"Шум времени" (Julian Barnes. The Noise of Time) - биографический роман, посвященный Шостаковичу.
Довольно странно читать биографию советского композитора, написанную английским писателем, однако цель, которую ставит перед собой Джулиан Барнс, далека от
стандартного жизнеописания. Небольшая книжечка берет в качестве отправных точек три момента жизни своего героя: ожидание ареста в 1936 году после статьи "Сумбур вместо
музыки", послевоенную поездку в Америку и вхождение в советский официоз при Хрущеве. О своей теме Барнс говорит прямо: отношения Художника и Власти.
Свобода творчества, необходимое условие для развития художника, находится в постоянной конфронтации с жестким идеологическим диктатом. Музыка - самое абстрактное из
искусств, однако о произведениях Шостаковича судят неучи, которые хотят, чтобы им было "понятно". Прикрываясь популярным ленинским лозунгом "Искусство принадлежит
народу", они пытаются перекроить чужое творчество под свое разумение, а за отказ грозят карать без жалости. Но издевательская критика и запреты на исполнение - лишь
отправной пункт книги.
Во второй и третьей частях, когда физическому существованию композитора как будто бы уже ничто не угрожает, Власть всерьез берется за его душу. И выясняется, что
раньше были еще цветочки. Шостаковича возвращают в фавор, но вместе с тем навешивают нестерпимые моральные обязательства. Теперь он - официальный представитель
советской музыки и в этой роли должен громить любого, на кого укажут, включая тех, кого он считает эталоном в музыке. Конформизм, навязанный сверху, "предложения, от
которых нельзя отказаться", заставляют его страдать и подчиняться, уничтожая в себе духовное и творческое начало.
Несмотря на богатый биографический материал, мы видим в первую очередь универсальную тему, а уже затем конкретный характер и частную судьбу. Поэтому заход Барнса на
чужестранную почву не должен удивлять. Да и не он первый: десятилетием раньше подобный маневр совершил другой британец, Том Стоппард. Его "Берег Утопии" исследует тему
свободы на примере российских литераторов XIX века, которые покидали родину, спасаясь от преследований. Но если Стоппард был удивительно органичен в роли российского
бытописателя, Барнс все же вдается в комментарии там, где российский читатель обычно и так в теме. Хотя, возможно, тут действует эффект отдаления: мир Белинского и
Герцена примерно так же далек от нас, как от англичан.
В романе Барнса важнее другое. Повествуя о муках композитора, которого душит в объятьях советская Родина, он на последней странице с ног на голову переворачивает всю
идею книги. Там он вскользь, в паре фраз упоминает о музыкантах, с которыми Дмитрию Дмитриевичу пришлось столкнуться в Америке. И в их действиях видит почти столько же
несвободы, сколько ее было в жизни самого Шостаковича.