Как провожают пароходы...

"Бодрость духа на кораблях по
преимуществу находится в руках строевых чинов,
а потому изучение способов, как достигнуть
успеха в этом направлении, составляет
их прямую обязанность".
(Адмирал Макаров С.О)

Как иногда мечтательно-приятно смотреть красивые фильмы о военно-морском флоте, снятые, естественно, из благородных и хороших побуждений рассказать о нелегкой и суровой службе доблестных моряков на различных рубежах Родины. Как изумительно-возвышенно выглядят стоящие в монолитном строю офицеры, мичмана и матросы на плацу, на пирсе, или еще где-то, но все равно торжественно и непоколебимо. Правда, мало кто задумывается, что когда по понедельникам, да еще в январе всю флотилию строят на плацу, да в мороз с метелью, да вдобавок еще и начальство с истинно барским гонором запаздывает минут эдак на тридцать, то и строй не так монолитен, да и прыгают все на месте, как зэки на пересылке, в тщетной надежде согреть ноги, матеря начальство напропалую... Но ведь такое на экране не покажешь. А еще красивее смотрятся на экране воссозданные консультантами-«лаперузами» завораживающие своей красотой проводы кораблей в море, в дальний-дальний поход. Сверкая медью инструментов и одухо творенными от осознания момента лицами, вовсю раздувает щеки оркестр. Всё в цветах, и пирс полон женщин, детей, и прочей восторженной гражданской публики. Отдельной группой с суровыми, но светящимися внутренней скромной добротой лицами стоят адмиралы и каперанги, с руками вздернутыми к козырькам и глазами отцов, провожающих детей в нелегкий жизненный путь. Над кораблями развиваются флаги, изумляющие своей девственной чистой и ухоженностью. Сами корабли, как игрушки, только что спрыгнувшие со стапелей, а на рубках подводных кораблей стоят мужественные и сосредоточенные командиры и штурмана, все как один до синевы выбритые, в хрустящих новеньких канадках и с монументальными биноклями на груди. Швартовные команды обжигают взгляды яркими и новехонькими спасательными жилетами, а над всем этим торжеством голубая-голубая бездна неба без единого облачка...
15 ноября. Рано утром отшвартовались у родного 12 пирса губы Ягельная. Контрольный выход в море перед боевой службой, обычно длящийся не более десяти суток, превратился в двадцатишестисуточную бессмысленную «войну», больше напоминавшую бойню без победителей, но с начисто загнанным и побежденным экипажем. Вообще, выход был уникален во всех отношениях. Его никто не планировал с таким сроком, так что в первых числах ноября на борту неожиданно закончился хлеб, мясо и еще кое-какие немаловажные продукты питания. Несколько дней мы притворялись итальянцами, поглощая на всех приемах пищи макароны во всех ипостасях, а затем переквалифицировались в кроликов, пережевывая квашеную капусту в виде кислых щей и бигоса, еще несколько дней даже на завтрак. Заместитель командира дивизии, неожиданно для себя начавший страдать вместе со всеми, возмутился и на очередном сеансе связи доложил наверх о бедствии. Вследствие чего в полигоны ринулся буксир, на которым на борт прибыл сам коман дир дивизии контр-адмирал Тимоненко, а с ним 200 килограммов хлеба и примерно столько же мяса. Само-собой, прибытие лично Тимоненко подняло энтузиазм экипажа до небывалых высот и стало понятно, что добром это не кончится. Так оно и вышло. Мы бродили по морям еще одну незапланированную неделю.
Сразу, как только штаб спешно покинул борт, объявили построение, и командир, стараясь изобразить лицом абсолютную солидарность с приказом командования, довел, что сроки выхода корабля в автономку не изменились, и что мы, как и было запланировано ранее, уходим 22 ноября, то есть ровно через неделю. И что попутно ко всему прочему мы прямо сейчас заступаем в боевое дежурство, и что вообще нам надо еще много чего сделать за эту неделю. У всех вытянулись лица. Сразу после отпуска экипаж начал подготовку к «основному мероприятию», в процессе которого наше изнасилование длилось без малого месяца два с одновременным и нескончаемым боевым дежурством и парочкой трехдневных выходов в море. Но потом командование как будто с катушек съехало, хотя их и можно было понять. Наш корабль был самым «свежим», всего года полтора как из ремонта, экипаж наплаванный, потому и работали мы дивизионным «велосипедом», как прокаженные, то, изображая всю дивизию на бесконечных КШУ, то представляя весь стратегический подводный флот на участившихся показухах.
Прямо тут на пирсе мы и заступили в боевое дежурство, практически не приходя в сознание после выхода в море. Сразу после этого начался вывод ГЭУ из действия. Лично я уже никуда не торопился, так как моя смена заступала дежурной, и официально дорога домой до завтра была мне заказана. Удивительно, но на выводе никто даже не прикоснулся к «шилу». Все были так замотаны и задрючены, что сил и желания не хватило даже на это. Сразу после построения на пульт залетел старпом, уже облаченный в шинель. Он спешил домой. Боевое дежурство у пирса они с командиром делили пополам, сидя на борту через сутки, так как «буба» никак не мог сдать зачеты, а поэтому пока мы выводились, старпом спешил посетить дом, чтобы ближе к вечеру вернуться и сменить командира. Старпом коротко довел до меня, что сегодня мы с ним паримся в сауне, и умчался, цепляясь за все полами распахнутой шинели. Защиту левого борта бросили около часа дня, правого - в начале четвертого. После чего насосы ос тались работать на расхолаживание, а я выгнал всех с пульта ГЭУ и практически моментально забылся на шконке в тяжелом, почти похмельном сне. Около семи вечера меня разбудил комдив Серега, уже тоже обряженный в шинель и намылившийся домой. Оказалось, что пока я спал, командир успел провести доклад командиров боевых частей и довести завтрашние планы. Отдыхающей смене не повезло, что в принципе, ожидалось. Утром они все прибывали не к обеду, а на подъем флага, после чего у нас начиналась погрузка торпедного боезапаса. Серега ушел, а я, заполнив журналы, сходил на ужин в кают-компанию, вытащил из каюты скомканного от сна старлея Маклакова, и отослав его на пульт контролировать расхолаживание установки, отправился к старпому. Тот к этому времени вернувшийся из дома, сидел и пил чай, с видимым удовольствием запивая им домашние бутерброды. Как я и предполагал, старпом был намерен, попив чай, зарыться в тряпки до «нолей», а уж потом засесть в сауну на пару часов. Через пят ь минут я уже имел индульгенцию от старпома на незаконный визит домой при условии возвращения к его подъему.
Дома жена уже знала от соседа, что мы благополучно вернулись еще рано утром, поэтому поздний ужин был в готовности к немедленному разогреву. Свидание с семейством было недолгим, и по большей части скорее ритуальным. Пришел, увидел, взаимная радость, ускоренный ужин, проверил дневник сына и сделал внушение. Потом около часа выслушивание новостей, еще полчаса на составление списка того, что надо жене купить, чтобы я ушел в автономку более или менее упакованным, а под завязку дежурный поцелуй и в обратный путь.
На корабле сауна была уже нагрета, и проснувшийся старпом терпеливо дожидался моего возвращения. Мы загрузились в сауну, где и расслаблялись в течение двух часов. Серега поделился своими опасениями, что мы так и не выйдем из боевого дежурства, а значит, и ни дня отдыха экипажу перед походом представлено не будет. На этой грустной ноте мы покинули сауну, и опрокинув грамм по 150 «шила» на сон грядущий, расползлись по каютам.
16 ноября. С утра началось безумие. После построения, на котором объявили тревогу для погрузки торпед, на пирс неожиданно въехал КамАЗ, из которого выпрыгнул интендант, старший мичман Косоротов, оставленный в базе для выбивания продовольствия на автономку. Видимо, его личные планы как-то не состыковались с планами флотилии по загрузке торпед, и он пригнал свою первую «ласточку», груженую мороженой треской и консервами, с самого утра в надежде, что еще до обеда ее силами всего экипажа загрузят в утробу подводного крейсера. Пока минер бегал на торпедную базу, на пирсе разыгрался громкий и непринужденный разговор командира со здоровенным Косоротовым, победителем в котором на удивление оказался интендант, так как командир, спустившись в центральный пост, долго о чем-то беседовал со штабом флотилии, после чего отдал воистину беспрецедентный приказ: грузить торпеды и продовольствие одновременно! А если учесть еще и то, что неутомимый комдив три Витек Голубанов абсолютно п ланово начал поднимать наверх разряженные за время выхода ИДАшки, чтобы срочно отвезти их на водолазный полигон, то надо представить, что творилось на пирсе. Под висящей на стреле крана торпедой как муравьи бегали матросы с ящиками и коробками, у трапа громоздились рядами ИДА-59, а к корню пирса все подъезжали тележки с лежащими на них длиннющими зеленоватыми торпедами... Внутри прочного корпуса все незадействованные в верхних работах были брошены на устранение замечаний, сделанных во время контрольного выхода в море. Таких, по большому счету, набралось месяца на три работы на каждого члена экипажа, поэтому внутри была практически такая же суета, как и наверху, включающая в себе еще и то, что, находясь в боевом дежурстве, мы еще и несли практически морскую вахту в готовности к немедленной ракетной стрельбе. Я и первый управленец Костя Сорокин заперлись на пульте, где, пользуясь ситуацией, попили чайку, подбили вахтенные журналы и сделали расчеты подъема компенсирующих решето к реактора на новый ввод установки в действие. Несмотря на всеобщую суету, на борту было как-то спокойно и умиротворенно. Всем наверху рулил старпом, а командира, опять же в нарушении всего возможного, срочно вызвали в штаб флотилии, невзирая на погрузку боезапаса. Так продолжалось до обеда, а после обеда все опасения старпома подтвердились в наихудшем варианте. Собрав после построения командиров боевых частей в центральный пост, командир официально и молодцевато объявил, что никакого отдыха нам не запланировано, мол, и правильно, нечего зря расслабляться, будем в дежурстве до упора, к тому же за оставшиеся дни нас поочередно проверит штаб дивизии, флотилии и флота, в связи, с чем даже отдыхающая смена обязана прибывать на корабль утром, а не как положено, в обед. К тому же, все дни будут подвозить продовольствие, собираемое в наше тяжелое, но интересное время с миру по нитке со всего Кольского полуострова, и его, естественно, надо будет в срочном порядке грузить и грузить. Командиры боевых частей попытались было проявить принципиальность в отношении отдыха и начали задавать глупые вопросы, в частности «Почему?» и «А же руководящие документы?», которые командир пресек в зародыше лишь одним предложением «Это приказ! Не нравится - пишите рапорт об увольнении и идите капитализм поднимать!» Вопросы не сразу, но отпали, преобразившись в глухое матерное бурчание. Но вот на второй всеобщий вопрос, когда будут деньги, командир ответил не так уверенно, и даже несколько расстроено, что не знает, и что может быть, их и не будет, чем вызвал уже не скрываемое всеобщее возмущение, которому даже немного поддакивал сам. На том послеобеденный доклад закончился и продолжилась погрузка как торпед, так и всего остального.
Все погрузки закончились около девятнадцати часов. В центральном посту снова собрался «командный хурал» на очередной доклад. Довольно быстро, в течение сорока минут, командир объяснил, что завтра проверка корабля дивизией, всем быть к подъему флага, и что опоздавших он лично съест на завтрак. Потом командир, видимо, наконец понявший, что его энтузиазм по поводу сроков ухода в автономку, проверок и боевого дежурства разделяет далеко не весь личный состав, и сообразивший, что не только у него одного есть жена и дети, доверительно разрешил стравливать на ночь всех, кроме дежурной смены, но подвахтенной прибывать к шести утра в обязательном порядке. На этом запал командира иссяк и доклад закончился. В этот день я заступил в подвахтенную смену, так что я воспользовался решением командира и уже в девять часов был дома. В этот день, слава богу, визит домой был уже полуофициальным, и кроме всего прочего, я даже смог впервые за месяц исполнить со всем прилежанием свой супруж еский долг к обоюдному удовлетворению сторон. Единственное, что несколько омрачило радость кратковременного единения с семьей, были вопросы жены о денежном довольствии, которое, объективно говоря, следовало бы оставить супруге на жизнь, на время автономки, но ответа на него я не знал, и только стыдливо обещал что-нибудь придумать. На самом деле финансовый вопрос стоял очень напряженно. Месяца полтора назад экипаж получил деньги только за сентябрь, а по правилам нам должны были выдать за всю автономку вперед. Последние полученные деньги жена смогла растянуть до настоящего момента, но они были на исходе. По большому счету, дело обстояло так, что если нам ничего не дадут, то семья оставалась на берегу без средств к существованию, а я шел в море даже без сигарет. Безмятежной уверенности в завтрашнем дне это не вызывало, а оттого как-то не шел сон, и промаявшись часов до четырех утра в беспокойных думах, я оделся и чмокнув спящую супругу и сына, отправился на корабль.
17 ноября. После подъема флага экипаж оперативно спустился вниз, и после тревоги рассосался по своим боевым постам. Минут через двадцать по отдельности и группами начали прибывать представители штаба дивизии. Часть из них ходила с нами на контрольный выход, но большая часть штаба этой приятной возможности была лишена, а потому шла на корабль, как загонщики на волков. Топтал штаб нас здорово. И в хвост и в гриву. Причем совершенно непонятно за что. Казалось, что им дана установка вздрючить нас до ишемической болезни сердца даже у самого последнего матроса. Ближе к обеду прибыл Тимоненко, собрал всех штабных и командиров боевых частей в центральном посту и устроил шоу «одного адмирала», в котором короткими и емкими фразами убедительно доказал, что последний месяц, проведенный в море, еще ни о чем не говорит, и корабль просто патологически не готов к боевой службе. Разнос получился мощным, но бесполезным, и несмотря на все патетические речи командира, после убытия штаб а командиры боевых частей довольно вяло переадресовали все его пожелания своим подчиненным, так как даже самый последний матрос прекрасно понимал, что мы уже плотно в стволе, и что уйдем в поход в любом случае. Нас не было кем заменить. Ходовых кораблей в дивизии оставалось всего три. Один был на боевой службе, другой в базе, но с уполовиненным экипажем, часть которого уже была на боевой службе, а часть подсела к нам. Остальные корабли дивизии представляли из себя боевые единицы только на бумаге, по большому счету являя из себя просто плавучие ракетные стартовые площадки. Штаб, разнося нас в клочья, элементарно перестраховывался, чтобы в случай чего документально показать, что они сделали все, что могли, и даже больше.
После обеда привезли продовольствие. Началась погрузка, а я с механиком побрел в штаб, чтобы забрать у НЭМСа какие-то безумно важные бумаги, без которых, согласно последним посланиям ТехУпра, в море идти просто невозможно, и даже очень страшно. В итоге мы возвращались из штаба с ворохом огромных плакатов, которые на корабле и повесить-то негде было, хотя об этом и было строжайше приказано. А на корабле, тем временем, оба старпома под чутким и неустанным контролем командира безуспешно пытались создать нервный ажиотаж вокруг завтрашней проверки корабля уже штабом флотилии. Народ откровенно устал и на эти внешние раздражители реагировал вяло. Вечерний доклад прошел под прессингом командира, который сначала приказал объявить большую приборку для уничтожения следов погрузки мороженых продуктов, а после нее - рабочий день до 21.00. для подготовки к завтрашней проверке флотилией, а уже после чего доклад командиров боевых частей. Одновременно с этим оказалось, что завтра же будет про ведена функциональная проверка СУЗ и комплексная проверка ГЭУ. Меня это несколько напрягло, так как предварительно комплексная проверка планировалась на послезавтра, а ее перенос опять не давал никаких шансов побыть дома больше чем одну ночь, причем не одному мне, а всем представителям БЧ-5. Плюнув на все условности, я пошел к механику и отпросился домой, мотивируя это не только комплексной проверкой, но и тем, что я заступал завтра в дежурную смену. Механик дал добро при условии, что я не нарисуюсь пред суровым ликом командира, и я покинул родной крейсер через открытый люк 5-бис отсека, тихо и незаметно растворившись в темноте. Но, уходя, успел заметить, что офицеры и мичмана, судя по некоторым характерным признакам, потихоньку начали разбавлять «шило» по каютам...
В этот день я впервые после прихода из морей попал домой раньше девяти часов вечера, в связи, с чем состоялся практически торжественный вечер с участием семьи в полном составе. Я, наконец, поплескался в собственной ванне, ну и постарался вкусить домашней жизни насколько возможно больше. Естественно, снова возник финансовый вопрос, от которого я вновь постарался тактично уйти, так как просто не знал, что мне на него ответить. Утром я, как нормальный офицер, поглаженный, пахнущий не кораблем, а домом, прибыл в 07.40. на подъем Военно-Морского флага.
18 ноября. Построение прошло под знаком истерии, родившейся по итогам вечера вчерашнего дня. Командир, внезапно решивший часов в восемь вечера пробежаться по кораблю и взглянуть, как идут дела после его воодушевительных речей, обнаружил сразу шестерых поддатых военморов, причем по двое из каждой социальной группы. Два офицера, два мичмана и два матроса. Естественно, были сделаны надлежащие оргвыводы с лишением всех возможных финансовых надбавок за год, с объявлением суток гауптвахты, которые, естественно, следовало отсидеть после автономки и прочее, прочее, прочее. Потом последовал короткий и яростный монолог старпома по поводу употребления алкоголя с упоминанием все смертных кар за это антиуставное деяние. Старпом справедливо полагал, что с таким графиком ухода в море это не частный случай, а только начало, и постарался свою озабоченность этим вопросом воплотить в истинно флотские выражения, слабо понятные среднестатистическому жителю России. После всех обязательных осмотров началась комплексная проверка, одновременно с которой на борт прибыл штаб флотилии во главе с начальником штаба контр-адмиралом Суходольским. Как и положено, для поддержки как своих, так и наших штанов, почти в полном составе приполз и штаб нашей дивизии. В итоге на корабле нельзя было никуда пройти, чтобы не врезаться в какого-нибудь проверяющего, допрашивающего матроса или мичмана на постах. Это несколько мешало проведению комплексной проверки, но нас никто не спрашивал, а поэтому процесс шел, но нервно и рывками. В этот раз проверка флотилии была какой-то уж совсем экстраординарной, так как к нам на пульт ГЭУ забредали по очереди все, начиная от толстого эколога флотилии в чине капитана 3 ранга, заканчивая флагманским медиком, который, казалось, и сам не понял, зачем сюда пришел. Но, несмотря на это, потерянный медик умудрился накопать замечание и на пульте ГЭУ, после чего удалился с чувством выполненного долга. Само собой, такой подход дал о себе знать, и пока мы продол жали творить комплексную проверку согласно всех правил и инструкций, начальников собрали в центральном и устроили «бойню». Естественно, корабль снова оказался не готов. Правда, к чему не готов, никто так и не понял. То - ли к автономке, то ли к проверка штабом Северного флота. В итоге, начальник штаба флотилии объявил нам организационный период до проверки флотом, которая должна была пройти послезавтра, со всеми вытекающими последствиями, а самое главное с «якорным» режимом. Это было довольно неожиданно, так как мы и так были в дежурстве, но адмирала это не смутило, и он добавил, что это касается всех смен и всего личного состава. Контроль за выполнением своего приказа он возложил на штаб дивизии, и со слов механика, был очень доволен своим решением, пока наш командир БЧ-2, капитан 2 ранга Пак, неожиданно не поинтересовался насчет денежного довольствия. Адмирал не растерялся, и хотя вопрос явно подпортил ему настроение, ответил четко и по-суворовски:  1;Не за деньги служим, товарищ капитан 2 ранга, а за Родину!», и обдав всех запахом хорошей французской туалетной воды, удалился на пирс курить. После этого проверка была быстренько свернута и штаб удалился, оставив, правда, четыре страницы замечаний в черновом вахтенном журнале корабля. После чего ошалевший от всего дежурный по кораблю дал отбой всем тревогам, и мы заканчивали комплексную в атмосфере общей расслабухи. После завершения всего, командир, без перерыва на обед собрал командиров боевых частей в центральном посту. Теперь и ему стало ясно, что от личного состава всего экипажа можно ждать чего угодно. Народ практически не был дома месяц, денег не было, а до выхода на боевую службу оставалось меньше четырех суток. А тут еще и «якорный» режим. Понимая, что дело может плохо кончиться и неминуем социальный взрыв, невозможный при Советской власти, командир приказал подвахтенную смену домой все же отпустить, но после 22.00. Но это уже ничего не спасало. Пос ле развода боевой смены, в которой я стоял дежурным по ГЭУ, на корабле по каютам потихоньку началось моральное разложение личного состава, заключавшееся в употреблении спиртного в самых неограниченных количествах. Командир, посчитав, что его решение как-то утихомирит страсти, отправился спать в каюту, а старпом, давно понявший чем все закончится, предпринимал титанические усилия на остановку уже неконтролируемого процесса, но не преуспел в этом. Когда я закончив расхолаживание, остановил насосы, и выполз из нашей «берлоги» в 5-Бис отсек, то сразу понял, что ночь будет веселой, и что домой на пару часов я сегодня сбежать явно не смогу. Во всем отсеке просто столбом стоял «шильный» дух. Явно пьяных, естественно, не наблюдалось, но то, что многие под неслабым градусом, угадывалось легко и без напряжения. Причем и те, кому все же разрешили покинуть корабль на ночь, дружно и слаженно присоединились к тем, кто оставался. Тем не менее, одновременно с этим шатко- валко шло устранение очередных замечаний по проверке, правда, без особого рвения, а скорее, по привычке. В эту ночь мы со старпомом не парились, точнее, он парился сам, правда, не в буквальном смысле. За ночь командиры боевых частей и лица их замещающие три раза собирались в центральном посту по случаю очередных «алкоголиков», отловленных бдительным старпомом. После трех ночи ему это все надоело, и он заперся в каюте, видимо посчитав, что все что мог, уже сделал. А по кораблю всю ночь шатался личный состав в разной степени опьянения и состоянии духа. Крепился я недолго, и после перекура все же заглянул в каюту к начхиму, который к этому времени собирался уже впасть в алкогольную кому. Опрокинув у него грамм сто под домашнее сало, я отправился спать в каюту, оставив начхима уже сладко спавшим, и даже не успевшим со мной чокнуться.
19 ноября. На построении на подъем флага в строю недосчитались шести мичманов, в основном молодых, и трех офицеров. Все они прибыли в течение часа на корабль в разной степени помятости, но слава богу, живые и невредимые. Командира с самого утра срочно вызвали в штаб, и до его прихода старпом песочил по поводу вчерашнего «бычков» в центральном. Потом приехал командир, и первый раз за все последние дни немного обрадовал экипаж. С обеда сегодняшнего дня мы выходили из боевого дежурства. Это радовало, но никак не отменяло «якорный» режим, впаянный нам флотилией. Все нерадостно обрадовались и разбрелись по отсекам. А затем опять нагрянул штаб дивизии - «помогать» в устранении вчерашних замечаний. Видимо, они и сами устали от этой кутерьмы до чертиков, потому что наш флагманский улегся подремать в моей каюте, а в каюте напротив так же похрапывал флагманский БЧ-7. До обеда было как-то спокойно, и я даже умудрился подремать на пульте, а после обеда нас н астигла первая осязаемая хорошая весть. Нам привезли деньги, и с трех часов дня начнут их выдачу. И как-то уже не важно было, что их привезли не все, а чуть больше половины, но этого уже хватало, чтобы оставить семье, да и на подводницкий «тормозок» в виде чая, печенья и табака тоже вроде оставалось. Остальное финчасть оставила на потом, пообещав практически озолотить нас после прихода с боевой службы, во что верилось с трудом. Но факт оставался фактом, и после обеда в выгородку «Алмаза», где засел финансист, выстроилась глобальная очередь из мичманов и офицеров. Я умудрился получить деньги одним из первых, и то благодаря старпому, который как только нас профинансировали, сразу вспомнил, что я являюсь старшим кают-компании. Как правило, эта «почетная» факультативная должность отдавалась кому-то из «люксов», но два года назад старпом принял решение направить на этот «фронт» меня как человека, которого он знал, и был уверен, чт о злоупотреблений и бардака я не позволю. И с тех пор перед каждым выходом в море и когда у офицерского состава были деньги, я как нищий, просящий подаяние, оббегал весь крейсер, собирал со всех сумму, определенную нами же самими, и мотался по магазинам, закупая для кают-компании, дополнительные и не входящие в паек ингредиенты и принадлежности типа кетчупов, соусов, новых солонок, салфеток и прочей дребедени. Вот и сейчас старпом, в приказном порядке поставив меня в очередь первым, заставил усесться рядом с финансистом, и у каждого офицера изымать энную сумму, пока они все не расфукали. Процесс шел быстро, и уже через час, старпом волевым решением сняв меня с вахты, выделил мне кока мичмана Дзюбу с его личным автомобилем и практически выгнал меня с корабля за этими самыми закупками. Мы с Дзюбой сразу махнули в соседний и гражданский городок Вьюжный, где быстро и без лишних вопросов купили все, что надо. Причем я еще полностью затоварил и себя лично, начиная от сигарет, зака нчивая разносортными баранками и презентами для семейства. После выполнения этого задания Родины мне оставалось отпустить Дзюбу домой, сговорившись встретится завтра с утра у поста ВАИ. Все закупленное, естественно, оставили у него в багажнике, чтобы с утра устало доложить, что носились по магазинам до часов девяти вечера, так что даже на корабль было поздно ехать. Так я снова оказался дома около семи вечера, да еще с деньгами и подарками. Описывать радость жены не стоит, ибо, наверное, каждому будет понятна чисто женская радость, что муж ее не просто бросает на пару месяцев одну и голую как сокол, а все же с какими-то да средствами существования, да к тому же умудрился найти время и сделать хоть маломальские подарки, как сыну в виде игрушек, так и ей в виде предмета гардероба, пусть и явно китайского производства. Этот вечер дома был первым и последним перед автономкой, не омраченным никакими мрачными мыслями, кроме обоюдного понимания, что расстаемся надолго. Утром я пер н а пост ВАИ сумку, битком набитую чистыми кремовыми рубахами, отстиранным РБ, прессом для переплетения книг, штихелями для резьбы по дереву и прочей шелухой, без которой в автономке скучно и неуютно.
20 ноября. Утром построение было коротким и лаконичным. Штаб флота должен был прибыть к 10.00. и поэтому, не теряя время, объявили малую приборку. Мимоходом услышал, что и вчера были «потери» в виде нескольких перебравших военнослужащих, но из-за серьезности момента разборки с ними оставили на потом. На проверку флотом пришлось под РБ надеть рубашки с галстуками и пилотки, отчего все сразу стали похожи на «ботаников» из центрального аппарата ВМФ на экскурсии. Проверка в основном касалась ГКП, но пару фруктов все же пошлялись по кораблю, и кое-где даже наделали кучу замечаний. Но все же основной шторм бушевал в центральном посту, хотя и к нам спустился один импозантный каперанг, долго листавший журналы, а потом поинтересовавшийся, кто у нас турбинист. Узнав, что это молодой старлей, он насупился, но когда узнал, что старшиной команды старший мичман Птушко, жутко обрадовался, заявил, что тот у него тоже был старшиной, когда он был лейтенантом, и умчался в 8- ой отсек переговорить с бывшим сослуживцем. На том проверка БЧ-5 штабом флота закончилась, так и не начавшись. А потом реальная жизнь очередной раз вступила в свои права, когда чуть ли не на головы проверяющих через люк 5-Бис отсека посыпались консервные банки с сайрой в собственном соку и бумажные мешки с вермишелью первого сорта. То было очередное явление интенданта Косоротова с очередным КамАЗом, и когда штаб флота покидал корабль, весь пирс уже был завален бумажными упаковками из-под сыпучих продуктов и усеян просыпавшимся из порванного мешка рисом. Как и ожидалось, проверка штабом флота была если не чисто формальной, то очень к этому близкой, и совсем не стоила того, как мы к ней прихорашивались. Резюме штаба флота было простое и категоричное: ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-...» к выполнению основного мероприятия готов! А потому завтра ввод ГЭУ в действие! Эту радостную весть мы услышали из уст командира на построении в обед, и чуть б ыло не расслабились по своей советско-детской наивности, что сейчас всех, кроме вахты, отпустят по домам, если не отдохнуть, то уж попрощаться по-человечески. Как это всегда было, есть и будет, мы неверно оценивали степень милитаризма нашего командования. Командиром в более мягкой, но все же категоричной форме было приказано устранять замечания всех проверок до ужина, а если времени не хватит, то и до утра. Народ молча и обиженно проглотил услышанное и спустившись вниз, рассредоточился по каютам, позвякивая шильницами и раскупоривая банки с позаимствованной с погрузки сайрой. Мне это было уже все равно, так как после выхода из боевого дежурства я снова заступал на вахту по ГЭУ, на которой мы с первым управленцем в обычное время стояли через сутки. После доклада в 18.30. командир все же распустил по домам всех не стоящих на вахте, а сам, приказав его будить только в случае ядерной войны, убыл в каюту, откуда не появлялся до самого утра. Народ до этого времени успел здорово по ддать, но судя по всему, и командир, и старпом, и все остальные начальники принципиально надели розовые очки, и пьяненьких не замечали в упор. Через полчаса корабль практически опустел. Вахтенным инженер-механиком заступил мой друг, капитан 3 ранга Витька Голубанов, бывший управленец, а ныне комдив три. Сам свинтить с корабля даже на час он не мог, а вот прикрыть меня на несколько часов был способен без лишних хлопот. Самому ему светило попасть домой только завтра ночью, и дай бог, на пару часов, поэтому он понимающе выпихнул меня даже раньше намеченного мною срока, правда в обмен на то, что я принесу закусочки, и мы посидим... так сказать, на посошок, перед расставанием с базой. Дома я уже по-настоящему попрощался с женой и сыном, опрокинул пару рюмок для порядка, и загрузив напоследок портфель всем, что позабыл, уже в 00.30. был на борту корабля.
21 ноября. Посидели мы с Витькой знатно, правда, несколько переборщив с градусностью разбавленного «шила», отчего проснулся оба за несколько минут до подъема флага, едва успев выскочить на построение до последней команды. Старпом покосился на наши «заспанные» лица, но промолчал, ибо и без нас хватало влетевших и опоздавших. Офицеры и мичмана прощались с любимыми, семьями и берегом широко и серьезно, стараясь взять от жизни, все что не успели в этот раз, за те небольшие и крошечные часы, которые флот со скрипом и нехотя им подарил. Комендантская служба кроме пары-тройки наших мичманов, опрометчиво отправившихся домой в канадках, задержала еще и двух матросов возле магазина, да и в самом строю наблюдались товарищи, стоявшие между сослуживцев явно на честном слове. Но уж если говорить честно, то самым бодрым выглядел только командир, выспавшийся и посвежевший. На удивление, никакого громогласного бичевания провинившихся не произошло, и командир довольно мирол юбиво и даже несколько умиротворенно поручил всем начальникам разобраться с «залетчиками», приказал старпому послать кого-нибудь из старших офицеров из числа «люксов» в комендатуру за задержанными. А затем объявили ввод ГЭУ в действие...
Вводились в штатном режиме, то есть в режиме обучения молодых лейтенантов. Работали не спеша, практически без нарушений технологических инструкций, несмотря на традиционные призывы ГКП убыстрить ввод. Около 15.00. установка уже работала в штатном режиме, тревогу сняли, и «люксы» под разными благовидными предлогами начали покидать борт крейсера, чтобы хоть на час, но сбегать домой. Старпом, которому уже ни при каких обстоятельствах не светило попасть в родные стены, неожиданно проявил принципиальность, и начал массированный отлов «беглецов», подняв для выполнения этой задачи всех командиров боевых частей. В общем, начался микрооргпериод с разборками в центральном посту, с построениями боевых частей, раздачей «пряников» и наказанием невиновных на фоне мельтешения по кораблю вездесущих флагманских. Коснулось это и механических сил по причине самой большой численности, а оттого и попавшихся в которой оказалось поболее, чем у других. Но в принципе, на корабле установился вполне рабочая базовая атмосфера, расцвечиваемая бесконечной погрузкой продовольствия, нескончаемой малой приборкой и беспрерывными разборками в центральном посту. А домой все равно хотелось всем. Хоть на пару часов, хоть на час. И ничто не могло объяснить офицерам и мичманам, почему в мирное время, когда успели отменить всякого вероятного противника, когда количество кораблей и самих подводников, еще что-то умеющих и любящих свою службу, неуклонно уменьшалось, необходимо загонять их как волков до пены у рта и нервных спазмов. На дворе не война. И даже не «холодная» война.
Откровенная перестраховка командования, дрожащего за свои погоны и должности перед вышестоящими штабами и защищающих себя ценой нашего здоровья и нашей психики, была обидна и непонятна. И естественно, порождала обратную реакцию...
Как только ближе к ужину «рука бойца рубить устала», и старпом прожевав пару котлет, удалился в каюту, начался последний массовый исход экипажа в поселок. Самое удивительное, что на корабле нашлось немало людей, которые за эти дни дома побывали всего пару раз, и теперь, когда было окончательно понятно, что завтра нас в базе уже не будет, они презрев всё, рванули по домам, чтобы лишний раз обнять детей и прижаться к груди жен. Приготовление было назначено на пять утра, и старпом заранее приказал в 04.30. построить экипаж на пирсе для проверки наличия личного состава. Я просто договорился с механиком, что меня на время моей третьей смены подменит командир 10 отсека, старлей Махалов, и ушел домой на пару часов почти официально. Жена меня уже не ждала, и мой приход был неожиданным, пусть и недолгим сюрпризом. За это время, кроме всего прочего, я успел поменять последний текущий кран в ванной комнате и даже перебрать и вернуть на место забарахливший замок на входной двер и в квартиру. А потом я ушел на корабль...
22 ноября. 08.35. «Исполнять приказания турбинных телеграфов». Ракетный подводный крейсер, наконец, оторвался от пирса, влекомый буксирами, и пока еще только чуть помогая им своими винтами, начал медленно вытягиваться из губы на просторы Кольского залива. Не было оркестров и цветов, не было широких улыбок и щегольских отданий чести, не было отливающих золотом парадных мундиров и кортиков и провожающих семей. Был заснеженный и обледенелый пирс со стоящими на нем парой одиноких уазиков. Была швартовная команда в засаленных ватниках, ежащаяся от пронизывающего морозного ветра дувшего с парящего залива, были отрывистые громкие команды, искажаемые металлом громкоговорителя, и был командир на мостике под обтрепанным Андреевским флагом. А в центральном посту, на пультах и боевых постах сидели усталые, измотанные люди, которые так никак и не могли понять, зачем надо было выжимать из них последние соки и доводить до состояния полнейшего безразличия и даже отвращения по отнош ению к происходящему вокруг. Они шли в море уже не отдавать свой долг, а по большей части, чтобы отдохнуть от этого сумасшедшего, неприветливого берега, на котором они, кажется, кроме своих семей уже никому не были нужны...