Здравствуйте,

В сегодняшнем выпуске рассылки вы узнаете:

• о важных психологических моментах межнациональных браков,
• об условиях для возникновения диалога и понимания во взаимоотношениях с другими людьми, 
• о том, чем отличаются чувства вины, стыда и совесть друг от друга.

Благодарим за предоставленные статьи психолога, специалиста по этнической психологии, Илью Латыпова. 

 Две культуры – два мира (о некоторых моментах межнациональных браков)

В наше время межнациональные браки – не редкость. Но они, в отличие от обычных браков, нередко подвергаются двойной нагрузке – приходится адаптироваться друг к другу не только двум личностям, но и двум культурам. Для того, чтобы лучше понять, как действовать в этих ситуациях, мы приведем несколько основных принципов межнационального восприятия.

1. Игнорировать культурно-национальные и религиозные различия нельзя.

Нередко русские девушки, общаясь с юношами-мусульманами, думают, что юноша и после брака будет таким же внимательным, как и до, и что вообще он – исключение из правил, и следует не традициям, а «нормальным» (с точки зрения девушки) ценностям. Чаще всего это заблуждение. Культура впитывается с детства, и воспринимается как нечто совершенно обычное и естественная, она как вода для рыбы. Она начинает ощущаться как раз тогда, когда мы вступаем в достаточно длительный контакт с людьми, выросшими в другой этнической и культурной среде, или когда оказываемся в чужой стране (не как туристы!)

Принципиальное значение имеет степень близости культур. В браке русского и украинки особенности этнического менталитета не существенны. В российско-американском браке они уже имеют значения, но в силу близости культур все же не очень бросаются в глаза. Но если речь зайдет о русско-китайском (корейском, японском), русско-арабском (или, точнее, русско-мусульманском) или русско-индийском браке, то межкультурные различия могут стать непреодолимыми в силу очень серьезного различия менталитетов наций.

Приведу довольно жесткую иллюстрацию из книги М.Фернера «Культурный шок: турки»

… Работающий в Германии положительный во всем отец турецкого семейства с незапятнанной репутацией убил свою дочь, потому что она – выросшая в Германии – не собиралась расписываться со своим другом. На вопросы отца о помолвке молодая пара отвечала очень уклончиво. Каждый раз, когда отец приезжал в свою родную турецкую деревню, его спрашивали, что там позволяет себе его дочь и будет ли он за ней следить. Следовало ли ему терпеть такое позорное поведение? Должен ли был каждый смеяться над ним и его семьей и показывать на него пальцем? Никто из живущих в современном обществе не может себе представить, что творилось в душе этого человека под общественным давлением, прежде чем он взялся за нож, чтобы убить своего родного ребенка. Приговор суда он выслушал молча.

2. Следует различать этнокультурные особенности, и личностные. Каждая культура предписывает своим представителям определенный кодекс поведения, принятые в обществе нормы. И личность либо полностью с ними соглашается (это условный типичный представитель народа), либо нет. Чаще всего – где-то посередине. Что-то – от культуры, что-то – от меня… Человек может вести себя как принято в его культуре, в душе испытывая совершенно другие чувства. Поэтому ошибкой будет делать обобщения о народе, исходя из опыта общения с одним его представителем (то есть распространять личные особенности конкретного, например, американца, на всех американцев). Из этого принципа вытекает еще один, обратный:

3. Обобщения о каком-либо народе на индивидуальном уровне РЕДКО ПОЛНОСТЬЮ ПРИМЕНИМЫ. Например, «русские много пьют» – в целом это верное утверждение. Однако оно будет неверным применительно к большому количеству русских, которые либо не пьют вообще, либо очень умеренно. И уж точно неверно – по отношению к конкретному человеку, с которым вы сейчас разговариваете.

4. Межкультурный диалог возможен тогда, когда своя система ценностей воспринимается как одна из возможных, а не как эталон, с которым сверяют чужие ценности. Неспособность к этому называется этноцентризмом, и является самым серьезным испытанием для эмигрантов, пытающихся адаптироваться к новому для них миру. Россиянина может страшно раздражать принятый в США публичный образ «у меня все окей» своей «неискренностью», но при этом он совершенно не замечает, что принятый в России публичный образ «жизнь сурова и жестока» не менее неискренен.

5. Благополучные межнациональные браки отличаются от неудавшихся тем, что в них либо один из супругов принимает ценности другого, либо, что значительно чаще, вырабатывается новая, СЕМЕЙНАЯ  культура, совмещающая в себе как личные, так и этнокультурные ценности. Но это происходит только тогда, когда обе стороны готовы к переговорам – и ведут их, искренне пытаясь увидеть происходящее глазами собеседника.

Впрочем, это применимо и к обычным, однонациональным бракам.

Возможность диалога

Когда-то давно нашел в одной из работ замечательного российского философа и культуролога М.Бахтина замечательную идею. Суть ее заключается в том, что истинный диалог – это ситуация, когда я, общаясь с другим, готов изменить СВОЮ точку зрения, а не стремлюсь изменить точку зрения другого. То есть на первом месте стоит задача понимания Другого, а не утверждение свой правоты. И если этот процесс взаимен – тогда и складывается подлинный диалог, в котором я стараюсь понять и быть понятым.

Готовность изменить свою точку зрения означает только готовность, а не обязательное изменение своей точки зрения. То есть, слушая собеседника, не подбираешь заранее аргументы против, а присоединяешься к его миру и смотришь на мир его глазами. Потом уже можно либо возвращаться к своему миру, или присоединяться к иной точке зрения. Это во-первых.

А во-вторых, сама установка на готовность принять чужую точку зрения сильно меняет тональность разговора. И эта готовность требует очень много внутреннего мужества… Как однажды сказала моя хорошая знакомая: “Не буду я с ним спорить! – Почему? – А вдруг он прав?!” (иными словами, “а вдруг он меня переубедит?”) 

Однако данная диалоговая позиция возможна, пожалуй, только при установке Я-Ок, и Ты – Ок. Как только это условие нарушается, диалог невозможен, начинаются два монолога. Например, если Я-Ок, а ты – нет, то в первую очередь обесценивается сама личность собеседника, он становится оппонентом и, более того, обесценивается то, что он говорит. Обесценивание осуществляется при помощи многих простых манипулятивных приемов и выражений.

1. “Бред”, “чушь”, “ерунда” – и прочие слова, относящиеся к тому, что было изложено собеседником. Все, после этих фраз диалог распадается.

2. “Только полные идиоты (дураки и т.п.) могут так считать (разделять эту точку зрения)” – подразумевается, что если вы согласны с точкой зрения, которая не нравится вашему собеседнику, то вы – идиот. Есть другой вариант этого же обесценивания, чуть более хитрый:

3. “Каждый нормальный человек с этим согласится…” или ” – то есть если вы не согласны или – вы ненормальны и разговор с вами короткий.

4. «Я пишу для думающих людей» («я обращаюсь к тем, кто способен понять») – иными словами, если вы не согласны – вы не думающий человек.

Обесценивание собеседника проявляется также в таких явлениях, как:

А) Апелляция к возрасту («поживи с мое», «повзрослеешь – поймешь» и др).

Б) Апелляция к опыту («сперва добейся того, чего добился он», «если не нравится – возьми и сделай лучше»).

Есть еще одна вещь, которая препятствует установлению диалога. Универсализация собственных ценностей и представлений о том, что “хорошо”, а что “плохо”. Проявляется эта черта через универсальные, всеобщие слова: все, всё, всегда, никогда, навсегда, каждый и т.п. Но в делах человеческих “всегда – почти никогда”. Почти любое обобщение, касающееся людей на обыденном, житейском уровне – неверно. Кроме “все люди – смертны” :-) .

Наконец диалог невозможен, когда разговор ведут не два реальных человека, а две проекции. То есть если в голове присутствует образ “типичного гомосека”, “верующего”, “атеиста”, “коммуняки”, “либераста” – то обращаются не к человеку, а к этому призраку, висящему перед глазами. Помню, как мне неоднократно приписывали целую кучу убеждений и точек зрения, которых я не разделял и не высказывал, но которые хорошо вписывались в стереотипы подходящего образа… Главное – определиться с тем, какой ярлык навесить, а там восприятие поможет.

Вина, совесть и стыд

-         Я чувствую себя очень виноватой перед ним.

-         А что ты такого натворила?

-         Ну.. Он такой хороший, внимательный, а я дура.

-         То, что ты дура, не объясняет, что ты конкретно натворила.

-         Я не должна была так поступать!

                            … (долгий и бесплодный разговор в поисках виноватых непонятно в чем).

 Пожалуй, чувство вины – одно из наиболее деструктивных для психики человека. Однако оно очень удачно используется людьми в своих целях. Прекрасное орудие управления человеком.

  Чувство вины можно определить как разрушительное эмоциональное состояние, направленное на себя в ситуации, когда мы совершили то, что сами для себя считаем неприемлемым. Это своего рода «самопредательство». Мы сверяем свои поступки со своими ценностями, и, если преступаем их, то превращаемся в преступников. Сами же выносим себе приговор и приводим его в исполнение. Не зря есть поговорка: «повинную голову меч не сечет». Верно, потому что мы сами себе становимся палачами, и намного более эффективными, чем кто-то извне.

     Хотя… Всегда ли мы преступаем СОБСТВЕННЫЕ ценности, когда испытываем чувство вины? Не зря же одной из самых эффективных психологических манипуляций является использование чувства вины другого человека с целью сделать его послушным, готовым на все. Как можно навесить чувство вины на другого? Только если убедить его в том, что то, что он совершил - неприемлемо для него же самого. Иными словами - внушить ему такие ценности и убеждения, которые невозможно не преступить.

     Поэтому чаще всего предпосылки невротической вины закладываются в детстве, когда ребенку внушить что-либо значительно проще, чем взрослому. Например: «ты всегда должна быть послушной девочкой», «хороший сын никогда не подводит своих родителей». И когда ребенок поверит в эти «всегда» и «никогда», он откроет душу для чувства вины. И неважно, послушна ли она и подвел ли он родителей.  Достаточно указать ребенку на его «непослушание» (реальное или мнимое), убедить ее в истинности этого непослушания - и чувство вины обеспечено. Родитель, обращающийся к ребенку «ты подвел меня», давит на это убеждение и вызывает чувство вины.

     Когда мы вырастаем, детские установки никуда не исчезают, только иногда получают новое истолкование. Например, «правильная, послушная девочка» таковой становится не только для своей мамы, но и для любых других людей, с кем приходится иметь дело. В такой ситуации сказать «нет» другому чревато самообвинением (как же так?! Ты не должен/должна огорчать других людей, хорошие девочки/мальчики так никогда не поступают!)

     Такой механизм формирования вины широко используется в религии (и не только). Многие религиозные секты и организации (как официальные, так и не очень) известны очень жесткими кодексами морально-нравственного поведения, не нарушить которые очень трудно. Особенно в той области, которая касается взаимоотношений полов. Например, прелюбодейство может определяться как любой интерес к «чужим» женщинам или мужчинам. Чем жестче правила, тем больше шансов, что верующий их нарушит, и будет испытывать чувство вины (греховности). Оно, в свою очередь, делает человека управляемым и готовым почти на все, чтобы искупить вину.

     То есть виноватыми мы будем ощущать себя обязательно перед кем-то, кто «вложил» в нас те или иные убеждения.

 Однажды меня пытались «завербовать» в сетевую компанию Vision, торгующую пищевыми добавками, БАДами (я изучал приемы манипуляций при «вербовке» в сетевые компании). После долгой речи в стиле «наши БАДы бадистей, чем все остальные БАДы», харизматичная женщина средних лет участливо спросила меня:

- У вас ведь есть дети?

- Есть, - ответил я и приготовился к тому, что дети станут аргументом в борьбе за покупателя, то есть за меня.

- Так подумайте об их здоровье! Покупая наши продукты, вы инвестируете в их будущее!

- Как-то не хочу я их покупать.

- Ну, ладно вы себе не покупаете – вы взрослый человек, отец, но разве вы не хотите подумать о своих детях?! – взгляд женщины стал осуждающим, а в голосе сквозило недоумение.

- Я много думаю о своих детях.

- Вот мои дети пьют то-то и то-то, они ничем не болеют… А ваши дети…

- Да оставьте в покое вы моих детей! – взорвался я. – Если вы так любите моих детей, то подарите им ваши БАДы, или же просто идите в детский дом и там раздавайте ваши биодобавки!

 На меня пытались «навесить» чувство вины за то, что я плохой отец (не хочу купить великолепные БАДы). Если бы я попался на эту уловку, то купил бы их – чтобы доказать в первую очередь себе, а потом и этой тетке, что я хороший папа.  

      Важно разделить вину и ответственность: их любят смешивать, говоря «ты виноват», а подразумевая «ты ответственен за это». Ответственность – это осознание себя причиной того, что произошло, происходит и будет происходить, и она не имеет никакой связи с виной. Можно быть ответственным, но не чувствовать себя виноватым. Когда я отвечаю за что-то, то я исправляю негативные последствия своих неверных действий, или  принимаю поздравления за положительные результаты (без ложной скромности). Когда я несу вину за что-то, то я не делаю ничего – я казню сам себя. Иными словами, вину не исправляют, вину – искупают. Это состояние жертвы, когда я не могу уже ничего исправить (так как действие уже совершено), но могу загладить последствия - подарками, самобичеванием и т.п. Ответственность неразрывно связана с ощущением силы (в моих силах сделать то-то и то-то), вина – с ощущением бессилия.

 В жарких спорах относительно допустимости абортов можно встретить немало попыток навесить на сторонниц абортов чувство вины. Я нередко натыкаюсь на цитаты вроде «по России ходит 700 тысяч убийц - столько женщин сделало аборты в таком-то году». Главная цель таких вот пассажей - не сколько убедить других женщин не делать аборты, а заставить чувствовать свою виновность тех, кто уже сделал этот шаг. Ответственна ли женщина за то, что сделала аборт? Да. Виновна ли в этом? Нет (виновность - это юридическая категория). Виновата ли она в этом? Только если примет убеждение, что аборт - это убийство, и что убийство - недопустимо.

      Вина отличается и от стыда. Если вина – интимно-личностное состояние, то стыд – публичное. Он возникает тогда, когда другие люди узнают о том, что мы делаем что-то предосудительное, и для нас важно мнение других людей. Мы при этом четко понимаем, что делаем что-то, что обществом не одобряется («постыдные вещи»). Стыд возникает также тогда, когда мы думаем о том, что другие только могут узнать об этом («а вдруг они узнают?»). То есть при ощущении стыда в нашем воображении или в реальности всегда присутствуют другие люди, мнение которых для нас важно. Пока этих других людей нет – стыд не появляется. Можно делать что-то постыдное (с позиций общества), но этого совершенно не стыдиться – до тех пор, пока тайное не становится явным. Впрочем, стыда может и не быть, если вам совершенно все равно, что будут о вас думать любые люди, в том числе и самые близкие, или же если вы не разделяете мнения других людей о том, что правильно, а что – нет.

 В СССР культура стыда была развита отлично. Поставить ученика перед классом и старательно позорить его… Сделать выговор перед всем коллективом. Знаменитое «а что скажут/подумают люди!?» или «Чтобы было все как у людей!».

      Еще есть совесть. Совесть как раз можно определить как своего рода «зрелое» чувство вины, в отличие от невротической вины. Совесть – способность личности самостоятельно формулировать свои ценности и нравственные обязательства и  потребность их реализовывать на практике. То есть в своей оценке собственных действий я опираюсь не на навязанные извне (родителями, школой, друзьями и так далее) ценности, а на те, которые я принял осознанно, взвесив и измерив для самого себя. Отречься от совести можно, если отречься от самого себя.

     Совесть адекватна ситуации и нашим собственным силам, вина адекватна только внутренним установкам, она нечувствительна к реальности. Например, перед нами стоит какая-то очень сложная задача, и мы совсем не уверены в успехе. Как можно успокоить свою совесть? Тем, что мы сделали все, что было в наших силах, чтобы добиться результата (по крайней мере, мы ощущаем это). Если мы на самом деле не сделали то, что могли бы сделать, то совесть об этом напоминает («могли же вот в этот момент… – но поленились… балду пропинали»). Если же сделано все, что в ваших силах, но все равно терзает дискомфорт – это вина, вытекающая, возможно, из установки «я всегда должен держать слово» или «я всегда должен быть успешен». Эти установки нечувствительны к реальности, они оторваны от нее. Как отличить одно от другого? Спросить себя: а что еще реально я мог сделать в данной ситуации?

     Существует еще одно особенное состояние – экзистенциальная вина, о которой я уже упоминал в статье «Психология выбора». Это сожаление о тех возможностях, которые у нас были, но которыми мы не воспользовались, потому что испугались и нашли тысячу надуманных поводов, чтобы что-либо не делать. Мы жалеем о том, что уже невозможно исправить, и при этом ответственность остается все равно на нас.

     Как избавиться от чувства вины? Ответить на этот вопрос просто, а вот сделать – намного труднее. Если вы чувствуете свою вину перед кем-то, спросите себя: «Что именно я сделал?» и «Что в моих силах сделать, чтобы изменить ситуацию»? Если вы можете исправить (исправить, а не искупить!) сделанное – исправьте. Если нет, ответьте на вопрос: «Какие именно внутренние правила я нарушил, за которые теперь сам себя наказываю?»  Осознайте и измените это правило. Но эта работа оказывается эффективной чаще с хорошим психологом/психотерапевтом.

      Главное заключается в том, чтобы вместе с чувством вины не избавиться еще и от чувства совести и ответственности. Да, есть люди, отменившие для себя всякую совесть (то есть избавившиеся от всяких морально-нравственных установок). Но счастливыми таких людей назвать нельзя. 

С уважением,

Команда двуязычного проекта для международных семей "Счастье с русской женой"