Как я защищал кубинскую революцию.
Окончание Часть 6. (В сокращении)
Цельнотянуто
Ник автора- remetalk


Отслужив два года в Стране Пребывания офицеры и прапорщики поступали в распоряжение министерского управления кадрами. Люди опытные утверждали, что «хорошесть» места прохождения дальнейшей службы прямо пропорциональны количеству и качеству привезённых офицером в управление сувениров. Сувенирами же подмазывались высокие союзные комиссии.

Флагманом бригадной сувенирной индустрии была центральная сувенирка, подчинявшаяся непосредственно комбригу. Кустарные мастерские были в каждом хозяйстве, но объёмы и качество были не те. Работало в сувенирке человек 7-8 бойцов комендантского взвода, официально числившихся курьерами и мотоциклистами. По отлаженным каналам в сувенирку свозилось сырьё - моллюски, кораллы, морские звёзды и экзотические рыбы, огромные черепахи и крокодилы, красное дерево. Что-то добывалось руками специально обученных солдат из Гуанабо, что-то путём санкционированного и подлежащего строгому учёту ченча. Проблемы были с деревом. Дело в том, что красное дерево на Кубе не растёт. Но ещё в дофиделевы времена кубинцы построили несколько ЛЭП, провода которых крепились на привезённые с Гаити столбы из красного дерева. Видимо, посчитали выгодным ставить дорогие, но не гниющие даже в тропиках опоры. Бригадой снаряжались отряды, с риском для жизни подменявшие драгоценные столбы бельевыми палками, обесточив! ая, иногда, целые деревни.

Свозимую в сувенирку живность умерщвляли и делали из неё эффектные чучела. Главный токсидермист, он же начальник сувенирки, Саня до армии закончил реставрационное училище. Как-то признался, что на гражданке муху стеснялся обидеть, а вот сейчас, при необходимости, может изготовить чучело хоть их меня, - рука не дрогнет.

Сувениром N1 считался крокодил. Однажды зимой Хока взял меня и Витьку в экспедицию, целью которой было обеспечить каждого офицера политотдела отдельным крокодилом. Рептилиями торговали крестьяне маленькой свайной деревеньки на болотистом берегу Карибского моря. Цена твёрдая - сантиметр крокодильей длины - песо. Хока выбирал средненьких - метра по два. Туземцы завязывали крокодилам пасти, измеряли и грузили в кунг автоклуба. Ни живого ни мёртвого крокодила без специального разрешения таможня с Кубы не выпускала. Разрешения с печатью министерства сельского хозяйства продавались тут же, 200 песо за штуку. Ехать назад было страшновато. Хока сидел в кабине, а мы с Витькой в кунге обсуждали, что будет, если хоть один из 15-ти крокодилов освободится из пут.

У клуба с сувениркой были традиционно дружественные отношения. Мы им помогали, чем могли, сувенирщики же иногда угощали нас черепаховым супом. Если не считать «Волги» начпо и «УАЗика» его зама, наш автоклуб был единственным серьёзным транспортом политотдела. Поэтому на Хоке лежала обязанность регулярного снабжения бригадных комиссаров сувенирами, книгами и фруктами. Частые поездки за фруктами сопровождались массой острых ощущений. Относительно легальным путём добывались лишь ананасы - их ченчили у знакомого сторожа по цене кусок мыла за штуку. Авокадо, манго, бананы, гуайява, кокосы, цитрусовые цинично похищались.

Водитель останавливал машину возле плантации, бортовой номер заранее исправлялся зубной пастой. От быстроты дальнейших действий зависела целостность кожных покровов - темпераментные крестьяне могли побить. Одна из поездок за авокадо чуть было не закончилась трагически. Из кабины Хока заметил большую кучу собранных и уже уложенных в мешки плодов. Сборщики работали метрах в восьмистах. Начклуба решил рискнуть. Мотор не глушили. Мы с Хокой в четыре руки закидывали мешки в кунг, Витька принимал. Уже на ходу захлопывая дверцу машины, я услышал, как об неё ударилось мачете. Ещё одна «мачетка» через окошко для киноаппарата влетела в кунг, краешком зацепив Витьку.

Как я защищал кубинскую революцию. 7. Дембель
В бригаде господствовало снисходительно-доброжелательное отношение к местному населению. Жители окрестных городков Нарокко, Сан-Антонио, Манагуа, питая к центру экономический интерес, были заинтересованы в развитии дружеских контактов. Тем не менее, инциденты всё-таки случались.

Однажды, охраняя парк одного из хозяйств, наш часовой увидел, как трое кубинцев пытаются стянуть брезентовый чехол БТРа. Услышав команду остановиться (команды на испанском языке заучивались наизусть), кубинцы бросились бежать. Двоим это удалось. Третьему пуля попала прямо в темя, когда он уже наклонился, чтобы пролезть под «колючкой». Убитым оказался учащийся расположенной по соседству школы Фиделя (интернат и ПТУ одновременно).На следующее утро к неогороженной стороне бригады подошла толпа однокашников убитого. Кубинцы угрожающе размахивали мачете, громко кричали, но подойти не решались. Прибывшие вскоре полицейские выстрелами в воздух разогнали толпу. Часовому наши командиры объявили благодарность и от греха подальше самолётом отправили в Союз.

Под Новый год двое наших, избив старика-кубинца, отобрали у него бутылки с «шилом» (самогоном). Старик пожаловался в штаб. Комбриг выстроил бригаду на плацу и устроил опознание. Негодяев нашли. Старику дали денег и уговорили не поднимать шум.

Вокруг бригады кормилось множество проституток, как местных, так и приезжавших подработать из Гаваны. Поскольку спрос превышал предложение (правда, не на много), цены сексуальных услуг в Нарокко были чуть выше общекубинских. Единичный акт стоил 10 песо или флакон «Шипра», или два бантика, или майка. Ночь на касе (la casa - дом) - 20 песо. Белые барышни ценили себя в полтора раза дороже. Учительница младших классов, чей гостеприимный дом был рядом с бригадой, брала с клиентов дополнительную плату за знание русского языка.

Рассказывали, что организовывая Учебный центр, Фидель лично интересовался тем, как будет удобнее советским товарищам - бордель внутри части или за её пределами. Наверное, это апокриф, но наличие заведения действительно лишило бы воинов-интернационалистов кучи проблем.

Проститутки охотно отзывались на русские имена - Надька, Валька, Светка. Комбриг как-то жаловался на разводе, что солдаты чаще видят блядей, чем командиров хозяйств. Он думал, что шутит.


Постелью служил заботливо уложенный кем-то в лесу лист фанеры. Проститутка приходила, как правило, в сопровождении ассистента. Первому встречному солдату в рекламных целях отдавалась бесплатно. Тот сообщал товарищам о приходе Надьки (Вальки, Таньки). Выстраивалась очередь. Пока барышня обслуживала очередного клиента, помощник сторожил полученную ранее плату.

Интересные отношения сложились у личного состава типографии с проживавшей через дорогу проституткой Танькой. Под забором и дорогой проходила дренажная труба, один конец которой выходил у типографии, другой - у Танькиной касы. Ширина трубы позволяла, не боясь патрулей, осуществлять коммуникации не только ночью, но и днём. Для семи советских печатников Танька была женой и матерью одновременно. Мужики носили ей продукты, помогали по хозяйству. Танька стирала, стригла, кормила по-домашнему и никогда ни в чём не отказывала.

Триппер подрывал боевую мощь бригады. Опасаясь позора и возмездия, редко кто из пострадавших обращался к врачам, предпочитая платные услуги фельдшеров срочной службы. На частную практику медицинское начальство закрывало глаза, хорошо зная, насколько ограничен ресурс койко-мест в санчасти.

Главным врагом бригадной медицины был гепатит. Знакомый врач рассказывал, что до постройки мощных кипятилок гепатитом болело до половины личного состава. Сырую воду запрещали пить под страхом смертной кары. Попавшийся комбригу боец без фляжки автоматически арестовывался на трое суток за членовредительство.

Жара и влажность очень способствовали всяким кожным болезням. Стоило два дня не помыться, как в паху и под мышками появлялась «розочка» - пунцовые пятна, доставлявшие острую боль. Вид с трудом переставляющего широко раздвинутые ноги соловья ни у кого не вызывал недоумения. Лечили «розочку» самостоятельно, втирая бензин.

За 200 дней до приказа, как велят воинские обычаи, я подстригся наголо, чем разгневал начальник политотдела. Губы я избежал исключительно благодаря приезду очередной московской комиссии. Однако, миновать этого, самого сурового из предписанных воинским уставом, наказания я так и не смог.

Карнавал на Кубе личным решением Фиделя перенесен с безыдейного февраля (День Святого Валентина) на сознательный июль (День Кубинской революции). В день карнавала в бригаде были выставлены усиленные караулы. Командиры провели с личным составом беседы, угрожая страшной карой за самовольное оставление части вообще, а 26 июля в особенности. Однако каждый сознательный воин понимал, что вряд ли судьба подарит еще один шанс увидеть настоящий карнавал в настоящей Америке... Я был дружен с майором Смирновым. Мой однобарочник, он служил в политотделе спецпропагандоном - старшим инструктором по спец. пропаганде и агитации. В военное время он отвечал за моральное разложение противника посредством листовок и призывов сдаваться через мегафон. В отсутствие боевых действий майор обязан был прослушивать вражеские радиоголоса и писать начальнику докладные о содержании подрывных передач. Многолетнее соприкосновение с потоками лжи и клеветы на социалистический строй сделало майора Смирнова яры! м антисоветчиком. На меня он смотрел как на человека науки и время от времени заходил ко мне в лабораторию с тем, чтобы узнать, что думают ученые-физики о загадке Бермуд или проблеме НЛО. Узнав о том, что майор едет на карнавал, я попросил взять меня с собой. Смирнов долго мялся, раздираемый конфликтом между офицерским долгом и дружеской приязнью. Я настаивал и, наконец, мы нашли компромисс: майор довозит меня до Гаваны, в бригаду я возвращаюсь самостоятельно, клянусь много не пить и даже под пытками не выдавать Смирнова в случае чего.

По Маликону - знаменитой гаванской набережной - непрерывным потоком следуют «эль баркос» - сцепленные грузовики, стилизованные под каравеллы. На кораблях, каждый из которых представляет одну из муниципий (районов) Гаваны, шоколадные мулатки неистово отдаются пламенному богу самбы. Карнавал нельзя смотреть - в нем нужно быть. Быть в нём трезвым и целомудренным нет никакой возможности. Сорбесса - кубинское пиво - продается только литровыми стаканами. После двух стаканов я позабыл и о майоре Смирнове и о первой части обещанного. Корабль, на котором я отплясывая самбу с жаркими мулатками, величаво проплыл мимо гостевой трибуны, с которой через полевые бинокли смотрело на карнавал уже было заскучавшее бригадное начальство. Как мне рассказал потом Сидоров, мы с девочками имели успех.

До бригады я добрался в полшестого утра. Понедельник - командирский день, офицерам полагается являться на службу к подъему. Убедившись, что меня нет на зарядке, комбриг в сопровождении штабной свиты и Рязанцева отправился в казарму с намерением лично покарать оборзевшего бойца по всей строгости устава. Солдаты на Кубе спят под накомарниками - марлевыми пологами, переходящими из поколения в поколение. Красиво расписанный накомарник дорогого стоил. Увидев на моем, доставшемся от Сереги, пологе изящной работы картуш с готической надписью «Ниже майора не будить!!!», комбриг велел перепуганному до смерти старшему лейтенанту Хоке одеть свои полковничьи погоны и разбудить меня. Поднять меня оказалось не просто. Высунув опухшее лицо из-под накомарника, высокого начальства я спросонья не заметил, а вид разгоряченного процессом Хоки в полковничьих погонах показался мне странным:
- Вы что, ох...ели, товарищ старший лейтенант???
- Встать!!!!!!!!!!!!!!!! - не в силах далее сдерживать ярость заорал комбриг. Десять суток ареста!!!!
Отсидеть мне пришлось всего шесть. Рязанцев исхлопотал у начпо мое досрочное освобождение - было много работы.

Не успел я насладиться обретенной волей - новая беда. Уснув на политзанятиях после ночи, проведенной в лаборатории за работой, я был подвергнут невыносимой пытке - проводивший занятие ответственный секретарь бригадной газеты капитан Кокунин поставил меня по стойке смирно и полчаса рассказывал о полном несоответствии моего морального облика требованиям к таковому, предъявляемыми партией и правительством. Не стерпев муки, я темпераментно изложил капитану свои мысли о нем, о партии и о правительстве. Капитан, не закончив занятия, побежал стучать на меня начальнику политотдела. Тот вызвал Рязанцева и приказал отправить меня в пехоту. В ответ на выказанное Рязанцевым недоумение, начпо показал ему толстую пачку рапортов, составленных особистами на основании доносов бывшего клубного художника Алишера. Моя филиппика в честь капитана Кокунина явилась последней каплей.

Пока готовились документы о моем переводе я наслаждался бездельем. Хока меня не трогал и я шлялся по бригаде, навещая друзей. Как-то, проходя мимо штаба, столкнулся с военным прокурором подполковником Романовым. И тут в моей голове родилась интрига, которой я горжусь до сих пор.

Военный прокурор бригады подполковник Романов был обладателем редкой по тем временам «мыльницы» и страстным фотолюбителем. Работал он в жанре ню. За отсутствием профессиональных моделей подполковник оттачивал мастерство на жене - тихой полной сорокалетней женщине. Проявлять пленки и печатать фотографии он доверял мне. Однажды, напечатав очередную порцию изображений голой прокурорши, я бросил их в промывочную ванну и занялся другими делами. Стук в дверь - пришел комбриг за своими семейными фотографиями. Стоя спиной к промывочному баку (про прокуроршу я забыл начисто) я с изумлением наблюдал за метаморфозами полковничьего лица.
- Это что за порнуха, бля?????!!! - полковник ткнул пальцем в бак.
- Это жена товарища подполковника Романова...
- Кто??? Где???
- Это искусство, товарищ полковник, это товарищ подпол....
- Пииии......дец!!! - удивился многобразию жизни комбриг, махнул рукой и вышел из лаборатории.

Встретив прокурора, я рассказал ему о своем грядущем переходе в гранатометчики. Как человек искусства, подполковник не мог мне не посочувствовать. В ответ на выказанную готовность помочь, я изложил прокурору стройный план: Романов забирает меня к себе, а за оставшиеся до дембеля два месяца я передаю свои фотографические навыки и опыт его секретарю ефрейтору Славику. Подполковник так возбудился идеей полного обладания собственным лаборантом, что тут же побежал просить комбрига о моем переводе в штат прокуратуры. Что было дальше знаю со слов адъютанта комбрига.
Отловив полковника в коридоре штаба, Романов завел разговор обо мне: «Отдайте мне бойца, товарищ полковник, ему служить-то два месяца... Парень неплохой, сболтнул лишнего... Пусть у меня послужит, заодно меня пофотографирует, жену на память пофотографирует...» Комбриг стек по стене, забившись в агонии. «Хрен тебе!!! Самому нужен!!! Я его полтора года готовил!!!», - в коротких паузах между приступами истерического смеха выкрикивал комбриг прокурору...

Видимо, в награду за доставленное удовольствие и в пику Романову, комбриг приказал меня оставить в клубе, но с тех пор иначе, как «антисоветчиком», не называл.

От штабных писарей стало известным расписание «барок» - идущих за дембелями кораблей. Первая - «Алла Тарасова» уходит 17 октября, пятая - «Тарас Шевченко» - 5-го января. После двух «залетов» я был уверен, что раньше января мне Страну Пребывания не покинуть. Хока взял мне соловья-стажера - старательного паренька, закончившего на гражданке техникум с дипломом «Мастер фотоателье». Учить его не надо было и я бил балду, смирившись с судьбой «пятибарочника».

Пятым кораблем уходили самые отчаянные залетчики. После ухода четвертого корабля пятибарочников отселяли в джунгли. Огромный шатер - человек на 100 - больше всего напоминал разбойничий лагерь. Дневальные боялись носить туда еду, оставляя бачки на полдороги. Управы на пятибарочников не было никакой, поскольку с уходом четвертого корабля командование теряло последний рычаг властного управления. Пятибарочники грабили огороды туземцев и беспробудно пили в ожидании дембеля, который неизбежен.

Однако начпо, решив, видимо, от греха подальше, избавиться от меня побыстрее, включил меня в список уходящих первым кораблем. На висевшей на стене лаборатории карте Мира я вычертил курс «Аллы Тарасовой», разбил его на 18 равных участков и каждый день отмечал предполагаемое место нахождения лайнера красным флажком.

17 октября в ворота 12-го Учебного центра въехали знакомые японские автобусы затемненными стеклами. Бригада выстроилась для прощания с дембелями. Одетые в гражданку мы стоим отдельной коробкой. Комбриг благодарит за службу. Слушаем очень внимательно. Взвод за взводом, отдавая честь, проходит перед нами. Мы последними покидаем плац. «Прощание славянки». Комок в горле. Впечатываем кроссовки в горячий асфальт. Автобусы трогаются. Высунувшись из окна на ходу жму руки друзей...
«Алла Тарасова» отходит от пирса, с палубы ухожу лишь тогда, когда гаванский маяк - последняя видимая точка Страны пребывания скрывается за горизонтом.