Рассылку проводит Тренинг-Центр «Синтон», один из крупнейших тренинговых центров Москвы.
КАК Я СТАЛ МУЖЧИНОЙ, О КОТОРОМ МЕЧТАЮТ ЖЕНЩИНЫ
Иногда на наших выступлениях вспыхивают женские глаза. Эти вспышки я замечал даже в Тюменском театре драмы, где яркий свет немного слепил, а в зале было темно. Наш авторский вечер назывался "О жёнах и любовницах"; наверно, там были и те, и другие.
Не каждая жена примеряет роль любовницы, но каждая любовница хочет стать женой. Вот почему когда Светлана Ермакова рассказывает, как мы решили не изменять друг другу, или я объясняю, почему сам себе готовлю еду, женщины каждое слово моментально оценивают, выбрасывают, сортируют или взвешивают — каждая на своем безмене.
Но самый интерес начинается, когда Светлана говорит, что я мог рявкнуть, хлопнуть, оторвать, а теперь стал мужчиной. Здесь все на меня смотрят, будто я — единственное зеркало в театральном фойе. Мне каждый раз неловко.
Но я сейчас не в театре. Я у себя дома, в сибирской деревне, надеюсь помочь мужьям, которые не будут это читать (но будут жены).
Мужчиной не становятся в один день или в один год. Это звание присваиваешь себе сам, без приказа министра. Но если поспешил, всем видно самозванца. Как парадные погоны на полевой форме.
Я смотрю в окно, тихо капает теплый снежок. Там младший сын в моей еще живой армейской куртке. Куртке 22 года, сыну 12 лет, он ничего не боится. Меня это беспокоит, он уже тонул, пробивал до локтей стеклянную дверь, залетал под машину. Я стараюсь привить ему осторожность. Но где граница между осторожностью и страхом?
И какой самый страшный страх? Наверно, страх смерти.
Я не отвлекаюсь. Нельзя стать мужчиной, не додумав о главном страхе. А раздумья мои начались, когда полк хоронил комэска Разбоева, и продолжались года четыре. И закончились вот чем: мужчина каждый день готов к своей смерти. Без этой готовности спина навсегда остается согнутой, а отпавший когда-то хвост вдруг прилепляется и угодливо виляет.
И сдается мне, что Ермакова Светлана полюбила меня за мою бесхвостость.
Хвоста вроде бы нет, но как далеко было мне до мужчины!
Ударишься ногой о табуретку. Или головой об открытую дверцу кухонного шкафа. Я бил эти предметы, будто они - агрессоры, посягнувшие на священные рубежи нашей Родины. При этом я громко сообщал миру, какой тра-та-та тот, кто оставил дверцу открытой, а если оставил я, то в какой трата-туевой стране живем.
Ну, холерик, что возьмешь!
Я, конечно, с холерой этой боролся. И имел результаты. Например, перестал материться. В деревне мат кругом. В бане вижу — дедушка моет внука. Мальчик в тазу сидит, глаза закрыл, спрятался. А мне хочется закрыть ему уши. Потому что дед моет и приговаривает. А вокруг еще дети. За что им эта мирная бомбежка? И я решил: хватит.
Это оказалось просто. Надо перестать думать матерными словами, обходиться русскими. Через пару недель говорю Клепалову:
— Знаешь, Юрочка, у меня теперь губы в это "ху" не складываются.
Клепалов талантливо смеется, радостно, как духовой оркестр.
Гневливость, однако, оставалась. Иногда сидишь, читаешь, муха укусит. И так захочется схватить, бросить головой об стену!
Или собираемся в город. Ну, думаешь, что надеть. И вот, когда надел, Светлана просит переодеться. Но я же думал! Почему ты раньше не сказала? Человек надел уже! Брюки — смотри! — клетчатые, красиво как! Она: "Тебе всё на себе нравится!".
А разве я не красив?
Иногда шутил, а иногда говорил, что никуда не поеду! Раз не нравлюсь! Но, конечно, ехал. Потому что больше пяти минут не сердился — ни на муху, ни на жену.