О подлости, Порядочности, и Профессионализме
рассказ-быль

Чтобы не сложилось впечатления о летчиках как об алкоголиках-лентяях, которые боятся прыгать с парашютом, а в свободное от водки время заняты придумыванием тупых шуток над сослуживцами, вот вам быль из былей. Смеяться здесь будет практически не над чем, хотя тема пьянства присутствует. Специфика, однако.
Кто не читал предыдущих опусов, напомню, что речь в них идет о суровых буднях пограничной авиации и замечательных людях, с которыми мне повезло служить.

Утром 5 декабря 1995 года я проснулся от жуткой головной боли, сухости во рту и тошноты. Обычно это состояние характеризовали фразой «как Кошики во рту побывали». Вася Кошик был особистом, курировавшим наше авиационное направление, зарекомендовал себя мужиком невредным и компанейским, но уж больно его фамилия с дежурной шуткой хорошо сочеталась. Накануне мы всем экипажем отдыхали на Паратунке. Это такая речка, вытекающая от подножья камчатских вулканов, горячая и несущая в себе гору полезного радона. Каждая уважающая себя организация на Камчатке имела собственную «паратунку» с банькой и бассейном. Мы, естественно, отдыхали на «пограничной паратунке».
Организовано все было на ура. По дороге в УАЗик-буханку было закуплено и загружено немеряное количество окорочков, пряностей и жидкостей для их засола, сопутствующих закусок и вино-водочных изделий. В сопровождении УАЗика-козла наша дружная компания в комплекте с парой-тройкой штабных окружных офицеров без лишних задержек доставили себя и снаряжение к месту организованного отдыха пограничников. Начали с вина и куриных шашлыков, продолжили водкой и ими же. Когда нанизывать и следить за шампурами стало некому, взгромоздили бачок с остатками курятины и заливки прямо на огонь, назвали это блюдо шурпой и продолжили отдых уже в бассейне, передавая по кругу бутылки с шампанским (пили из горла). Потом была «шурпа» и водка, потом провал в памяти, потом продолжение банкета на квартире одного из штабных, потом упертые в бока руки его жены и долгая дорога в гостиницу. Так я упивался всего два раза в жизни. Первый раз по неопытности (его я описал), второй - на почве «нер азрешимых» семейных проблем.
Усугубляло ситуацию то, что просто уйти в полет нам не светило - сначала полет «на класс» молодого штурмана - Андрюхи Ермакова вместе с летчиком-инспектором авиаотдела округа. Дорога на аэродром и подготовка к вылету прошли как в тумане. Экипаж, презрительно-жалостливо поглядывая на ужравшегося правака (правак - правый, второй пилот многоместных самолетов), освободил меня практически от всех обязанностей, лишь бы медконтроль прошел. Прошел, погулял по холодку, полегчало. Мое рабочее место занял проверяющий, а я занял лавку в салоне, с отвращением разглядывая закупленные в преддверии Нового Года и Дня части «гостинцы» - десяток упаковок спирта, по нескольку водки, вина, шампанского, майонеза, шоколада, круги сыра, батоны колбас, коробки с яйцами, фруктами, селедочными консервами, мешки и сетки с картошкой, луком, капустой и т.д. и т.п. Голодный край - Чукотка, яйца и молоко считались лакомствами и каждый вылет в Магадан или на Камчатку сопровождался мно гочисленными заказами семьи и сослуживцев.
Слетали, вроде Андрюху ногами не пинали, видать успешно прошло, экипаж повеселел. Ближе к вечеру вылетели на Магадан. Работа в кабине ночью успокаивает, ровный гул и привычная «цветомузыка» на приборных панелях помогли восстановить работоспособность. Говорят, что разреженный на высоте воздух также помогает от похмелья. Не знаю, по одному разу трудно судить, но в тот раз мне полегчало точно.
Сели, зарулили в лесочек на стоянку пограничников, пособирали свои баулы - и в гостиницу при аэропорту. Из гостиницы привычной тропой мимо памятника Ан-12 - к аэропортовским ларькам, но не за спиртным, как обычно, а за кефирчиком. Есть никому не хотелось. Спали без снов и предчувствий.
Утро тоже не предвещало никаких сюрпризов. Все было как обычно. Медконтроль, завтрак - и на стоянку. А там уже дурдом и доктор со шприцем - возле самолета вывалена куча каких-то бебехов объемом на пол-боинга, стоит пара-тройка машин и возле запертого борта вьется стая народа. Вообще-то при полной заправке и штатном снаряжении грузовместимость Ан-26 2100 - 2200 кг. или 22 человека (из расчета 100 кг «на рыло» согласно приказа ГК ВВС 19-лохматого года). Но, как показывает практика, перегруза в тонну этот чудный лайнер практически не замечает. Вот две и более - да, разбег заметно увеличивается, да и высоту набирает неохотно. В тот раз мы набрали не менее 4,5 тонн, а именно: чернопогонного прапорщика с семьей и домашним скарбом, который летел служить в Бухту Провидения в райвоенкомат (за какие грехи, интересно его так законопатили), несколько неподъемных ящиков с авиазапчастями для нашей ТЭЧ, человек 10 пассажиров разной степени причастности к погранвойскам (в их числ е инженер нашей эскадрильи и Дима Соснов - молодой тогда еще пилот-вертолетчик нашей же части). Все пассажиры с багажом, каждого смело можно за 200 кг. считать. Из подъехавшей черной «Волги» выскочил щупленький и шустрый попик - как потом выяснилось «командующий северо-восточным церковным округом», как их там, то ли архиепископ, то ли митрополит. Вслед за ним вылез «отец водитель» - здоровенный детина с окладистой бородищей и дьяконским басом. Он запустил лапы в недра стоящего рядом микроавтобуса и достал оттуда махонький, килограмм на 60-80 ящичек. «Куда груз ставить, владыко!»- прогудел он, держа ящик на вытянутых руках. «На землю, пока, на землю», - объяснил я ему, - «а там посмотрим».
Погрузка - святая обязанность правака, но исполнять свой «священный долг» я не спешил, ибо объем груза превышал все виданные мной ранее разумные пределы, особенно с учетом уже лежащих в салоне гостинцев. У пришедшего вскоре Георгича волосы встали дыбом, когда вся эта орава накинулась на него с требованием немедленно начать погрузку, ибо у каждого в загашнике была заветная фраза «я от ..... (фамилию вставьте сами)», которая должна была послужить пропуском на вожделенный борт. Первым командир отсек от погрузки несчастного прапорщика с семьей, вслед за ним с полдюжины пассажиров, а последним - «владыко», который приволок не только три маленьких ящичка «божественной» макулатуры, но и кро-о-охотный, килограмм на 150 колокол для строящейся в Анадыре церкви.
Тут подъехал командирский УАЗик, который увез Георгия Георгича в недра части, а обратно привез с готовым (наверху) решением - «прапорщика взять». Тихо матерясь, начали вытаскивать свой груз, чтобы разместить с учетом требований центровки мебель и прочий скарб несчастного служаки. Пока грузили, не заметили, что УАЗик снова приехал и увез Жору. Короче, за 3-4 раза вышестоящее начальство «разместило» на нашем борту всех. А что, штурвал-то не им тягать и магаданские сопки по курсу взлета не им перетягивать, да и ответственность в случае чего, как показали дальнейшие события, тоже нести не им.
Однако взлетели, наскребая высоту буквально по метрам. Эшелон 5400 смогли набрать только к Чайбухе (по карте можно глянуть, как это далеко). Пришла пора немножко расслабиться, отключив «бортшпиона» в лице речевого самописца или «черного ящика», хотя он на самом деле оранжевый шар. Вообще-то на панели МС-61 (магнитофон самолетный) есть рычажок ВКЛ, но хитрые конструкторы сделали так, что при отрыве от земли передней стойки, магнитофон включается, даже будучи ВЫКЛ. Не менее хитрые пилоты моментально сообразили, что помимо этого в цепь питания МС включен предохранитель, выкрутив который можно парализовать не в меру самостоятельное устройство.
Погода в Анадыре, где надо было сесть для дозаправки, постепенно портилась. Когда мы вышли на рубеж начала снижения, она была где-то 300х3 (т.е. 300 метров - нижний край облаков, а 3 км. - видимость).
- Анадырь-контроль, я 52156-й на рубеже начала снижения, расчетное прибытия 14.30.
- 156-й, снижайтесь на привод 1500, посадочный 08.
- Понял, на привод 1500.
Экипаж притих, я снижал нас всех в сторону Анадыря, командир задумался о своем, лишь шевелил губами, наверное, подсчитывая дебет-кредит своих финансово-продовольственных операций. Борттехник Санька Парамоненко, сгорбившись на насесте борттехника, безучастно смотрел на приборы. Гена Король - штурман инструктор и наставник Андрюхи Ермакова стоя в проходе, склонился над штурманским столиком, по другую сторону которого вовсю потел и шуршал навигационной линейкой (деревянным калькулятором) Андрюха. Бортрадист, старейший и самый авторитетный прапорщик в части, начинавший еще на Ли-2, Черняев Михаил Федорович (для своих просто Федорыч) посматривал в свой иллюминатор на всплывающие снизу облака. Монотонные будни разорвал бодрый голос бортмеханика Ильдара Рахматулина: «Командира, стабилизатор норма!» «Хорошо», - буркнул Георгич и взялся за штурвал.
Помолчали.
-156-й, Анадырь-контроль!
- Анадырь-контроль, отвечаю.
-156-й, погода за нули (т.е. за 00 минут текущего часа) - ветер 40 градусов, 15 метров, видимость 1000 метров, нижний край 150, температура минус 15, сцепление ноль-пять.
- 156-й погоду принял, заход будет локатор, контроль по приводам.
- 156-й, ваш запасной?
- Анадырь-контроль, я 156-й, запасной Певек.
Георгич подумал, пожевал губами, обернулся и поманил пальцем Гену (я подхватил штурвал). «Царь!!!» - проорал он ему в ухо, - «погода в Дыре хреновая, сядь сам, пусть молодой погуляет». Гена с Андрюхой стали меняться местами. В кабину заглянул инженер части, увидел смену состава и понимающе кивнул. «Что, погода дерьмовая?!!!!», - проорал он Парамону. Тот только кивнул.
- 156-й, привод, 1500.
- 156-й, снижайтесь к третьему 900, эшелон перехода..., давление...
- 156-й, понял.
- Влад, куда гонишь, (это уже мне), поддерни нос дай шасси выпустить. Поддергиваю нос, скорость падает менее заветных триста км/ч. «Шасси выпустить!» «Выпускаю», - отзывается Парамон. Опускаю нос, задумчиво рулю к третьему развороту.
Царь: - На третьем, курс 98.
Я: - Занимаю.
Георгич (в эфир): - 156-й на третьем.
- 156-й, выполняйте третий, к четвертому 600
- 156-й, понял.
Жора поудобнее устраивается в кресле, берется за штурвал, слегка покачивает самолет. Мы с командиром летаем не первый год, и оба знаем, что теперь в нормальную погоду я должен убрать лапы со штурвала и наслаждаться бездельем. Но не сейчас. Я на показ расслабляю кисти, встряхиваю ими в воздухе и «мягко» берусь за штурвал. Сейчас командиру надо помогать, не мешая.
Георгич: - Закрылки 15
Парамон: - Выпускаю... Самолет медленно начинает опускать нос и слегка «вспухает»
Царь: - Подходим к четвертому... на четвертом
- 156-й на четвертом, шестьсот
- 156-й, выполняйте.
Георгич: - Закрылки 38
Парамон: - Выпускаю 38. Наш самолет-кормилец еще больше задирает задницу, теперь в хорошую погоду ВПП проецировалась бы прямо на центр лобового стекла.
- 156-й, Анадырь, (голос диспетчера напряжен) погода сто на тысячу (т.е. 100х1), временами снежный заряд, ухудшение до 60 на пятьсот метров.
- Анадырь, 156-й, погоду принял, будем садиться.
- 156-й, вас понял, на курсе, выше 50, ухОдите влево.
- 156-й, понял, 550 (здесь имеется в виду текущая фактическая высота по радиовысотомеру).
В кабине все серо, вокруг облака, в начале третьего уже заканчивается недолгий полярный день. Самолет слегка потряхивает спустившимся с анадырских сопок ветерком. Под нами Анадырский залив, на берегу которого на удалении 4 км от торца полосы стоит дальняя приводная радиостанция, невидимая из-за окружающей срани, но легко обнаруживаемая стрелкой радиокомпаса.
- 156-й, на глиссаде, левее 50
- Понял, 300
Парамон: - Командир, правый... о, уже нормально. Я краем глаза успеваю заметить, что стрелки на трехстрелочном индикаторе правого двигателя (давление и температура масла, давление топлива) дернулись и встали в нормальные положения. Тут-то меня и стукнуло, сознание еще не верило, но той самой «пятой точкой» я почувствовал, что наш экипаж вытащил «счастливый билетик» на поединок со смертью. За грудиной возник неприятный сосущий холодок.
Парамон: - Во, опять, падает давление топлива, падают обороты. Краем глаза и я успеваю заметить устойчивое падение параметров двигателя, руки плотнее обхватили штурвал.
Через мгновение реакция командира «Флюгер правому». Вот оно, началось. Эта команда разрезала наши жизни на «до» и «после». И начало подниматься в душе мутное чувство протеста. Почему я? За что? Почему на моем месте не оказался настоящий профессионал из героических летческих фильмов со стальными нервами и яйцами? Нахрена мне сдались эти ордена... посмертно? Что сделать, чтобы оказаться сейчас у себя дома, да черт с ним, хоть и в палатке на КМБ первого курса училища? Героизировать себя не буду, но страха не было. Сознание еще орало «Бля-а-а-а!!!», а руки и подсознание в которые долгие годы учебы, тренажей за партой и в кабине, полеты на тренажерах и реальные вылеты на «учебный отказ» двигателя вдолбили нужную последовательность действий, уже щелкали выключателями, закрывая отбор правому и резко уменьшая левому двигателю.
«Влад, помогай», - прохрипел по СПУ чужим голосом Георгич. Я схватил штурвал и понял, нам не справиться. Усилия под сотню килограмм + килограмм 50 на педали.
- 156-й, отказ правого, двигатель зафлюгирован, обеспечьте контроль захода.
- 156-й, понял, ниже 50, правее 100. Всем бортам, выход в эфир по крайней необходимости.
Царь: - Командир, уходим вправо, влево 20.
Георгич: - Пытаюсь, Гена, пытаюсь.
А мы и правда пытались, но тщетно. Штурвал уже стоял «раком» влево до упора, так же до упора была дана левая педаль. Наши с Жорой руки тряслись, из-под гарнитуры побежали первые капельки пота. Самолет с медленно увеличивающимся правым креном уходил вправо, в анадырские сопки. «Правее 200, ниже 100», - Генин голос спокоен, как на тренаже. «Запускайте РУшку», - это Федорыч. Через мгновение Жорина реакция: «Закрылки 15» «Есть закрылки 15», - дублирует команду Парамон. «Запуск третьему, Влад, держи штурвал». «Да держу же», - кряхчу сквозь зубы. Ну почему же так тяжело? В учебных полетах на отказ двигателя после флюгирования наступала лафа - чуть дашь педаль или слегка прикроешься кренчиком - и хоть час лети. Может не зафлюгирован? Искоса смотрю вправо. Вроде нет, лопасти медленно вращаются.
- 156-й, правее 250
- Командира, крыло, стабилизатор норма! - Ильдар как луч света в темном царстве.
Командир убирает левую руку на панель запуска РУ-19, правую перебрасывает на кнопку связи, отвечая диспетчеру, и на штурвал наваливается свинцовая тяжесть. Теперь самолетом управляю я один, и любая моя ошибка будет стоить жизни мне, экипажу и полутора десяткам «заложников» в салоне. Я не просил этой ответственности!!! К черту!!! Сейчас руки не выдержат!!! Командир, быстрее!!! Сознание разделилось. Его бОльшая часть беззвучно орет матюги вперемешку с «не хочу, не буду» и «за что?», вторая часть обегает взглядом приборы, фиксируя малейшие отклонения. Крен потихоньку уменьшается вместе со скоростью. Несмотря на взлетный режим на левом двигателе самолет идет со снижением, неустойчиво покачивая носом. Еще чуть меньше скорость - и он сорвется, вывалится из потока, устремившись к мерзлой тундре. Руки отказывают. Подныриваю плечом под штурвал, встряхиваю кистями, вытираю взмокшие ладони о «ползунки». Перед глазами в 10 сантиметрах маячи т непривычно большой авиагоризонт. Выныриваю, перехватив штурвал как рычаг.
Вот командир взялся за штурвал, можно «передохнуть». Отрываю правую руку. Неведомо откуда родившийся во мне профессионал со стальными яйцами уже все проанализировал, и он сейчас выключает противообледенительную систему правого двигателя, крыла и хвостового оперения, закрывает отбор - сейчас нам важен каждый килограмм тяги, чтобы уйти на второй круг подальше от земли.
- Высота 50, правее... короче, на полосу не попадаем.
- Понял, Гена.
Боковым зрением замечаю в правом окне мелькнувший в разрыве облаков кусочек земли. До неё метров 30-40, а на ней, бля-а-а, твоюмать, «бочечки» топливохранилища. С ожесточением впериваюсь в приборы, за стеклом мелькают облака. Усилия на штурвале уменьшились, и нам уже пришлось повернуть слегка вправо. Еще секунды 4-5 и выйдет на максимал РУшка, подарив нам бесценные 900 кгс тяги и шанс на спасение. Можно будет убрать шасси, а набрав метров 100 и закрылки, лобовое сопротивление уменьшится, можно будет повторить заход.
Толчок, скрежет, ощущаемый не ушами, а позвоночником через кресло, звук рвущегося металла. Успеваю обеими руками отжать штурвал от себя. Сознание суживается до черного кружочка с логотипом «Ан» на штурвале. Меня трясет и подбрасывает, через кабину летят комья снега и мерзлой земли. Сели, бля! Сколько времени требуется, чтобы от дальнего дойти до полосы?(отказ был на высоте 220 метров). Секунды, растянувшиеся в часы.
Тишина, что-то стекает из носа по подбородку и дальше на шею. Ничего не болит, руки шевелятся. Жив, отстраненно констатирует сознание. «Покинуть самолет!» - орет Георгич. Открываю правую форточку, почему-то её не заклинило, неуклюже вылезаю мордой вперёд. На обшивку над аккумуляторным отсеком падают красные капли. Сзади сопит и подталкивает меня в обтянутую ползунками корму Парамон. «Не толкайся!» - обиженно ору ему вполоборота. Не хватало еще мордой об землю дерябнуться. Парамон начинает ржать. Позже он объяснял, что это не истерика, просто моё обыденно-обиженное «не толкайся» представляло разительный контраст с ситуацией. Слез, принимаю вылезающего из ставшего непривычно низким самолета Парамона и остальных. Под ногами у них похрустывают яйца-киндерсюпризы, которые были куплены под заказ и для сохранности уложены справа от кресла. «Все живы?!!!» - кричит в салон Георгич. «Вроде да», - глухо отзываются оттуда.
Весь низ фюзеляжа сплющен. Лопасти долбанного правого двигателя загнулись в экзотические ятаганы, левый отсутствует напрочь. От него осталась только красная от жара «выхлопная труба» по которой стекает, шипя, какая-то жидкость. Воняет керосином. Снег вокруг самолета покрыт разноцветными пятнами АМГшки, масла и керосина. За центропланом справа зияет здоровый разлом. Борозда в 160 метров (как намеряла комиссия), начинающаяся сразу за оградой склада ГСМ, обильно усыпана кусками обшивки, обломками шасси, какими-то агрегатами, рваными коробками и прочим хламом. Впереди в 20-30 метрах невысокий, но крутой бережок тундровой речушки, шириной метра в 2. Нда-а-а, на 50 метров ближе, или дальше, нас бы по частям вытаскивали из кабины. Ювелир Жора.
Георгич по габаритам не проходит в форточку. Выбиваем верхний аварийный люк, вытаскиваем командира. Он немедленно берет ситуацию под контроль. «Гена, ищи аварийную радиостанцию, включай, докладывай. Влад, Ильдар, ищите караул или охрану склада, там должен быть телефон или рация. Остальные - охлаждать левый двигатель, ищите огнетушители». Мы с Ильдаром уходим по «тормозному пути». Да, наша работа далеко еще не закончена. Оборачиваясь, видим, как экипаж горстями швыряет снег на шипящую трубу выходного устройства. Переваливаем за гребень сопочки, на которой размещены бочки, видим невдалеке будку-вагончик. В будке два маслопупых бойца с испугом смотрят на двух странных кадров без шапок и курток, один с окровавленной мордой. «Телефон есть? Соединяй с коммутатором», - беру я ситуацию в свои руки.
- Коммутатор, соедини с командиром. С командиром я сказал! Капитан Корнеев говорит, пограничные войска. Срочно, я сказал!
- Товарищ полковник, - награждаю я неведомого собеседника максимально возможным титулом, - докладывает капитан Корнеев, погранвойска. Только что в районе склада ГСМ Вашей части сел на вынужденную пограничный самолет. Я член экипажа. Прошу оповестить аварийные службы аэропорта и погранкомендатуру. Нет, это не шутка. Перезвоните сюда через 10 минут и проверьте! А мы пошли обратно - там женщины, дети, возможно, раненые. Всё!
«Курить есть?» - обращается Ильдар к перепуганным бойцам. Те молча протягивают пачку «Примы». Берём по сигарете, выходим на крыльцо. По повороту проходящей рядом дороги проезжает УАЗик. Бегу вслед, ору, машу руками. Меня то ли не видят, то ли мой видок не внушает доверия - левый глаз заплыл, из носа кровавая юшка. Алкаш алкашом. «Эй, братва, по очереди дежурите, один на крыльце, тормозить все машины, второй у телефона». Вытаскиваю одного за рукав из домика, тычу пальцем в сторону здоровой сопки: - «Самолет там».
Бредем с Ильдаром обратно, посасывая сырую и горькую «Приму». Холодно, болит подбитый глаз и спина. Пытаюсь идти, задрав голову, с комком холодного снега на переносице. Помогает, кровь остановилась, но в левой ноздре все распухло. В оставленной самолетом борозде видим валяющуюся целехонькую бутылку спирта из наших гостинцев. ЧуднО, самолет вдребезги, а ей хоть бы хны.
А возле самолета кипит жизнь. Невдалеке от места аварии из бутылок со спиртом, драных коробок и растущих рядом кустиков горит костер, вокруг него тусуются опустошенные, с бессмысленными глазами пассажиры, бродит с разбитой головой Андрюха Ермаков и инженер, вцепившийся в свою спину. Блистер штурмана разбит, возле него валяется огнетушитель. Найденным где-то бинтом пытаюсь забинтовать Андрюхину голову. Навыков никаких, бинт короткий, соскальзывает. Получается что-то типа индейской повязки, чтобы уши не мерзли. Андрюха постанывает и порывается сесть на снег. Поддерживаю его и вполголоса отчитываю: «Держись, не хватало еще яйца отморозить». По окрестностям разносится звонкий голос Ильдара «Туда не тащы, здэсь она не проходи, чо, не видишь!» Подхожу ближе и по суете и репликам понимаю, что внутри самолета раненый, завален грузом и его пытаются извлечь. Но в аварийный люк не проходит, в форточку тем более, входную дверь заклинило. Осуждают вопрос перетаскив ания через груз к разлому в фюзеляже.
- Кто?
- Дима Соснов, ногу сломал
Возле ограды склада практически одновременно появляются пограничная «шишига» и красная аэропортовская пожарка. Взмокший Парамон тыкает меня в бок: «Беги к спасателям за ломом, дверь вывернем». Бегу, увязая в неглубоком снегу. Навстречу бегут пожарники и пограничники. На бегу спрашиваю пожарников: «Лом есть?» «Нет», - и бегут мимо меня. Медленно охреневаю, как это, нет. Возле пожарки стоит, заложив руки за монтажный пояс, здоровенный дядька в брезентовом костюме. Мчаться за орденами он явно не собирается.
- Лом есть?
- Глянь на борту.
Снимаю с борта тяжеленную железную палку, слегка сгибаясь, бреду к Парамону. Андрюха все-таки сел на снег. Рявкаю, он не реагирует. Дверь уже слегка приоткрыта. Через 5 минут при помощи лома и какой-то матери дверь выворачивают из борта. Дима громко матерится и орёт при попытке вытащить его из самолета. Жора принимает мужское решение. Пошарив под Димой, достает пузырь шампанского, одним движением срывает пробку с фольгой и сует горлышко Диме в рот. Минут через 5 Дима, давясь пузырями, выхлебал её в одно рыльце. Ждем ещё минут 5, пока общий наркоз подействует. Тем временем появляется «буханка» санавиации, из неё выскакивает и бегает, кудахча, вокруг нас полненькая врачиха. Руки у неё почему-то пустые. Гена, постучав пальцем по лбу, отправляет её за медчемоданчиком. Вытаскиваем пострадавшего, укладываем его на дверь. «Обезболивающее, потом шину наложишь,» - командует Георгич подрастерявшейся докторше. «У меня нет обезболивающего, есть только наркот ики». Блин, и здесь лома нет. Медленно и тихо, как помешанной, Георгич объясняет: «Это оно и есть, доставай». Достает, руки у женщины трясутся, колпачок со шприц-тюбика снять не может. Жора берет ее руку в свою лапищу, свинчивает колпачок, так же, не отпуская руки, втыкает иглу Диме в бедро, сжимает. На пригорке показались еще несколько единиц техники. Вокруг самолета бродят какие-то темные личности. Помогать не пытаются, что-то поднимают и рассматривают. Пассажиры и мы периодически их шугаем, старший погранец отправляет «шишигу» за подмогой на заставу. Сердобольные спасатели с докторами уговаривают нас: «Мужики, ё###те, хоть 100 грамм, легче станет». «Идите на##й, со своими советами», - отзывается Жора. И в полный голос: «Пассажирам по 100 грамм, экипажу ни капли. Все слышали?» Бывалый, мудрый мой командир, как ты был прав!
К самолету подлетает гусеничный ГТС. «Поедешь с Димой», - коротко командует командир. Диму на двери грузят в кузов, накрывают чьей-то курткой, я лезу следом. ГТС мчится, покачиваясь и подпрыгивая на неровностях, Димка стонет и тоненьким пьяным голосом матерится. Я успокаиваю. Кого? Себя, его?

С этого момента героико-трагическая часть закончена, начинается рассказ о подлости и порядочности.
Сдав Диму в приемный покой военного госпиталя, я вышел на крыльцо и увидел, что водитель ГТС поджидает меня.
- Куда едем, командир?
- Обратно, к самолету.
На обратном пути попали в натуральную пробку. К месту аварии тянулась бесконечная вереница мотоциклов, «Буранов», УАЗиков и прочей техники. Были это просто зеваки или шакалы-падальщики, не знаю, не хочу терять веру в северян. Возле борта уже было пусто, не считая пограничника с автоматом. «Стой, назад». «Отстань, дурень, я за своими документами и курткой приехал». Оттолкнув бойца плечом, я полез в самолет. На удивление легко отыскал в куче хлама свои сумку (авария аварией, но хоть умыться и трусы поменять надо будет?) и куртку. Возле раздавленных шоколадных яиц на своем рабочем месте отыскал и шапку. Вышел, потрепал бойца по плечу: «Не ссы, нормально все, это мои вещи, вот, видишь, удостоверение. Просто объяснять не хотел, денек был ... тяжелый». Из носа снова идет кровь. Со слов бойца понятно, что экипаж увезли в госпиталь.
В госпитале царила какая-то нездоровая суета (у меня батя - начальник госпиталя, знаю, что говорю). По коридору мимо «сбитых летчиков» постоянно носились врачи, сестрички и больные, старательно «не глядя» на нас. За полчаса по моим наблюдениям мимо нас пробежал весь наличный состав военной больницы, после чего пошли по второму кругу. Видимо сверху поставили задачу - найти хоть малейшие следы алкоголя в наших организмах, потому как нас заставили: дышать в стакан, дышать в трубку, лизать индикаторную полоску, пИсать (в баночку) и сдавать кровь. Ноль. Спасибо тебе, Георгий Георгиевич, а также нашей пьянке 4 числа и кефирному бдению накануне! Пока сидели, выяснилось, что у Андрюхи, нашего инженера и одного из пассажиров компрессионные переломы (что-то вроде сдавливания хрящей от удара) позвоночников, лечение будет долгим и нудным, но даже на летной работе можно будет восстановиться.
Отвезли нас в гостиницу, уже ближе к 22.00. Все сразу ломанулись на переговорный. К чести руководства аэровокзала должен сказать, что звонки домой нам организовали бесплатно, по 5 минут на брата. Выяснилось, что примерно через полчаса после падения лайнера, Гениной жене позвонил какой-то доброхот и конфиденциально сообщил, что её муж вместе со всем экипажем разбился вдребезги. Та в невменяемом состоянии кинулась к моей жене и уже обе - к командованию части. Командование ещё ничего не знало, и пребывало в полной безмятежности. «Какая авария, они 20 минут назад в Анадыре сели. Идите домой, мы все узнаем и сообщим». Еще через час командиру части позвонил мой тесть, услышавший сообщение о падении лайнера в новостях. «А вы откуда знаете? Я еще даже в округ не докладывал?», - удивился командир. А тем временем слух разнесся по всему городку, и в девяти семьях тихо плача, глушили спирт. Как рассказывала моя жена, пили без закуски вдвоем с Танькой, и не брало. Не то пол-литра, не то литр в переводе на чистый спирт выкушали, пока не пришла новость - ЖИВЫ. А вскоре позвонили и мы...
Пересказ дальнейшего будет долог и нуден, память сохранила лишь яркие отдельные фрагменты дальнейших перипетий. Вот так и напишу, фотокадрами.
Щелк, вспышка. Мы с Геной сидим в гостинице и вдвоем ваяем полетную документацию. Он - штурманский бортжурнал, я - справку о загрузке. Не для формальности пишем, для прокурора. Между нами открытый блок сигарет и пару раздавленных шоколадных яиц (больше жрать нечего). Вообще-то положено заполнять все это до полета, но кто ж знал... В это время под покровом ночи остальной экипаж на пограничном ГАЗ-66 приводил загрузку самолета в соответствие с моей будущей справкой. Летчики поймут, а остальным объясню, что столь плачевный исход полета пресловутым «перегрузом» не мог быть вызван. Под действием перегруза мы должны были грёбнуться на взлете или в наборе высоты. А через 4 часа полета после выработки топлива перегруз самоликвидировался, и все весовые параметры самолета пришли в соответствие с Руководством. Но, если госкомиссия в компании с прокурором нашли бы хоть граммулю алкоголя у экипажа в крови или хоть килограмм лишнего веса на борту - дальнейшее расследование буде т чисто формальным. «Ошибка экипажа». Как часто мы слышим эти слова в новостях. С каким умным видом втуляют нам смазливые и тупые телеведущие байки про перегрузы, зимнее и летнее топливо, штопоры и воздушное хулиганство. Мёртвые сраму не имут... Им все равно, а живым надо дело закрыть. Пилот всегда знает документированные и недокументированные возможности своей машины. Мы тоже хотим жить, а не быть оплеванными или награжденными посмертно. И по существующим правилам тех пилотов, которые на крохотных и пыльных афганских аэродромах набивали в свои АНы по 100 человек народа, стоя, надо было сразу после посадки вести под арест.
Щелк, вспышка. За тем же столом уже сидит следователь прокуратуры - молодой старлей в зеленых погонах. Мы с Геной надиктовываем в протокол короткие и четкие ответы: «Нет... не было... не участвовал... согласно руководящих документов... в установленном порядке». Через час прокурор сдается: «Мужики, без протокола объясните, как все было, я в ваших авиационных терминах ничерта не смыслю». Выворачивает карманы, мол диктофон не прятал. Переглянувшись, мы с Геной начинаем объяснять, увлекаемся и уже без утайки подсказываем, на какие моменты надо обратить внимание, попутно признаемся в «легком перегрузе». Рассказываем почему перегруз - это не в счет. Прокурор осторожно интересуется: «А правда, вы ночью ездили разбитый самолет дозаправлять. А то у вас якобы топлива на запасной не хватало, вот вы в срань и полезли». Мы с Геной начинаем неприлично ржать. Заправлять дырявую бочку бессмысленно, к тому же большинство авиационных приборов, в т.ч. топливомер при обрыве питания сохраняют последние показания. Сколько ни лей, ни в баках, ни на топливомере больше не станет.
Щелк, вспышка. Экипаж столпился на погранзаставе, где разместилась комиссия и следователь прокуратуры, возле двери председателя. Красный и злой после разговора с председателем Георгич объясняет нам, как и на чье имя писать рапорта с подробностями происшествия. Написали, Георгич на 7 листах, Гена на пяти, я - убористым неровным почерком - на трех. Лучше всех Ильдару - на полстраничке размашистым Жориным почерком (В «Ивановской эпопее» я писал - Ильдар с русским не в ладах) убойный рассказ «Командира, крыло, стабилизатор норма!». Смешно. Потом тоже самое с другим заголовком писали прокурору.
Щелк, вспышка. Мы курим с тем самым летчиком-инспектором, которому сто лет назад Андрюха сдавал на класс. Он вполголоса рассказывает, какие художества вытворяли на Камчатке при освоении Ан-72, даже на одном двигателе взлетали. Успокаивает нас: «Х##ня, мужики, я вижу, вы все сделали правильно. Вот только магнитофон послушаем, и сразу вам ордена навесим» (ага, с закруткой на спине, чтоб ткань не оборвали). А мы чем дальше, тем больше нервничаем. За первые полтора суток выкурили два блока сигарет вшестером (Федорыч давно бросил). А в это время неподалеку от сопки «Мария» прокуратура вместе с членами комиссии потрошит самолет, извлекая черные ящики, забирая пробы жидкостей из топливной, масляной и гидросистем, взвешивает груз.
Щелк, вспышка. Мы с Парамоном обреченно тащим из штаба Анадырского авиаотряда на заставу МН-61 - наземный брат того самого МС-61. Такое ощущение, что несешь свой приговор, ведь от этой тоненькой, тоньше лески, блестящей проволочки с нашими голосами зависит приговор комиссии. Сзади шаркает ногами дружный экипаж и полкомиссии. Георгич бурно возмущается действиями командира местного авиаотряда в купе с начальником аэропорта, придумавших байку про наш ночной рейд с дозаправкой. «Ну ты же, бля, летчик, зачем своей глупостью и незнанием матчасти позориться! Ну хотел ты от своих диспетчеров огонь отвести, придумай что-нибудь толковое, чтобы никто не пострадал». Да, в этой ситуации каждый на себя одеяло тянет, а нам суждено быть крайними.
Щелк, вспышка, часом позже. Комиссия и мы расшифровываем запись магнитофона. Сначала прослушали 2 раза целиком. Потом с остановками, с записью каждой фразы с указанием говорившего. Дико и непривычно слышать свои голоса, никто себя не узнает. На пленке НИ ОДНОГО мата! Даже Парамон, который не матюкнувшись чаю не напьется, и то слова лишнего не сказал. Только команды, быстрые, четкие, такие же лаконичные ответы. Снова и снова переживаем мы ситуацию, моя спина покрывается липким потом, руки трясутся, засовываю их между колен. Вот теперь пришел СТРАХ. Нас отпускают, молча идем курить, даже Федорыч. Одной сигареты мало, прикуриваю от бычка следующую, с трудом попадая в гаснущий огонек. Дрожь в руках проходит, спине мокро и холодно.
Щелк, вспышка. Последние кадры видеозаписи, снятой для прокурора. Парамон, покуривая, стоит на крыльце заставы. Сзади расстилается безбрежная тундра, на которой маленькой черточкой вдали чернеет наш самолет. Камера наезжает на его останки, слышен голос Парамона «Мужики, учите матчасть». Кстати, вечером второго дня Георгич тихонько пристыдил нас: «Поросята вы, хоть бы с самолетом попрощались, ведь он сам погиб, а нас спас». Командир, докладываю, я попрощался. Летом следующего года, возвращаясь из отпуска, вместе с женой через тундру сбегали к спасителю погладить его облезший серый бок.
Тут можно бы поставить и точку, но.... В ходе расследования ВСЕ отцы-командиры, щедро грузившие на наши шеи сверхнормативный груз, открестились от своих слов. Всех собак повесили на... командира экипажа, конечно. А когда комиссия официально вынесла вердикт «Действия экипажа признаны грамотными» и всплыл вопрос о поощрении, или, чем черт не шутит, награждении экипажа, один из этих деятелей своим решением вопрос замял. С резолюцией (устной, конечно): «Пусть спасибо скажут, что никого не посадили». Спасибо тебе, отец родной. Спасибо, что под аварию полчасти барахла списали, которое якобы в упавшем самолете было, а наши куртки и кожанки почему-то забыли в этот список включить. (С Чукотки вылетали в меховушках, а на Камчатке - там теплее - ходили в кожанках или ДСках).
А сослуживцам нашим отдельное спасибо. Без дураков, без иронии. Ни один из тех, кто давал нам деньги на закупку гостинцев, ни словом, ни намеком не дал нам понять, что «неплохо бы денежки вернуть». Благородство и подлость - они всегда рядом. А почему все подлецы среди командования оказались, а все рыцари среди «простых» летунов - фиг его знает, а я ответа не нашел.
Для специалистов сделаю ремарочку. Через 2 года подмосковный НИИ-11 вынес вердикт. «Разрыв мембраны на главной дозирующей игле» (это в недрах топливной автоматики). А как показали данные другого черного ящика, с момента отказа винт правого двигателя вышел на режим отрицательной тяги, и никакие телодвижения экипажа прекратить снижение уже не могли бы.
Кстати, в тот день упало 6 летательных аппаратов, в том числе и Ту-154 под Хабаровском, который потом пару месяцев в тайге искали, и Боинг где-то во флоридских болота, и Ми-8 в горах Кавказа, и даже какой-то Ан-2, вроде, ухитрился. Все вдребезги, кроме нас.
А Пасекова Георгия Георгиевича все-таки наградили. Хотели ему орден Мужества дать, а всем остальным по медали Нестерова. Дали командиру медаль Нестерова (остальным по фиге), и то хорошо, он больше всех заслужил. Все прошли через госпиталь, все потом летали, и Андрюха, и Дима, и даже 2 раза падавший (первый раз на Ил-14) Федорыч. А еще Георгич рассказывал, что когда мы пикировали на склон сопки «Мария» с грузом библий и церковным колоколом на борту, перед ним в облаках парил светлый образ Девы Марии с ребенком на руках, похожим на его сына. Прости мне, Господи, мой атеизм. (Это я на всякий случай ;-))

P.S. Всем неверующим могу выложить в Сети скан своей летной книжки с тем самым полетом + скриншоты той самой прокурорской видеосъемки (только Парамоненко Саня со своей заключительной фразой не вошел). У профи прошу прощения за некоторую беллетризацию авиационных терминов и фразеологии радиообмена. А причем же здесь профессионализм, спросите вы? Я думаю так, для летчика - это постоянная готовность к особым случаям от запуска двигателей, до их выключения, каждый полет, изо дня в день, из года в год. А будут эти особые случаи и сколько их будет - это как карты лягут. Но самое трудное - быть готовым действовать ежесекундно, не тратя время на размышления, но не бездумно. Ведь в наших руках - ваши жизни.
Аллес, в следующий раз чего повеселее вспомню.