Одиночное плавание.


Самое простое КШУ, то есть командно-штабное учение, создает массу трудностей у принимающего в нем участие плавсостава. Одно дело командование, которое по большей части высиживает в тиши кабинетов, передвигает указкой по карте фигурки кораблей, вычерчивает маршруты движения флотилий и докладывает уже своему вышестоящему начальству об условном выполнении военных действий. А корабли ведь по мановению их рук носятся по полигонам на самом деле, жгут топливо, пускают ракеты и торпеды, правда, понарошки, а там глядишь, и по-настоящему пару раз пальнут.
В тот раз нам повезло. Наша флотилия участие во всефлотском мероприятии принимала исключительно условно. Выделили пару-тройку кораблей, которые, замерев у пирсов, изображали резерв командования. Остальная часть флотилии занималась обычными делами и, кажется, совсем не подозревала о проходящей "войне". Наш корабль только месяц, как вернулся из автономки, занимался межпоходовым ремонтом, и даже речи не шло о том, чтобы мы изображали силы быстрого реагирования. Почетную обязанность играть в дежурный ракетоносец нашей дивизии поручили экипажу кавторанга Гусева на их собственном корабле. Все бы хорошо, но Гусевский пароход недавно пришел из ремонта, и как полагается в таких случаях, народа на нем не хватало, дай бог, половины. А по правилам учений на время их прохождения на борту родного крейсера экипаж обязан сидеть в полном составе в боевой готовности к немедленному выходу в море. Командир дивизии думал недолго и, не мудрствуя лукаво, приказал заткнуть все недостающие дырки в эк ипаже Гусева нашими телами. Послеавтономочными. Свеженькими и готовыми к употреблению. Наш командир здраво рассудил, что к Гусеву стоит отправить незадействованный в ремонте личный состав, а так как первый и второй управленец в базе самые тунеядцы и бездельники, то само собой, нас и отправили на "вражеский" корабль в первую очередь. Вообще-то мы не унывали. На твердое соблюдение воинской дисциплины в экипаже, три года просидевшем на заводе, можно было не рассчитывать, и уж если не получится у нас смыться домой, то отоспаться без особой неровотрепки мы рассчитывали твердо. Да и ко всему прочему на каждом корабле у всех масса друзей и приятелей, скучать не дадут. И как раз у Гусева служил комдивом-два мой друг Сашка Антохин, бывший командир электротехнической группы нашего корабля.
Утром после подъема флага мы представились командиру и были переадресованы старпому, который, уныло окинув взглядом наше внушительное пополнение, вздохнул и без особой надежды в голосе объявил:
- Экипажу якорный режим на весь период КШУ. Сход на берег - с личного разрешения командира. Сейчас всем вниз, будет учебная тревога, там и разберемся с вами...
На тревоге нас пересчитали, учли в списках боевых смен и расписали по телефонным вахтам. Это когда по очереди сидишь у телефона и отвечаешь на звонки. Такая вот военная забава. После отбоя тревоги прикомандированный народ рассеялся по кораблю - одни спать, другие по каютам друзей, а некоторые сразу прямиком направились к старпому, на ходу выдумывая причины для того, чтобы покинуть корабль. Командир позвонил в штаб, выслушал новости, приказал заняться боевой подготовкой и убыл в каюту. Через десять минут из его неотключенного "Каштана" уже был слышен молодецкий храп. Корабль затих, КШУ началось.
Старпом Терентьич был моим старым знакомым еще с лейтенантских времен. Тогда он, еще молодой каплей, помощник командира, пытался отрабатывать свои командные навыки на зеленом прикомандированном лейтенанте. То есть на мне. Ничего путного из этого не вышло, но с тех пор он сохранил ко мне очень дружеские чувства и теплое отношение. Так что мне не стоило особого труда убедить Терентьича в том, что "вахта" на телефонах мне противопоказана, и что на такое "ответственное" дело хватит и молодежи. Получив добро на безделье, мы с Антохиным не спеша, перекурили с тем же старпомом в курилке и удалились в Сашкину каюту отметить встречу.
Как проходят военные посиделки в период вынужденного простоя, вы, надеюсь, уже поняли. Запасливый Антоха вытащил из сейфа фляжку, огромный ломоть сала, пару банок консервов. Пока я управлялся с ножом, облагораживая сало и остальные припасы, Сашка извлек из-под шконки запечатанную бутылку дистиллированной воды.
- Для особых случаев держу! - пояснил Антоха и четко выверенными движениями разбавил шило водой, причем наливая не воду в спирт, а наоборот. Высшее образование! Если наливать наоборот, смесь сильнее нагреется. Химия!
Сильно накачиваться на корабле мы, естественно, не собирались, так, хотели отметить встречу, все же почти год не виделись. Вздрогнули. Закусили. И понеслись разговоры. Обговорили все доступные темы, начиная со службы, кончая вопросами морали. По мере течения беседы прихлопнули еще пару стопок и уничтожили все съестные припасы. Потом пошли в каюту к старпому, выпросили ключ от курилки и полчаса дымили. После перекура на нас обоих накатило чувство эйфории и блаженства. Обоим сразу захотелось спать, и мы разошлись по каютам, договорившись оттянуться на подушках до обеда.
На обед меня разбудил Антоха вместе с корабельным доктором, веселым и разбитным старлеем Серегой. Сами по себе корабельные врачи удивительно неунывающие и компанейские мужики. Доктор - всегда друг командира, всей группы "К", а особенно, корабельного камбуза и всей коковской братии. В базе на корабле не сидит, дежурит на ПМП или в госпитале. В море барствует в изоляторе и единственный на корабле, кроме командира, имеет собственный гальюн. В котором, кстати говоря, тайно покуривает, пользуясь замкнутостью цикла вентиляции. Серегу в этот раз насильно загнали на борт, заставив охранять здоровье военнослужащих круглые сутки. Он не был особо рад такому развитию событий, но, благодаря природному оптимизму, решил воспользоваться моментом и отдохнуть от обыденности. Сначала он хорошо выспался в своем изоляторе, затем тонкая душа врача потребовала простого человеческого общения. В поисках родственных душ доктор вышел на обед, где и отловил Сашку. Согласия они достигли быстро, разбудили меня и увлекли в изолятор, не дав даже отобедать. Там, хлебосольный Серега выставил на стол заранее реквизированные с камбуза на "пробу" обольстительные полуметровые отбивные и множество других разносолов. Ну и само собой, разумеется, Серега достал из загашника дозу своего медицинского спирта, в традиционной бутылке с резиновой пробкой и граммовыми делениями. Под отбивные опрокинули еще по одной стопке. Потом ребята продолжили, а я налег на отбивные больше из-за того, что перед этим успел-таки договориться со старпомом об уходе домой, а появляться пред очами супруги на нетвердых ногах я не любил. Как, впрочем, не любила этого и она. Договор был джентльменским: я уходил часов в пять вечера до утра, а он этого как будто не знал, и не старался заметить. Вообще, Тереньтич совершенно справедливо чуял во всех прикомандированных потенциальную опасность для внутренней организации своего корабля и отпускал их налево и направо, лишь бы была мало-мальски приемлемая причина. К пяти час ам ребята доели и допили все запланированное, погрузились в состояние неги и развлекали себя ленивым трепом. Моим друзьям спешить было некуда, им как "родным" подводникам дорога домой была закрыта до окончания флотской "Зарницы". На мой же организм, такая комариная доза не оказала глобального воздействия, но немного скрасила бессмысленное пребывание на чужом корабле. В том, что оно бессмысленное никто не сомневался. Случаи, когда на таких КШУ корабли неожиданно выгоняли в море, были исключительно редки, по большей части из области флотских преданий далеких советских времен. Причем, не последних лет, а годов эдак шестидесятых-семидесятых, когда служили по-настоящему и занимались делом не на бумаге.
До пяти часов мы просидели у доктора, изредка выползая вдохнуть никотина в курилку. Без десяти пять я поднял трубку телефона и осведомился у старпома о нашей договоренности. Тот ее подтвердил. Тогда я, как воспитанный и тактичный военнослужащий, позвонил еще и механику, обрисовав ситуацию и ему. Командиру БЧ-5 все прикомандированные были до фонаря, а узнав, что меня ко всему прочему отпускает сам старпом, мех дал добро идти куда угодно, лишь бы подальше. На что я согласился без колебаний и приступил к выполнению.
Спустился в каюту. Обулся, обмотался шарфом, влез в шинель, надвинул шапку. Приведя себя в боевое состояние, схватил портфель и снова поднялся на верхнюю палубу к доктору попрощаться с мужиками. Серега, увидев меня в походном одеянии, принялся настаивать принять на посошок.
- Старик, погода-то на дворе аховая. Недобрая шутка природы. Давай-ка грамм пятьдесят на дорожку.
И начал разбавлять, не дожидаясь моего согласия. Насчет погоды я был с ним полностью согласен. Наше Гаджиево, хоть и заполярный городишко, но сильными морозами не славился. Видно сказывались теплые течения. Выше минус двадцати редко когда бывало. А тут, в самом начале февраля ударили морозы, да такие, что запарил залив, и стала замерзать морская вода у берега. Градусов двадцать семь на улице было точно. Пока я размышлял, Серега сделал свое дело и сунул мне в руку стакан. Ну что ж, жена женой, а холод холодом, решил я и опрокинул содержимое в рот. Внутренности обожгло как напалмом. Весельчак доктор не разбавил мою порцию, и теперь вместе с Антохой корчился от смеха, наблюдая мои судорожные попытки вдохнуть воздух. Наконец, продышавшись и опорожнив пару кружек воды, я беззлобно обматерил веселящихся обормотов, попрощался и двинулся по направлению на выход, к центральному посту. Корабль был словно вымершим. До меня ровным счетом никому не было дела. Пройдя через пятый и четверты й отсек, я вдруг ощутил, что спирт здорово ударил по организму. Стало жарко и в голове зашумело. Поэтому, выйдя наверх, я остановился на мостике и не спеша, выкурил сигарету, не обращая внимания на мороз. Откуда мне было знать, что если бы не этот спирт... Вобщем перекурив, я стал спускаться с мостика вниз.
Для несведущих людей вынужден пояснить. Чтобы выйти на борт из ограждения рубки необходимо миновать тяжелую металлическую переборку, которую в море задраивают кремальерами, а в базе закрепляют в открытом виде специальной защелкой. Именно закрепляют, потому что любой выходящий из корабля берется за скобу на этой переборке и удерживает свое тело, протискиваясь наружу. Вот так и я, выползая на свет божий, перехватил скобу одной рукой и вдруг совершенно неожиданно понял, что переборка не закреплена. В одну секунду тяжеленная дверь, под весом моего тела описав дугу, отделилась от ограждения рубки, заодно впечатав одной из рукояток кремальер точнехонько мне между глаз. От силы удара и боли рука разжалась, портфель из другой руки полетел назад в ограждение рубки, а я сам, перекувырнувшись, распластался на покатом борту своего корабля и начал медленно сползать в воду. Мои нечеловеческие попытки зацепиться за прорезиненный борт ничего не дали, и я как был - в шапке, шинели и перчатках , а проще, в форме одежды номер пять погрузился в студеные воды губы Сайда Кольского залива. Беда еще в том, что на пирсе стоял только наш корабль, да и тот правым бортом к пирсу. А выход из ограждения рубки на левом. Так что, принимая во внимание еще и парение залива, увидеть со стороны меня никто не мог. Единственная призрачная надежда оставалась на верхнего вахтенного, бродящего по пирсу. Но и чтобы он услышал мой голос, надо было, как минимум, выгрести к носу корабля.
Вода оказалась не холодной, а обожгла словно кипяток. На миг я погрузился с головой. Мама родная, ощущения - словами не передать! Тело мгновенно словно сжала неимоверная сила и сразу же отпустила, оставив за собой ощущение медленно подступающего паралича. Не поверите, но перед глазами, как в детском калейдоскопе промелькнула вся предыдущая жизнь, от пеленок до последних дней. Я никогда не думал, что такое вообще возможно. Это необъяснимо, и наверно, наш мозг реагирует на опасность независимо от наших желаний и мыслей. Стало ясно, что очень хочется жить. Долго и счастливо. Или бедно и плохо. Но жить! До веревочного трапа в носу было метров пятнадцать, и я, стряхнув подступающую слабость, оттолкнулся изо всех сил и поплыл. Брассом! Как есть, не снимая перчаток и не скидывая тяжеленную шинель. Не знаю, за какое время я преодолел эти злополучные метры, но они отняли у меня остатки сил, которых хватило только на то, чтобы закинуть одну ногу на ступень трапа и намертво в него вцепи ться. Ног и рук я уже в принципе не чувствовал, хотя они меня еще слушались. Сил выползти наверх уже не было. Как можно крепче ухватившись за веревки, я напряг до предела голосовые связки и принялся кричать.
- Верхний! Верхний! Поднимись на борт в нос! Верхний... Я за бортом!
Как оказалось потом, верхний вахтенный, укутанный по нос в тулуп, бродил в районе кормы корабля, и при всем желании услышать меня не мог. А я продолжал надрывать глотку, зовя помощь. Долго ли, коротко ли, но постепенно вахтенный перемещался в нос, когда вдруг до него непонятно откуда донесся голос. Еще минут пять верхний не мог понять, откуда кричат? На мостике никого нет, на пирсе кроме него самого тоже. В итоге, когда у матроса хватило ума взойти на борт, его глазам предстал скорчившийся и полупогруженный в воду каплей, еле висящий на трапе с другого борта. На мгновенье вахтенный остолбенел, а затем, рванув к "Каштану" заголосил в центральный пост:
- Центральный!!! Аварийная тревога! Человек за бортом!
И не дожидаясь ответа, бросился ко мне и начал протягивать приклад автомата.
- Хватайте тащ!!! Хватайте!!!
Но сил на такой геройский поступок у меня уже не было. Только и смог, что прошепелявить:
- Не могу, зови кого-нибудь еще...
В "Каштане" зазвенел сигнал тревоги, и спустя несколько секунд, из рубки уже выпрыгнули двое мичманов в одном только РБ, даже без ватников.
- Ох, ни х... себе!!! Борисыч, как тебя угораздило-то...
Рассказывать историю моего падения в этот момент мне как-то не очень хотелось, и я ответил коротко и просто:
- Брось п...ь, вытаскивайте вместе с трапом. Сам не смогу.
Ребята дружно схватились и вынесли меня наверх. К моему несказанному восторгу я умудрился сам встать и даже сделать пару шагов.
- Борисыч, давай вниз! К доктору! Сам сможешь?
Обнадеженный тем, что ноги меня слушаются, я кивнул:
- Да!
И со всей возможной скоростью почапал в надстройку к верхнему рубочному люку, оставляя за собой след, как за тротуаромоечной машиной. Трап вниз к центральному посту я тоже преодолел сам, обильно орошая все вокруг выливающейся из одежды водой. У входа в центральный пост меня уже ждали старпом и веселенький доктор Серега.
- Паша? Ты как? Что надо?
Терентьич очень волновался, да оно и понятно, стоило сказать, что он меня отпускал, и приличная свеча в общеизвестное отверстие молодому старпому была обеспечена.
- Тереньтич, все нормально, ты не при чем. Холодно...
- Паша быстро в амбулаторию! Сережа, забеги ко мне, возьми пол-литра шила, разотрите его!
Меня и вправду начало трясти от жгучего холода во всем теле.
- Терентьич, пол литра на тело и пол литра во внутрь!!!
В медблоке Антоха вместе с мичманом-химиком, внештатным санитаром быстро разложили стол, раздели меня догола и уложили. Примчался Серега, потрясая двумя бутылками спирта. Одну кинул химику.
- Лей и растирай. Все тело! Я сейчас помогу.
Повернулся к Антохе.
- Саша, стакан!
Налил почти до краев и протянул мне.
- Пей!!! И не выкаблучивайся!!! До дна!!!
Как я понял, возражения по размеру дозы не принимались. Взял и выпил. Разом. За один вдох. И не поперхнулся. Серега и санитар с бешенной скоростью терли мои ноги и тело. Стало очень больно. До такой степени, что хотелось выть. Наверное, на моем лице это отчетливо наблюдалось, и Серега повернулся к Антохе:
- Сашка, плесни еще один стаканчик этому моржу. И пускай пьет до дна! Дадим Борисычу наркоз...
После второй порции я мало что помню. Осталась только суета вокруг и горящее огнем собственное тело. Потом я как-то быстро провалился в небытие.
Проснулся я от стука собственных зубов. Абсолютно голый лежу в изоляторе амбулатории, под одной лишь простыней. Одежды рядом не было. Сначала никак не мог понять, как сюда попал в таком виде, а потом вдруг разом вспомнил все происшедшее. Нашел одеяло, закутался поплотнее, немного согрелся. На часах было 21.30. Спал я не менее трех часов. На удивление, прекрасно себя чувствовал. Только замерз, как суслик. И еще мочевой пузырь настойчиво требовал осушения... Потом пришли доктор, старпом и Антоха, и со смехом рассказали, как я в обнаженном виде порывался уйти домой и никак не хотел ложиться в постель. Старпом был доволен больше всех. Командир, здраво рассудив, что такое ЧП как выпадание за борт прикомандированного офицера во время учений его экипаж не украсит, повелел сей инцидент в вахтенный журнал не заносить. Тем более, доктор заверил его, в отсутствии ощутимого ущерба моему организму от купания после проведенных им лично медицинских мероприятий. Что, правда, то правда, я не подхватил даже насморка. Отделался лишь разбитой переносицей и полностью испорченной формой. После такого пребывания в морской воде мои саламандровские сапоги разлезлись по швам, шинель и вся остальная одежда так пропитались солью, что она выступала даже после двух или трех стирок, и полностью пришла в негодность.
Матроса из боцманской команды, ответственного за ограждение рубки, наказали в узком кругу. Меня же доктор заверил, что если бы не выпитый на посошок спирт, то, скорее всего я бы с ним уже не разговаривал.
Кстати, после моего "одиночного" плавания он не поленился и замерил температуру забортной воды. Что же, минус два, не так уж и много...