РОКИРОВКА В ДЛИННУЮ СТОРОНУ
(злоупотребляя правами модератора, сегодняшний выпуск забираю под свою длинную и несмешную историю - КБ)

Ночью в пустыне пронзительно холодно. Если забраться в дежурный БТР и посмотреть в прибор ночного видения, то на экране будут видны две зеленые полосы: сверху, посветлей - небо, снизу, потемней - песок. И все. Змеи, ящерицы, ядовитые насекомые и прочая убогая и злобная живность остывают вместе с песком и ночью впадают в оцепенение. Иначе им нельзя: тот, кто выделяется, в пустыне не выживает.
Зато утром, когда из-за горизонта выкатывается шар цвета расплавленного чугуна, включается гигантская духовка и с тупостью и безжалостностью древнего, могучего механизма начинает извергать миллионы кубометров раскаленного, смешанного с песком воздуха. Камни не выдерживают и распадаются в серый, похожий на наждачный порошок, песок. Из него и состоит пустыня.
Сорок лет назад в пустыню пришли люди и построили аэродром. Я даже боюсь себе представить, чего стоило это строительство, но боевые возможности тогдашних бомбардировщиков не позволили выбрать другое место. Конечно, сначала нашли воду. Глубоко под песками лежит озеро, вода в нем скверная, солоноватая, но это - вода. Без воды в пустыне не прожить ни человеку, ни черепахе, ни даже змее, хотя змеи, вроде бы, не пьют.
Я сижу в пустой квартире и в сотый раз листаю путеводитель по Москве. Я нашел его в заброшенной гарнизонной библиотеке. Названия московских районов и улиц звучат, как нежная струнная музыка: Разгуляй, пруд Ключики, Сокольники, Лосиный остров.... В военном городке, затерянном в пустыне, прозрачная московская осень кажется сном, который утром изо всех сил пытаешься удержать в памяти, а он тает, как льдинка и исчезает.
Городок умирает. Раньше гарнизон утопал в зелени, о деревьях и цветах заботились школьники, у каждой клумбы были свои маленькие хозяева. Теперь цветы засохли, клумбы вытоптаны, а деревья пущены местным населением на дрова. Дома офицерского состава по большей части заброшены, туда вселились аборигены, жарят на паркете мясо, от чего выгорают целые подъезды. На белых стенах издалека видны черные хвосты копоти.
Жилые квартиры можно определить по кондиционерам на окнах. Кондиционер здесь - громадная ценность, его не купить ни за какие деньги. Старенькие "бакинцы" гремят и лязгают, но в комнате с кондиционером все-таки можно спать. Если кондиционера нет, то ночью приходится заворачиваться в мокрую простыню, просыпаясь оттого, что она высохла. Спать нужно на полу, который перед сном обливается водой. Некоторые спят под кроватями, уверяя, что так прохладнее.
Любой офицер, приезжающий в наш гарнизон, проходит три стадии.
Сначала он пытается стойко бороться с жарой, пылью и захолустным существованием, ведь он знал, куда едет, и ему неловко жаловаться. Потом пустыня начинает брать свое. Человек становится вспыльчивым, раздражительным, ему все не так. Начинаются тяжелые пьянки, походы по местным, считанным по пальцам одной руки, разведенкам. Потом обостряются все хронические болячки или появляются новые. У многих, приехавших здоровыми и веселыми людьми, начинает болеть сердце. Это самый тяжелый период. Потом... потом человек или ломается и уезжает или остается... как я.
Я здесь уже четыре года, два срока. На прошлой неделе прибыл мой заменщик, скоро я сдам ему дела и уеду отсюда навсегда. Потом будет госпиталь в Сокольниках и пенсия.
Сегодня - мое последнее дежурство. Нет, неправильно, нельзя говорить - последнее, примета плохая. Крайнее. Командир приказал заступить оперативным дежурным. Вообще-то инженерам оперативными ходить не положено, но людей не хватает, и на утвержденный график нарядов давно уже никто не обращает внимания. Наряд каждый день собирают из тех, кто под руками и более-менее свободен.
Командир сказал: "Заступишь сегодня крайний раз, а я вечером тебя навещу". Интересно, чего ему надо? Впрочем, удивляться жарко. Придет, расскажет. А может, и не придет.
И вот, я сижу на "Вышке" и бесцельно смотрю по сторонам. Впрочем, глаза можно закрыть. Все и так давно знакомо. Справа - выноса РСП, радиостанция и стол метеоролога. Слева - ободранный холодильник "Чинар", пара кресел, снятых с самолета, и столик. На столике - фарфоровый чайник, расписанный подсолнухами, пиалы и коробка с французским шипучим аспирином. Его мы пьем вместо газировки. Линолеум у входа протерт и видны серые доски, дыра аккуратно обита гвоздями, чтобы не рвалось дальше.
Передо мной пульт с громкими связями, телефонный коммутатор и бинокль. Бинокль прикреплен к пульту стальным тросиком, чтобы местные не попятили. Сейчас бинокль не нужен - полетов нет, бетонное покрытие прокалено бешеным солнцем до белизны верблюжьих костей, гудрон в термостыках плит не держится, течет, его заменили какой-то синтетикой. Слева на стоянке тихо плавятся пара транспортников и оранжевый вертолет ПСС, справа - позиция эскадрильи истребителей-перехватчиков. Там тоже пусто, даже часовой куда-то спрятался. А напротив КДП стоят еще четыре самолета с зачехленными кабинами, громадные, серебристые, на высоченных шасси, "стратеги" Ту-95МС. Почему-то их не успели перегнать в Россию, а теперь - поздно, мы на территории чужого государства. Новые хозяева неожиданно заявили, что эти Ту-95 должны заложить фундамент военно-воздушных сил суверенного государства. Россия с этим вяло не соглашается, переговоры, как хронический насморк, то обостряются, то надолго затихают.
Острый приступ военного строительства у новых хозяев, впрочем, закончился довольно быстро. На территории советской авиабазы появился суверенный штабной барак с невразумительным флагом перед входом, с утра в этом штабе кто-то появлялся, но после обеда здание пустело, личный состав убывал в неизвестном направлении, оставляя после себя неистребимую вонь немытых тел и перегара. Штаб оставался под охраной какого-то бушмена, который каждый вечер, обкурившись, выл на Луну свои бушменские песни, обняв автомат и по-хасидски раскачиваясь. Никакими авиационными вопросами эти граждане не интересовались и к самолетам ни разу не подходили.
Вскоре, однако, среди характерных пустынных физиономий замелькала одна вполне европейская. Ее обладатель старался выглядеть как можно более незаметным, но, шляясь по аэродрому, как-то невзначай подбирался к стоянке "стратегов" все ближе и ближе. Особист, заметив англо-саксонского негодяя, почувствовал приближение настоящей оперативной работы, прекратил пить до обеда и поклялся на походном бюстике Дзержинского его извести. Немедленно был составлен план изведения, который помолодевший от возбуждения и трезвости контрик поволок на утверждение командиру.
Вникнув в суть дела, командир, однако, решил по-своему. Он вызвал начальника штаба и приказал взять стоянки под круглосуточную охрану офицерским караулом с участием летных экипажей. Представляя скандал, который по этому поводу учинит летно-подъемный состав, НШ поплелся составлять график нарядов. Пилоты, однако, отнеслись к решению командира с неожиданным энтузиазмом. Зайдя как-то в класс предполетной подготовки, НШ был потрясен редким зрелищем: летные экипажи проверяли друг друга на знание обязанностей часового, заглядывая в книжечки УГ и КС, а штурмана вычерчивали на миллиметровке схемы постов и с нехорошим блеском в глазах прикидывали зоны кинжального огня.
За право заступить в первый караул и, возможно, грохнуть супостата, сражались, как за бесплатную путевку в Сочи. Империалисту, однако, оказался не чужд инстинкт самосохранения, потому что на аэродроме его больше никто не видел.
Солнце валится за капониры, быстро темнеет. Ночной ветерок посвистывает в антеннах, шуршит песком по стеклам. Здание КДП, остывая, потрескивает, поскрипывает, иногда, особенно спросонья, кажется, что по коридору кто-то ходит.
На магистральной рулежке появляется командирский УАЗик. Значит, все-таки решил приехать. Внизу щелкает кодовый замок.
- Товарищ командир, за время моего...
Командир кивает, не дослушав, и усаживается в кресло. Достает из портфеля пакет с бутербродами и термос.
Второй час мы играем в шахматы. Мои таланты ограничиваются умением переставлять фигуры, командир тоже далеко не Ботвинник, но старательно двигает фигуры, делая вид, что зашел на КДП случайно. Я, как положено дисциплинированному офицеру, делаю вид, что в это верю. Моему сопернику нужно делать рокировку, и он старательно обдумывает позицию. Впрочем, подозреваю, что он просто забыл, куда нужно ставить фигуры. Наконец, пытливый ум командира находит решение: как бы невзначай он смотрит на часы (в двенадцатый раз, я считал), отодвигает доску и говорит:
- Позвони связистам, пусть включаются, скажи, ждем гостей.
Кто бы сомневался...
Сонный дежурный связистов повторяет команду и через десять минут аэродром освещается. Командир включает выносные индикаторы РСП и, подтащив кресло, усаживается руководить посадкой. Вскоре на оранжевых индикаторах появляется засечка и медленно ползет вдоль черной линии безопасной глиссады, а еще через пару минут тяжелый Ил-76 аккуратно притирается к бетонке и катится в сторону КДП.
- Я на стоянку, - говорит командир.
Через четверть часа он возвращается в сопровождении троих незнакомых офицеров в летно-техническом обмундировании.
- Этой ночью, - говорит командир, - руководить будут они. А ты сиди рядом, и если что непонятно - поможешь.
Вновь прибывшим моя помощь не требуется. Старший усаживается на место руководителя полетов, а остальные, пошептавшись, уходят. На стоянке начинается какая-то осмысленная суета. Со "стратегов" стаскивают чехлы, что-то делают под фюзеляжами, со стороны автопарка появляются заправщики, "воздушки" и тягачи.
И тут до меня доходит: "Предполетная". Все-таки решили перегнать машины на Большую Землю, вот и славно!
Светает. Я дремлю в кресле, старший - по-прежнему на месте РП. По-моему, он и не вставал ни разу. В комнату входит один из офицеров.
- Товарищ ген... гм... Алексей Петрович, у первого борта готовность "Ч" минус пятнадцать. Остальные - по графику.
- Добро, - спокойно отвечает Алексей Петрович, - взлет самостоятельно, по готовности, в эфир не выходим, - и опять поворачивается к окну.
Через полчаса первая "Тушка", легко разбежавшись, растворяется в розовеющем небе. За ним вторая. И третья.
Проводив глазами последний бомбардировщик, старший оборачивается к нашему командиру, который уже успел вернуться на КДП:
- Ну что, пора и нам... не провожай. Дальше действуешь, как договорились. Вопросы?
- Никак нет, все ясно.
- Добро. И своих сориентируй, что базу будем закрывать. Нечего тут...
Гости быстро грузят оборудование в транспортник, короткое построение - и посадка. Заполошный рев турбин "семьдесят шестого" быстро стихает, на непривычно пустые стоянки вползает тишина.
- Ну, - говорит командир, - с этим разобрались. Теперь вот что. Завтра сюда, конечно, прибежит этот... Табаки, шум поднимет. С ним поступим так...
Шакал Табаки или просто Табаки считается "офицером по связи" с российским командованием, а, на самом деле, просто шпионит за нами. Свою кличку он получил за привычку жевать табак, общую мерзость характера и манеру разговаривать со старшими по званию, слегка приседая и скалясь золотыми зубами. Впрочем, в каком чине был сам Табаки, не мог разобрать даже особист. На его погонах красовались скрещенные сабли почти в натуральную величину, а на камуфляже он носил аксельбант.
Остаток ночи прошел спокойно, а утром мы с громадным удовольствием наблюдали, как Шакал Табаки, размахивая пузом и поливая бетонку потом, нелепой рысью бежит к КДП.
- Г-х-де самолеты?!!! - выдохнул он, едва взобравшись на вышку.
- Улетели, - невозмутимо ответил командир.
- Как улетели?!! - похолодел Табаки, чувствуя, как на его жирной шее затягивается петля ответственности.
Командир, используя жестикуляцию истребителей, показал, как.
- Зач-х-ем?!!
- Учения....
Трясущимися руками Табаки выхватил из кармана рацию и заголосил в нее. Рация в ответ что-то буркнула и смолкла.
- Приказываю самолеты срочно вернуть! - перевел обнаглевший от страха Табаки.
- Хорошо, - ответил командир, - я свяжусь с "Заветным".
- Я буду ждать здесь! - сообщил Шакал и плюхнулся в ближайшее кресло.
- В курилке - поправил я, - у нас сейчас совещание. Секретное.
Табаки прожег меня взглядом поросячьих глазок, но послушно отправился вниз и уселся в беседке.
- Не уйдет он, товарищ командир, - сказал я, выглянув в окно.
- Уйдет, никуда не денется, уже недолго, - взглянул на часы командир, - у тебя почитать ничего нет?
- Нет... разве что наставление по ИАС, настольная книга, можно сказать. Хотите?
- Ты что, инженер, опух? Сам его читай!
Командир подошел к окну, уперся лбом в горячее стекло и с отвращением отдернул голову. На стекле остался мокрый след.
- Достала жара.... Запроси-ка "Заветный", взлетели наши борта?
- Говорят, взлетели... Товарищ командир, а они что же, обратно...?
- Естественно, - холодно ответил командир, - а куда же еще? Обманывать хозяев, можно сказать, воровать у них из-под носа самолеты - некрасиво.
Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать. Может, правда учения?
Через час я уже слышал по радио веселую перебранку между экипажами, каждый из которых норовил сесть раньше других, а через полтора первый бомбардировщик со знакомым бортовым номером катился по рулежке. Однако что-то было не так. Я потянулся за биноклем и поймал на себе внимательный взгляд командира. Наведя бинокль по глазам, я пригляделся и...
- Так ведь это не МС-ки! А бортовые - наши... Странно...
- Ясное дело не МС-ки, - усмехнулся командир, - это "К", им, должно быть, уж лет по тридцать. Когда их в строй вводили, все помойки ограбили, запчасти искали. Боялись, не долетят. Но все по-честному. Четыре ушло, четыре пришло!
- А вдруг, заметят?
- Кто, Табаки, или эти, обкуренные? - командир кивнул в сторону суверенного барака. - Вот ты, инженер полка, и то не сразу подмену заметил, и никому об этом не скажешь, верно? И никто не скажет. Кстати, я тебе еще не говорил? Ты сегодня сдаешь дела, а завтра в ночь улетаешь на Большую землю, будет борт. Документы готовы, заберешь в строевом. Собраться успеешь?
Я киваю. Собирать мне почти нечего...