Ричард ужасно обрадовался. Даже улыбнулся! Как только Энн обо всем догадалась? И почему Чарльз не поговорил с собственной матерью? Ничего не понимаю.

Читать было слишком поздно. Снова долго не мог уснуть, нервно раздумывая про пятницу. Господи, скажи, что' я должен говорить всем этим людям? Я вообще ничего не знаю! Что я им скажу? Что?

Среда, 15 января

Сегодня вечером уселся читать Ланчингтона в надежде получить два-три полезных совета. Книга просто потрясающая! Не знаю, когда этот Ланчингтон успевает есть и спать. Вся его жизнь - сплошная череда поразительных чудес в буквальном смысле слова! Все его встречи, разговоры и дела словно взяты прямо из Нового Завета. Да что там! Если верить этой книжке, то, пожалуй, даже Новый Завет начинает казаться довольно ранней и не слишком удачной репетицией жизни великого Ланчингтона.

Этот человек не знает, что такое сомнение, депрессия, уныние или неудачи. Всякий, кто попадается ему на пути, немедленно обращается к Богу, и ничто, абсолютно ничто не способно сокрушить его дух. Что же до контактного благовестия, то у меня создалось такое впечатление, что стоит Ланчингтону только выйти за порог своего дома, как до того пустая улица вмиг наполняется громадными толпами людей, яростно пихающими друг друга в надежде пробраться к нему поближе, чтобы он поскорее привел их к покаянию.

Дочитав последнюю страничку, обессилено откинулся на спинку кресла.

С удивлением обнаружил где-то в глубине души слабое, но настойчивое желание дать Ланчингтону хорошего пинка, улучив минутку между чудесами. Решительно отверг это недостойное побуждение как очередное искушение сатаны и набрал номер Леонарда.

- Привет, Леонард, - сказал я. - Вот, хотел рассказать тебе об одной классной книжке про благовестие, которую я только что прочел. Думаю, что в пятницу мы с тобой должны пойти по стопам этого человека - выступить в вере, будучи облаченными в духовное всеоружие, заранее зная, что победа уже за нами.

Четверг, 16 января

Сегодня специально ушел с работы пораньше, чтобы навестить Билла и Китти Доув, наших любимых стариков из церкви. Когда я пришел, они сидели у камина и пили чай с рогаликами. Они оба всегда улыбаются так, словно у них внутри приветливо вспыхивает крохотный, лучистый огонек.

- Ой, Адриан, садись скорее, - засуетилась Китти. - Пока рогалики не остыли.

- Вот тебе и чаек, - подхватил Билл. - Давай, садись вот здесь, у огня и расскажи, как там наш проказник Джеральд.

- Ох, уж этот Джеральд! - довольно засмеялась Китти. - Хи-хи-хи!

Рассказал им про Рождество, про тетушку Марджори и дядю Ральфа, про новую музыкальную группу Джеральда. Они кивали головами, тихонько светились изнутри и снова кивали.

- Ну а сам ты как? - спросил Билл. - У тебя что новенького?

Рассказал им о том, что в пятницу собираюсь идти благовествовать.

Китти расплылась в счастливой улыбке.

- Какой же ты молодец! - воскликнула она. - Значит, хочешь рассказать людям о нашем дорогом Господе Иисусе? Он будет очень доволен!

Внезапно почувствовал себя маленьким и слабым. В горле у меня запершило, а к глазам подступили слезы.

- Все совсем не так, - выдавил я из себя. - Никакой я не молодец...

- Ну конечно, молодец, - вмешался Билл. - Знаешь, как сильно Бог тебя любит? До смерти, вот как - значит, ты и вправду молодец! Давай-ка, съешь еще рогалик и не говори глупостей.

Ушел от них с приятным чувством сытости.

Группа сегодня была хорошая. Только в конце Дорина Кук сказала: "Я хотела с вами поделиться, чисто конфиденциально и исключительно для молитвы: вы уже слышали про Реймонда?", но Эдвин тут же мягко остановил ее и попросил не сплетничать.

Снова приходили мистер и миссис Флашпул. Опять всю дорогу молчали. Только когда Джеральд предложил миссис Флашпул чашечку кофе, она сказала: "Нет, спасибо. Раньше во плоти я употребляла, но сейчас уже нет".

Перед сном спросил у Энн, почему она так неохотно согласилась позвать их на ужин. Она медленно покачала головой и сказала, что не знает. Странно...

Интересно, что Дорина собиралась рассказать нам насчет Реймонда?

Пятница, 17 января

Весь в холодном поту. Сначала попросил Бога дать мне знамение насчет того, что вечером все пройдет удачно. Потом вспомнил отрывок, о том, что знамения ищет "род лукавый и прелюбодейный", и мне стало стыдно. Потом вспомнил, что Иоанна Крестителя тоже одолевали сомнения, когда он сидел в тюрьме, и слегка приободрился. Потом вспомнил Фому Неверующего, и мне опять стало стыдно, но потом вспомнил Гедеона с его овечьей шкурой и снова повеселел.

Так бы оно и продолжалось, если бы Энн не крикнула снизу, что пора идти на работу.

Джеральд оставил мне крохотный серебряный значок в виде креста и записку: "Доброй охоты, Маугли!"

Вечером перед выходом так нервничал, что за ужином не смог проглотить ни кусочка. Минут десять искал Библию, которая, если что, вполне могла бы сойти за какой-нибудь роман Диккенса. Наконец, выбрал одну поменьше.

Леонард явился ровно в семь, прижимая к сердцу огромную семейную Библию с медными застежками. Его мама очень хотела, чтобы он взял именно эту Библию, потому что ее дедушка брал эту реликвию с собой, когда благовествовал на улице в 1906 году. Тинн был одет в нелепый старомодный черный костюм и смахивал на сотрудника похоронного бюро. Оказалось, это его лучший костюм.

Мы заняли свою позицию около кафе. У Леонарда был вид психически неуравновешенного религиозного маньяка, которого на вечер выпустили из лечебницы в сопровождении одного из смотрителей. Вскоре у меня внутри поднялось тоскливое чувство безнадежности. Всякий раз, когда я все-таки отваживался заговорить с кем-нибудь из посетителей, Леонард, как испорченная пластинка, повторял мои слова.

Я: Вечер добрый!

Посетитель: Здрасьте!

Леонард: Вечер добрый!

Я: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: (посмеиваясь) Это точно!

Леонард: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: Чего?

Леонард: Холодновато сегодня, а?

Посетитель: (подозрительно) Э-э-э... Да, не жарко... (торопливо уходит).

Или

Я: Простите...

Посетитель: Слушаю вас.

Леонард: (в нервном параличе) Простите...

Посетитель: Чего?

Леонард: Э-э-э... Простите нас, пожалуйста.

Посетитель: (глядя на его жуткий костюм и Библию под мышкой) Да, пожалуйста. С удовольствием прощаю (торопливо уходит).

Что и говорить, не самые удачные духовные беседы нашего времени! В конце концов, мы оба страшно проголодались и зашли в кафе погреться и перекусить. Сами того не замечая, разговорились с одним из посетителей по имени Тед, который сидел рядом за стойкой и с аппетитом уплетал рыбу с жареной картошкой. Мы поговорили о том, о сем, как вдруг до Леонарда дошло, что это, может быть, как раз тот самый случай; он сделал большие глаза и начал беззвучно, но напряженно шептать мне из-за спины Теда: "Давай, обращай его скорее!" От этого меня окончательно парализовало. Наконец, осмелился, заикаясь, спросить у нового знакомого, не считает ли он, что в обществе следует делать больший упор на христианские ценности. Потом мы очень даже неплохо поговорили, и, хотите верьте, хотите нет, но под конец Тед пообещал в воскресенье прийти к нам в церковь!!!

Уже на улице, перед тем, как разойтись по домам, Тед повернулся ко мне и сказал:

- Кстати, говоря о христианских ценностях - я ведь как раз поэтому по пятницам прихожу сюда ужинать. Живу-то я прямо возле клуба, а последнее время там каждую пятницу репетирует какая-то шайка длинноволосых молокососов. Такой дикий грохот поднимают своей "музыкой", что просто держись. Вот уж это точно пора прекратить... Ну ладно, в воскресенье увидимся. Пока.

Позднее, когда Леонард отправился домой, счастливо распевая "один есть, один есть!" на мотив битловского "Let It Be", я, убедившись, что Джеральда нет, пересказал Энн все слова Теда про "дикий грохот" в клубе.

- Представляешь, что будет в воскресенье, - шепотом воскликнул я, - когда он придет и увидит, что шайка длинноволосых молокососов, из-за которой он по пятницам ходит ужинать в кафе, играет в нашей церкви, а один из главных молокососов - мой собственный сын?!

- Уж не знаю, что будет, - ответила Энн, - но думаю, что все обойдется. Вспомни, что ты рассказывал про Ланчингтона. Он наверняка не стал бы беспокоиться.

Ха! Ланчингтон! На моем месте он, наверное, воскресил бы всю жареную рыбу, которую подавали в кафе на ужин, и раздал бы каждой из них по евангелизационной брошюре.

Перед сном произнес одну-единственную молитву: "Боже, спаси, пожалуйста, Теда. Аминь".

Суббота, 18 января

Сегодня утром почти полчаса провел в ванной, приглаживая два упрямых хохолка по бокам, которые упорно продолжали торчать вверх, как рога у дьявола. Наконец, мне кое-как удалось их усмирить, но не успел я усесться за стол, как Джеральд, ворвавшийся на кухню, энергично взъерошил мне волосы.

Силы в нем бьют через край.

- Ну что, - сказал он, - завтра великий день. Вчера Эдвин приходил нас послушать, и мы с ним железно договорились на воскресенье. Мам, пап, - он внезапно посерьезнел, - я постараюсь сделать все, чтобы завтра вам не пришлось за меня краснеть.

- Ну конечно, милый, - улыбнулась Энн.

Открыл было рот, но мои мысли яростно душили друг друга, и я так ничего и не сказал. Джеральд даже не заметил.

- Ну все, мне пора, - бросил он, дожевывая на ходу бутерброд. - Труба зовет. И как это товарищи в "Спорттоварах" так сильно промахнулись, что, не подумав, взяли меня на работу?

Приплясывая, он исчез за дверью, напевая "Господи, как странно...", но через несколько секунд снова просунул голову в дверь и сказал:

- Кстати, пап...

- Чего?

- Тот дядька, с которым ты вчера познакомился...

- Ну?

- Может быть, именно наша музыка поможет ему принять настоящее решение.

- Да, Джеральд, - ответил я. - Может, так оно и будет.

Хм-м-м...

Сегодня в окно случайно увидел нового соседа. Наверное, приезжал измерить комнаты, чтобы прикинуть, куда ставить мебель. У него было добродушное, довольное лицо, он курил большую, удобную трубку и вообще всем своим видом излучал радость и спокойствие. Так что вряд ли он христианин. Посмотрим, когда переедет.

Воскресенье, 19 января

Джеральд поднялся раньше всех и ушел устанавливать в церкви аппаратуру. Он, конечно, рад, но ужасно волнуется.

Позднее вместе с Энн пошел в церковь, смутно надеясь, что Тед все-таки не придет. Сидел, как обычно, ближе к последним рядам и все время наблюдал за дверью. Вдруг заметил Теда, нерешительно мнущегося у входа, и почувствовал внезапный прилив гордости. Еще бы - ведь там стоял мой собственный потенциальный новообращенный! Мой! И ничей больше! Мой! Поднялся, чтобы поздороваться с ним, излучая радушие и тихую скромность, но тут, к моей несказанной досаде, откуда-то спереди заголосил Тинн:

- А, старина Тед! Когда мы позавчера приглашали тебя в церковь, мы не были точно уверены, придешь ты или нет. А ты взял и пришел! Мы-то, конечно, здесь вовсе не при чем. Это всем понятно. Ха-ха!

По-моему, совершенно возмутительная выходка! Ну разве это справедливо? Не мог же я встать и сказать: "Простите, но я, вообще-то, тоже имею к этому какое-то отношение. А если уж посмотреть правде в глаза, именно я с ним и разговаривал!"

По крайней мере, Леонарду хватило совести на то, чтобы подвести Теда к нам и усадить его рядом со мной. Служение началось почти сразу, и вел его, к счастью, сам Эдвин. Может, время от времени он и правда до невозможности растягивает проповеди, но при этом ему хотя бы все равно, стоишь ты, сидишь, размахиваешь руками, танцуешь, не танцуешь или даже разыгрываешь сказку о трех медведях - короче, делай, что хочешь, только бы тебе было удобно и другим хорошо. И песни, и молитва Теду, вроде бы, понравились.

Проповедь Эдвина (пять фруктовых тянучек, съеденных до конца, и одна развернутая и почти что поднесенная ко рту), признаться, несколько меня разочаровала. Там все было про христианскую семью и про то, как нам научиться лучше ладить друг с другом, а совсем не ясное и четкое изложение Евангелия, на которое я надеялся. Все время украдкой посматривал на Теда, чтобы посмотреть, не навернулись ли на его глаза слезы. Всегда хороший знак. Нет, слез никаких не было, но слушал он внимательно.

И вот настал тот миг, которого я так боялся.

- А сейчас, - сказал Эдвин, - я хотел бы представить вам новую христианскую музыкальную группу, в которой играют ребята из нашей церкви. Они много репетировали, готовясь к сегодняшнему выступлению, и сейчас исполнят для нас композицию собственного сочинения под названием "Мир придет". Итак, давайте вместе поприветствуем группу "Дурные вести для дьявола"!

Они действительно стали играть куда лучше, но все равно, по большому счету, это была непробиваемая стена сплошного грохота, а Уильям Фармер барабанил и пел так, словно кто-то подключил его к электророзетке.

Я скосил глаза и с ужасом увидел, что при первых же звуках Тед подался вперед и начал напряженно вслушиваться в музыку, а на лице у него появилось озадаченное выражение.

Когда все смолкло, оглушенная аудитория несколько секунд ошарашено молчала, и в тишине раздался голос пожилой миссис Тинн:

- Как, как они называются?

- "Дурные вести для дьявола", мама, - прошептал Леонард.

В тот же самый момент раздались аплодисменты, и я надеюсь, что Джеральд не расслышал, как миссис Тинн проворчала: "Это для кого угодно дурные вести!" Внезапно кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и увидел, что это Тед.

- Знаешь что? - прошептал он. - Эти ребятишки очень похожи на тех, что по пятницам играют у нас в клубе.

Я смущенно откашлялся.

- Видишь ли, Тед, на самом деле, это они и есть. А тот парнишка с гитарой - это мой сын, Джеральд.