Небо везде.
Имелось в виду, что я должен написать об этом человеке статью, а вовсе
не прикончить его, превратив в холодный труп. Но мне почему-то никак не
удавалось заставить его в это поверить - редчайший случай встречи с
испуганным до патологического состояния существом. Я стоял перед ним в
полной беспомощности, и все мои попытки что-либо ему втолковать выглядели
так, словно я говорил на древнем языке урду. Я был обескуражен тем,
насколько, оказывается, слова могут в отдельных случаях быть лишенными
смысла и не производить на человека ровным счетом никакого впечатления.
Человек, которому надлежало стать центральной фигурой повествования, заявил
мне прямо, что видит меня насквозь, что я есть шут гороховый, деревенщина,
неблагодарный хам и еще целая банда сомнительных личностей, скрывающихся под
потертой кожей моей летной куртки.
Возможно, несколькими годами раньше я в качестве эксперимента и
прибегнул бы к насильственным методам установления контакта, но на этот раз
предпочел просто развернуться и уйти. Я вышел в дивный воздух южной ночи и
побрел вдоль берега моря, освещенного мягким светом луны - статья должна
была быть о том человеке и его курортном рае.
Две волны обрушились на темный пляж и рассыпались мерцающим зеленовато-
белым фосфором, прогрохотав мягкими раскатами далекого салюта. Я следил за
соленым откатом океана, с нежным шипением медленно скользившего по песку. Я
прогуливался, наверное, полчаса, пытаясь понять того человека и причину
возникновения его страхов, но в конце концов оставил это занятие как
бесперспективное. И только тогда, оторвав взгляд от земли, я посмотрел
вверх.
И там - над фешенебельным курортом, и над морем, над рассеянными
взглядами ночных посетителей гостиничных баров, надо мной и над моими
мелкими проблемами - было небо.
Я замедлил шаги, а потом и вовсе остановился, прямо там, на песке. За
горизонтом на севере начиналось небо, оно восходило из-за края земли и
скатывалось куда-то в глубины западного океана, скрываясь за горизонтом на
юге. Исполненное покоя и абсолютно неподвижное.
Под ломтиком луны проплывали высокие перистые облака, осторожно несомые
едва-едва заметным ветерком. И я заметил в ту ночь то, чего не замечал
никогда раньше.
Небо движется, оно течет постоянно, но никогда не истекает.
И что бы ни случилось, небо всегда с нами.
Небо не подвержено беспокойству и заботам. Мои проблемы для него не
существуют, никогда не существовали и никогда не будут существовать.
Непонимание не свойственно небу.
Равно как несвойственна ему и склонность судить.
Оно просто есть.
Оно есть, независимо от того, желаем мы признать это как факт или же
предпочитаем похоронить себя заживо под тысячемильной толщей земли. Или еще
глубже - под непроницаемой крышей тупой рутины и бездумных распорядков.
Спустя год я зачем-то ездил в Нью-Йорк. Дела не клеились, весь мой
актив равнялся двадцати шести центам, ужасно хотелось есть и меньше всего -
находиться там, где я находился - в тюрьме предзакатных улиц Манхэттена с их
забранными железными решетками окнами и множеством запоров на каждой двери.
Но случилось так, что я сделал то, чего на Манхэттене, конечно, никто обычно
не делает. Как в ту ночь у моря, я взглянул вверх. И там - над ущельями
Мэдисон Авеню, и Лексингтон Авеню, и Парк Авеню - было небо. Невозмутимое.
Неизменное. Теплое и приветливое, как родной дом.
- Интересно, - подумал я, - как бы путано и неудачно ни складывалась
жизнь летчика, какие бы разочарования на него ни обрушивались, у него всегда
остается дом, и этот дом неизменно готов его принять. В каждый миг жизни в
запасе у летчика остается радость возвращения в небо - когда можно взглянуть
вниз и вверх на облака и сказать себе:
- Я вернулся домой!
Ибо слова эти всегда живут у него внутри.
- Блеф, пустые слова, - скажет тот, кто прикован к земле, - спустись на
землю, взгляни на вещи трезво.
Но в моменты безнадежного отчаяния - как тогда на пляже и в этот раз -
на Манхэттене - небо возвращает мне свободу. Я поднимаюсь над раздражением и
досадой, над злобой и страхом, и я чувствую:
- Эй, а ведь мне все равно! Я счастлив!
Достаточно просто взглянуть в небо.
Так случается, наверное, потому, что летчик - не просто человек,
совершающий дальние путешествия. Возможно, дело в том, что он может ощущать
себя счастливым, только находясь дома. А дома он лишь тогда, когда имеет
возможность каким-то образом соприкоснуться с небом.
Ричард Бах - Дар тому, кто рождён летать