягаясь и не прилагая никаких усилий. Так что, глядя на все это с общепринятой точки зрения, был старшина 1 статьи Гонченко по части физической близости с лицами противоположного пола практически в шоколаде.
В Минске в купе к Прохору подселились две могучие женщины с не менее могучими сумищами, которые с крестьянской непосредственностью еще до отхода поезда разложили на столе вареных кур, десяток вареных яиц, плотно откушали, и так же молниеносно все спрятав, завалились спать на свои полки. Одна внизу, а другая на верхней полке над ней. Прохор остался сидеть у окна с книгой в руке, но уже через час атмосфера, создаваемая двумя посапывающими матронами, сморила и его, и он задремал с книгой на груди.
Проснулся Прохор от стука открываемой купейной двери. Было уже темно, женщины продолжали уверенно сопеть на своих местах, не реагируя на внешние раздражители, а в открытой двери на фоне освещенного коридора виднелся чей-то силуэт. И судя по всему, поезд стоял на какой-то станции. Прохор спустил ноги с полки, и щурясь от яркого света, попытался разглядеть стоящего человека.
- Вы к нам в купе?
- Дддд...да!- голос оказался женским, и довольно милым, несмотря на дрожанье.
- Входите... пожалуйста... - Прохор встал.
- Я сейчас выйду, а вы располагайтесь...
Девушка сделала шаг внутрь. Она была невысокая, худенькая, и едва доставала макушкой до подбородка не такого уж и рослого Прохора. В их деревне таких, как правило, называли «недокормышами» и ставили на самую легкую работу. Зима в тот год удалась, и девушка, одетая в симпатичное, но явно не по сезону пальто была поверх его закутана во что-то бесформенное, то ли в огромный шарф, то ли в небольшой плед. Им же была укутана и голова, так что из лица на общее обозрение представал только красный нос и теряющиеся в глубине материи глаза. Девушке сильно замерзла, о чем настойчиво и безостановочно сигнализировали всем окружающим ее зубы, выстукивающие какое-то неимоверное соло на ударных, достойное джазового фестиваля. Она как вошла в купе, так и осталась стоять в дверях, даже не опустив огромный чемодан на пол. Прохор понял, что девочка замерзла так, что сейчас и говорить-то не может.
- Проходите, проходите, девушка... Ваше место наверху, но я вам внизу уступлю... Вы раздевайтесь, я за чаем схожу... а то у вас от такого перестукивания зубы напрочь повылетают.... - сделав неуклюжую попытку пошутить, Прохор выскочил из купе и отправился к проводникам. На его удачу кипяток нашелся, и через несколько минут он вернулся в купе. Девушка сидела на его полке так и не раздевшись, с чемоданом у ног.
- Ну, вот... давайте-ка я чемодан наверх заброшу, чтобы не мешался, а вы берите чай.... согревайтесь...
- Спасибо... - откуда-то из глубины пледа прошептала девушка, и взяв двумя руками подстаканник, попыталась сделать глоток. Зубы, продолжавшие жить своей активной жизнью, сделать этого не дали, выбив какой-то африканский ритм о стекло стакана и чуть не расплескав чай.
- А вы ставьте стакан на стол и с ложечки... потихонечку...
Прохор вытащил из рук девушки подстаканник и поставил на стол.
- Дайте-ка руки...
Пальцы у девушки оказались просто ледяными.
- Да вы что, без перчаток? Совсем с ума сошли? В такую погоду? Ой, беда... Ладно, сейчас разогреем... потерпите немного...
- Потеряла я их...
Прохор оперативно залез в свою сумку и извлек фляжку с ядреным домашним самогоном, которую ему незаметно от матери сунул в вещи отец. Плеснул себе в ладонь.
- Ну, девушка... держитесь! Сейчас будет немного больно.
И начал растирать руки девушки. Он старался как мог, а девушка от боли начала тихонько поскуливать, видимо, боясь разреветься во весь голос.
- Еще чуть-чуть... еще немного... - Прохор как мог заговаривал мычащую девушку, продолжая растирать ее пальцы так же, как когда-то в детстве растирал ему отец. Потом, видимо, боль понемногу начала отпускать, и девушка шепотом попросила:
- Хватит... спасибо большое... мне уже жарко... пальцы горят...
Прохор в душе даже обрадовался тому, что массаж закончен по просьбе пострадавшей, потому что от излишней старательности у него самого уже дрожали руки и учащенно билось сердце.
- Не за что... не за что... ну и хорошо... ну и ладно... вы переодевайтесь, я пойду покурю...
Курил Прохор редко, но сейчас, порывшись в шинели, извлек нераскрытую пачку «Родопи» и отправился в тамбур. Он выкурил две сигареты залпом, потом еще одну, уже смакуя, и окончательно придя в себя, отправился в купе, попутно размышляя, что за муха его укусила с этой «скорой помощью». В купе было тихо. Девушка, так и не раздевшись, уже спала, полулежа на подушке Прохора. Будить ее он не стал, а тихонько расстелив матрас на верней полке и обернув подушку полотенцем вместо наволочки, залез наверх. Под руку попала фляга, впопыхах брошенная на ту же полку. Поразмыслив с пару секунд, Прохор решительно открутил крышку и основательно приложился к горлышку. Видимо «снотворное» было свежее, непросроченное, так как уже через пару минут курсант провалился в глубокий и безмятежный сон.
Под самое утро соседи незаметно вышли на своей станции, оставив Прохора с девушкой в купе вдвоем. Но этого он не слышал, спокойно посапывая на верхней полке, утомленный ночным бдением с подмороженной девчонкой. Проснулся он от легкого потряхивания по плечу.
- Извините... а вы чай будете?
Прохор с трудом разлепил веки. Перед его лицом торчали два огромных зеленоватых глаза. Причем, кроме них и двух аккуратных косичек, торчащих в разные стороны, больше ничего видно не было.
- Это я... ну... соседка ваша... Алиса... чай вот принесли... будете?
Гонченко молча пододвинул голову к краю и посмотрел вниз. На него снизу вверх глядела вчерашняя «охлажденная» девушка. У нее оказалось простое, но симпатичное и очень милое личико с огромными и просто завораживающими глазищами. Видимо она хоть и согрелась за ночь, но воспоминания о морозе были еще свежи в ее памяти, и поэтому, несмотря на жарищу в купе, от которой у Прохора банально пропотели трусы в интимных местах, одета была в огромный, не по размеру вязаный мужской свитер. Это было до того смешное зрелище, что непроизвольно усмехнувшись, Прохор кивнул головой и спустил ноги с полки.
- Буду... только вот одеться бы...
Девушка Алиса, все так же взирающая на него откуда-то снизу, мгновенно покраснела и опустила глаза.
- Я отвернусь... или выйду сейчас....
Пока она что-то сосредоточенно искала на столе, Прохор мигом натянул спортивные треники и спрыгнул с полки.
- Да не надо... я уже! Сейчас умоюсь быренько... и почаевничаем....
Гонченко, зацепив полотенце, выскочил в коридор вагона и занял очередь в место общественного пользования, в которое, как принято, была очередь. Когда, наконец, он вернулся в купе, Алиса сидела на своей полке, поджав ноги и натянув гигантский свитер до пяток.
- А меня зовут Прохор...
На большее у бравого курсанта Гонченко сообразительности не хватило. Он уселся напротив Алисы, и принялся с отсутствующим видом рассматривать пролетающие за окном пейзажи. Уже давно привыкший к тому, что инициативу всегда и везде проявлял женский пол, Прохор неожиданно для себя понял, что совершенно не знает, как себя вести, что делать, и о чем собственно говорить в том случае, когда девушка ему самому нравится, но вот интереса к нему не проявляет абсолютно. Такого в его практике еще не случалось.
- А вы курсант, да? - тишину неожиданно прервала Алиса, которой тоже очень надоела какая-то неестественная и напряженная тишина в их купе.
- Да. Из зимнего отпуска еду... А вы как догадались?
Алиса неожиданно для насторожившегося было от вопроса Прохора громко и звонко рассмеялась, обхватив ладошками щеки.
- Ой... Прохор, ну вы даете... вон же шинель висит, да и в тельняшке вы тоже...
Прохор исподлобья кинул взгляд на вешалку, где блестя якорями на погонах и тремя курсовками наружу, висела шинель, осознал комизм ситуации, и тоже рассмеялся. Лед сломался, и теперь они оба хохотали, словно отыгрываясь за предыдущие минуты молчания.
- А сам с таким серьезным видом... сидит... не дышит... военную тайну блюдет...
- Ага... а что я ... танцевать должен что-ли?
Насмеявшись, они сначала одновременно предложили друг другу позавтракать, потом стукнулись лбами, начав синхронно выкладывать на стол продукты, а в конце концов Прохор, открывая бутылку теплого «Славянского», купленного у проводницы за безумные пятьдесят пять копеек «для аппетита», умудрился облить обоих пивом с ног до головы, после чего в купе установилась атмосфера как после хорошей попойки. Слава богу, попутчиков к ним не подсадили, и уже через полчаса они разговаривали так, словно были знакомы не первый день.
- А я в гости ездила. К подруге... мы еще с третьего класса дружим... она замуж вышла сразу после школы и уехала жить к мужу... и по крымской привычке с одеждой недоглядела... А зима тут не чета нашей...
- Алиса, а вы...
- Прохор, давайте уже на ты... А то неудобно как-то... как пенсионеры разговариваем...
Прохор заулыбался. Предложить это сам он хотел, но как-то стеснялся.
- Согласен... Алиса, а ты где живешь?
Алиса улыбнулась.
- В Севастополе. Я и родилась там. Работаю... медсестрой. А что? Хочешь потом наше вагонное знакомство продолжить?
- Да!- молниеносно выпалил Прохор, мгновение спустя даже застыдившись от собственной несдержанности.
- И я согласна... - как-то тихо и застенчиво ответила Алиса, и как показалось Прохору, даже слегка покраснела. Она вообще, кажется, смущалась и багровела в лице при малейшем поводе, пряча глаза за распущенной челкой. Удивительно, но она была так миниатюрна, что рядом с ней Прохор, не отличавшийся богатырской статью, совершенно неожиданно впервые в жизни ощутил себя настоящим мужчиной, способным не только брать что-то у женщины, но и отдавать, а если надо и защитить это худенькое создание от кого бы то ни было.
В Симферополе они вместе, не сговариваясь, пересели на электричку на Севастополь, причем худосочный Прохор еле дотащил совершенно неподъемный чемодан Алисы до вагона, пока она суетилась вокруг него с его сумкой, пытаясь помочь, если не делом, так хоть словом. Они так и разговаривали до самого Севастополя, расставшись только на перроне. В училище Прохор ехал, сжимая в кармане клочок бумаги с телефоном Алисы, и мечтательно улыбался, сам не понимая чему...
Так они начали встречаться. Прохор звонил Алисе перед увольнением. Они договаривались о месте и времени встречи. Это оказалось совсем не похоже на все, что было у него до этого. К удивлению, ни первое свидание у кинотеатра «Россия», ни второе около памятника Погибшим кораблям не закончилось тем, что его затащили в постель. Его даже не позвали в гости домой! Алиса приходила всегда точно в срок, всегда улыбчивая, опрятная, скромно, но со вкусом одетая, гуляла с ним, чинно держа его под руку, аккуратно кушала мороженое в буфете кинотеатров и провожала его вечером на катер. Она не любила танцы и дискотеки и настороженно относилась ко всяким дням рождения и посиделкам у кого-то дома, предпочитая всему этому прогулки по городу и походы в театр. Даже просто поцеловать ее Прохору удавалось с огромным трудом, да и чего таить, смог он сделать это всего пару раз и то чуть ли не наскоком, получив после этого от Алисы такие обжигающие взгляды, что большего отчего-то и не хотелос ь. Но губы у Алисы оказались мягкие и какие-то вкусные... Сначала Прохор растерялся, потом было разозлился, но вот попривыкнув за пару лет быть в отношениях с женщинами ведомым, решил подождать, может, так оно и надо. Да к тому же ему на самом деле понравились его променады с Алисой, которые оказались на удивление интересными. Всего за несколько месяцев он узнал о Севастополе и его истории гораздо больше, чем за все время, проведенное в училище. Алиса оказалась просто кладезем знаний и умела рассказывать так, что слушал ее Прохор, разве только не разинув рот на максимально возможную ширину. О себе же Алиса рассказывала как-то неохотно и совсем немного. Единственное, что удалось выпытать у нее Гонченко, так это то, что работала она медсестрой в больнице где-то на Корабелке, где и жила тоже. Иногда ей не удавалось из-за каких-то проблем на работе встретиться с ним в выходные, и тогда Прохор, если обстоятельства позволяли, напрашивался на «обед» к Миле, которой и плак ался, лежа в мичманской постели, на превратности любви к медсестре Алисе.
Мало-помалу зима подошла к концу, наступила весна, а с ней и сессия. Видеться они стали реже, только после экзаменов, больше общаясь по телефону, к которому Прохор выстаивал гигантские очереди то в учебном корпусе, то внизу у казармы. Сессию Прохор сдал за одним маленьким исключением под названием ЭСАУ, что в переводе значило "Элементы систем автоматического управления". Кафедра систем автоматического управления всегда считалась драконовским коллективом, стабильно оставляющим в «академии» не меньше трети класса, а то и больше, и вот Прохору «посчастливилось» оказаться в их числе. На самом деле, учился он на удивление ровно, отличником не числясь, но и не сползая на троечника. Но вот никак его практический деревенский ум не мог понять, что такое транзистор, как работает мультивибратор, и что будет, если закоротить цепь в определенном месте, определенным материалом, с неопределенной целью. Ну, зачем же ломать то, что работает?! В итоге ему и еще целым восемн адцати орлам из его роты предстояло после заводской практики в Горьком вместо того, чтобы отправиться домой, вернуться в Севастополь и заняться сдачей треклятых ЭСАУ тем преподавателям, которые не расползлись в отпуска. Алиса очень переживала неудачу Прохора на ниве автоматики и даже вопреки своим правилам приехала с ним попрощаться перед отъездом на практику прямо в училище. Они просидели несколько часов на скамейке, и на прощанье Прохору было подарено несколько поцелуев, совсем непохожих на те, которые были до этого. Они договорились, что как только Прохор вернется в училище, он сразу позвонит Алисе, чтобы она была в курсе происходящего, и вообще не волновалась.
К собственному изумлению в «академии» Гонченко просидел недолго. В училище «академики» вернулись рано утром, и Прохор, решив не затягивать процесс, сразу, даже не разобрав вещи, рванул наверх в учебный корпус, где отловив заместителя начальника факультета, легендарного каперанга Плитня, выцыганил у того «бегунок» для сдачи экзамена и взял в осаду кафедру автоматики. На кафедре большинство офицеров было в отпуске, но Прохору каким-то непостижимым образом повезло. Он случайно выпал на молодого начальника лаборатории, капитана 3 ранга, только с полгода как пришедшего с флота, еще не окончательно пропитавшегося духом кафедры и не успевшего обрасти теоретическими преподавательскими знаниями. Тем не менее, ввиду отсутствия большей части офицеров, ему было позволено принимать экзамены у «академиков». Капитан 3 ранга, относившийся к курсантам пока еще с флотской снисходительностью и прекрасно помнивший, чем был для него самого этот же предмет, подошел к делу исключительно формально. Он предложил Прохору дать ответ на несколько вопросов, и получив от него твердо вызубренные еще в поезде ответы, дальше копать не стал, а просто твердой рукой вывел ему в «бегунке» «удовлетворительно» и широко расписался. Как оказалось, с ним повезло только Прохору. Все следующие сдавали уже не ему, через пару часов отстраненному от такого важного дела начальником кафедры, а старому и въедливому доценту Калужскому, знаменитому своей неподкупностью, широтой знаний и настоящим большевистским максимализмом. Но теперь уже полноправному четверокурснику Прохору Гонченко это было уже глубоко по барабану. К обеду он получил свой заветный отпускной из рук Плитня, и подхватив вещи, так, кстати, и не распакованные, рванул из системы. И только подплывая к Графской, он сообразил, что не позвонил Алисе, что и сделал, сразу пришвартовавшись к берегу, прямо от пирса.
- Алло, Алиса, это я!
- Ой, Проша, здравствуй! Ты уже приехал?
Прохора распирало от победного ощущения.
- Я не просто уже приехал! Я уже и экзамен сдать успел! И сейчас свободен как птица в небе!
На том конце трубки возникло некое замешательство.
- А ты... сейчас куда?
Насчет этого Прохор пока не заморачивался. По крайней мере, «Азова» на рейде не наблюдалось, и одно «пожарное» место ночлега у него было уж точно. Да и в училище можно было вернуться на крайний случай.
- Не знаю, Алис... сначала на вокзал, узнаю насчет билетов, а потом уж... с тобой вот увидеться хочется... очень...
- Проша, а если билетов не будет... у тебя есть где переночевать?
- Не думал как-то об этом... в училище вернусь если что...
На том конце трубки Алиса видимо приняла какое-то решение и твердо ответила.
- Ну, вот этого не надо. Плохая примета возвращаться. У меня если что переночуешь. Я в отпуске со вчерашнего дня, мне спешить некуда... На пляж сходим вместе... Давай, езжай на вокзал, а оттуда мне перезвонишь.... я жду... Давай, езжай... целую...
Чего-чего, а вот этого Прохор совсем не ждал. Алиса звала его к себе ночевать! Тут можно было и специально билет на день позже взять. И окрыленный Прохор отправился на вокзал.
Билетов и правда не оказалось. Прохор смог приобрести себе билеты только на послезавтра, на поезд Симферополь-Рига, который шел через Гомель, откуда Прохору до дома было рукой подать. Перебежав с железнодорожного вокзала на автовокзал, Прохор купил билеты на автобус и только потом снова позвонил Алисе.
- Алло, Алиса, это я!
- Ну, как у тебя с билетами? Купил?
Прохор сделал глубокий вздох.
- Взял. Но вот, понимаешь, только на послезавтра...
Прохор ждал, что Алиса, узнав, что ночевать ему нужно целых две ночи, напряжется, но она совершенно спокойно приняла это известие.
- Проша, давай так! Садись на троллейбус, тройку, и езжай на конечную. Ластовая площадь. Знаешь? Рядом с госпиталем. Я тебя там минут через сорок буду ждать.
Ровно через сорок минут Прохор сошел с троллейбуса с сумкой на плече, букетом цветов в руке и лучезарной, но несколько неуверенной улыбкой на физиономии. Алиса была уже там. В легком, развевающемся на ветру сарафане, она как пионерка-отличница ждала его на остановке, теребя кончик пояса от сарафана. В отличие от Прохора она, казалось, не испытывала никакой внутренней неловкости, а напротив, была искренне весела и улыбчива. Чмокнув Гонченко в щеку, она взяла цветы, подхватила его под руку и повела куда-то между домами по направлению к морю.
У Алисы оказалось целых три небольших, но уютных комнатки, уставленные милой старомодной мебелью, в настоящем крымском дворике в пяти минутах ходьбы от портопункта Апполоновка. Даже кровать в одной из них была такая, какую Прохор до этого видел только в кино, тяжелая, кованая с литыми большими шарами на спинках.
- Это бабушкино... она уже старенькая, с нами живет, зимой тут никого нет, а летом я сюда перебираюсь. И на сл... работу близко, и до моря рукой подать... Ты проходи, Проша, сейчас перекусим, и можно на море сходить... ты как?
Прохор кивнул в знак согласия.
- Алиска, а мне где переодеться можно?
Как и всякий уважающий себя старшекурсник, Прохор уже имел при себе набор гражданской формы одежды.
- Иди в спальню, я подглядывать не буду...- Алиса засмеялась, и взяв чайник, отправилась набирать воду. После того как Прохор переоблачился в новенькие джинсы «Монтана», купленные в Горьком за целых 120 рублей, скопленных за целый год неимоверными усилиями, они попили чай с баранками, и как и планировалось, отправились на море.
Пляж на Апполоновке был маленький, с пятачок, но и народа в рабочий день в послеобеденное время было совсем немного. Алиса расстелила покрывало, сняла босоножки, и скинув сарафан, распустила волосы, до этого стянутые резинкой. Прыгающий на одной ноге, в попытке стянуть моднючие джинсы, Прохор поднял на нее глаза, и не удержавшись, шлепнулся задницей на песок.
Перед ним на фоне залитой солнцем бухты и громад кораблей, застывших на рейде, стояла настоящая богиня. Только сейчас, на пляже, после полугодового знакомства, Прохор впервые осознал, как красива и очаровательна Алиса. Конечно, он и до этого замечал, что она хоть и совсем миниатюрная девушка с хорошей фигурой, но только сейчас он, наконец, понял смысл фразы «сложена как Афродита». Алиса была безупречна. У нее оказались идеальные пропорции, подчеркиваемые высокой красивой грудью, может быть, даже чуть тяжеловатой для такой хрупкой девушки, но даже на вид упругой и очень обольстительной. Прохор, раскрыв рот, смотрел на нее, стоящую перед ним с развевающимися волосами в красивом тоненьком купальнике, и все вокруг просто меркли в сравнении с ней. Наверное, минут десять он приходил в себя от увиденного. Потом постепенно оклемался и начал реагировать на действительность адекватно, хотя ощущение того, что на Алису пялятся все окружающие, с этого момента никогда его уже не покидало. Уж слишком красива она оказалась без зимнего пальто, шарфов и смешных вязаных шапочек. И вот теперь эта красота, наплескавшись в море, лежала рядом, блаженно щурясь от солнца и касаясь его бедра своим бедром. Прохору было хорошо и спокойно, и он, глядя в небо, молча улыбался проплывающим над ними облакам.
- Товарищ старший лейтенант! Тащ... Алиса Николаевна!
Прохор повернул голову в сторону говорящего. Над ними возвышался здоровенный матрос, перепоясанный противогазной сумкой.
- Алиса Николаевна! Подполковник Сергиенко просил передать, что очень извиняется, но просит срочно прибыть в отделение. Сказал, что ненадолго... Я к вам зашел, а соседи сказали, что вы вроде на море пошли...
В этот момент Прохор понял, что матрос обращается не к кому-то там, а к его Алисе, причем почему-то упорно называя ее старшим лейтенантом. Он рывком сел.
- Проша, прости, пожалуйста... я ненадолго... я же в отпуске... Вот, возьми запасные ключи... если что, жди меня дома... не уходи, пожалуйста... ладно?
Пока Прохор силился понять происходящее, Алиса уже облачилась в свой сарафан, сунула ему ключи в руки, и чмокнув в щеку, быстро запрыгала с босоножками в руках по горячему песку вслед за посыльным матросом.
Без Алисы море как-то не сильно радовало, и уже через полчаса Прохор оделся и ушел домой. В голове у него царил полнейший сумбур. В то, что его Алиса офицер, он уже поверил, но принять это бесповоротно пока никак не мог. Вот чего ради она скрывала свое офицерское звание, было для Прохора непостижимой загадкой. Хотя, если взглянуть с другой стороны... Да и как себя вести с ней теперь он уже и не представлял. Погруженный в тяжкие раздумья, он и не заметил, как дверь открылась.
- Проша, а вот и я...
Он поднял глаза. В дверях стояла Алиса. Старший лейтенант медицинской службы Алиса Николаевна. Ей чертовски шла военная форма. Зауженная черная форменная юбка, чуть короче установленной уставами длины, только подчеркивала стройность и красоту ног, а кремовая рубашка с короткими рукавами и погонами с красными просветами, расстегнутая на три верхних пуговицы, выглядела так пикантно и соблазнительно, что глаз было, невозможно отвести... Прохор подавленно молчал. Как говорить с этим обворожительным офицером, он не представлял.
- Прошенька... я тебе сейчас все объясню. Ты ведь не уйдешь, да? Не уйдешь? Проша, да дура я такая... Боялась тебе говорить, что я офицер... ну прости меня...
То, что Алиса с ходу начала просить пощады, как-то отпустило Прохора.
- Да... мне теперь что, тебе честь при встрече отдавать, что ли? Или вызовешь патруль и сдашь меня за переодевание в гражданскую форму одежды? Вот уж жизнь... и как мне теперь целовать старшего по званию? Только с его разрешения... или как?
Видимо, последняя фраза решила все. Прохор даже не успел понять, как этот ослепительный офицер оказался у него на коленях, и щекоча ухо распущенными волосами, тихо шептал:
- Да какие разрешения, глупенький ты мой... какие разрешения... любимый... целуй меня... целуй...
И тут что-то большое и волнующее как будто накрыло их обоих, и последнее, что смутно запомнил Прохор, прежде чем провалиться в этот бушующий океан чувств и эмоций, были те самые погоны старшего лейтенанта, валявшиеся на полу возле кровати вместе с юбкой...
На следующий день Прохор сдал свои билеты. Он не уехал в ближайшие дней пять, а через неделю они уехал к нему в Туземку вместе, знакомится с его родителями. Самое интересное, что за эту неделю Прохор ни разу не взглянул на рейд, чтобы проверить, на месте ли «Азов», и с удивлением выяснил, что есть женщины, а точнее, всего одна женщина, от простых прикосновений которой по телу прокатывается что-то очень приятное, от чего хочется петь и просто визжать от восторга.
Алиса стала офицером случайно, наверное, так же, как и большинство женщин, носящих военную форму. После окончания школы она успешно и с первого раза поступила в Симферопольский медицинский институт, который и окончила так же успешно через пять лет. Буквально за месяц до ее выпуска в Севастополе скоропостижно скончался ее отец, военный медик, полковник, долгое время служивший флагманским врачом на Средиземноморской эскадре. Руководство университета пошло навстречу девушке и распределило ее на работу в Севастополь. Платили там молодому врачу не ахти как много, а оставшись без единственного кормильца мужского пола, семья начала испытывать трудности. Помогли старые друзья отца, еще носившие погоны. Они сообща с ее мамой уговорили Алису написать рапорт в кадры флота, а потом кое-где нажали, кое-где подмазали, кое с кем выпили, и уже через полгода Алиса стала лейтенантом медицинской службы, проходящем службу в Севастопольском Военно-морском клиническом госпитале имени академика Н.И . Пирогова. К немалому ее удивлению, служба ей понравилась, в первую очередь порядком, а во вторых достойными людьми, которые стали ее окружать. Жила она там же на Корабельной стороне с мамой и бабушкой, на лето перебираясь в бабушкин дом, который был поближе и к морю, и к работе. С мальчиками в школе, юношами в институте, а потом уже и с мужчинами у Алисы как-то не складывалось. Она до такой степени комплексовала из-за своего маленького роста, что считала себя девушкой если уж не уродливой, то совершенно непривлекательной серой мышкой, хотя все окружающие ее в госпитале мужчины считали совсем наоборот. Все их уверения в том, что она очень даже симпатична, Алиса считала за добрую, но ненужную жалость к маленькой некрасивой девчонке, и за несколько лет укрепилась во мнении, что обыкновенное женское счастье ей совершенно не светит. Случайная встреча с Прохором в поезде, где он так самоотверженно спасал ее от холода, несколько поколебало ее уверенность в том, что жизнь закончил ась, еще не начавшись. А потом Алиса банально влюбилась в Прохора по-настоящему, после чего начала панически бояться того, что он узнает о том, что она офицер и гораздо старше его по званию. Внятно эту боязнь она объяснить не могла и самой себе, отчего сильно переживала, опасаясь даже пригласить Прохора к себе домой, чтобы не дай бог он не увидел ее мундир. Наверное, она так бы и скрывала от него все, если бы не этот нелепый и в то же время судьбоносный случай.
Поженились они следующим летом, когда Прохор перешел на пятый курс. Когда расписывались в загсе, она была в подвенечном платье, он в цивильном костюме, заказанном у одного из самых последних старых еврейских портных на Малашке. Старую севастопольскую традицию идти в загс в форме оба отклонили одновременно и сразу. Алиса - потому что, как и любая девушка, хотела свадебное платье, а Прохору казалось смешным гарцевать в загсе в курсантской форме, когда все и так знают, что невеста старший лейтенант и гораздо выше жениха в звании. Свадьба была большой, шумной и очень душевной. Ресторан решили не заказывать, а просто накрыли огромный стол в бабушкином дворике под жарким севастопольским небом. На свадьбу пришло полтора десятка офицеров из госпиталя проводить своего «самого милого старшего лейтенанта» в супружескую жизнь, пришли все одноклассники Прохора, которые были в это время в Севастополе, все родственники, и как водится, огромное количество соседей и знакомых из всей округи. Из Туземки прибыла внушительная делегация представителей семьи Гонченко, возглавляемая, на удивление жениха, председателем родного колхоза. К этому времени он уже давно простил Прохору все прошлые подвиги, и теперь посчитал невозможным остаться в стороне от женитьбы будущего первого военно-морского офицера, тем более, подводника из их деревни. Председатель оказался на высоте, и свадебный стол ломился от копченых кур и гусей, привезенных в двух огромных ящиках из-под телевизоров «Фотон», а мама Прохора, засучив рукава, завалила стол самыми настоящими драниками со шкварками, приготовленными из «правильной бульбы», тоже привезенной с собой. В общем, походила свадьба на уходящие в прошлое приморские торжества, когда гуляла вся улица, знавшая друг друга с самого рожденья и считавшая своих соседей чуть ли не членами своих семей.
Служить Прохора распределили на Север, куда при помощи начальника госпиталя через несколько месяцев перевелась и Алиса, получившая к этому времени погоны капитана медицинской службы. На этом ее продвижение в воинских званиях несколько затормозилось по самым банальным и житейским причинам. В ударно короткий срок родив Прохору сначала дочку, а потом и сына, Алиса погрузилась в долгосрочный декрет, и ее карьерный рост остановился не в пример Прохору. Тот вписался в реальную флотскую жизнь так же легко, как в детстве сел на трактор, и уже через неполных четыре года стал командиром первого дивизиона. Он дослужился до командира БЧ-5, и после развала страны уволился, на удивление многих, уехав не в солнечный Севастополь, а по единогласному решению всей семьи в свою родную Туземку, где вскорости совершенно неожиданно стал председателем своего же колхоза, благо «батька Лукашенко» не в пример другим колхозы в Белоруссии не разогнал и сельское хозяйство по ветру не пустил. И к огда потом односельчане спрашивали его, что же он видел на службе, то Прохор, перефразируя одно очень известное выражение, всегда отвечал, что всю свою службу видел не грудь четвертого человека, а видел красивую грудь старшего по званию...