Огюст Роден и Камила Клодель. История одной страсти.
Огюст роден стал миллионером. Камила Клодель умирала в
нищите. Он был всемирно известныс скульптором, национальной
гордостью Франции. Она - узницей в стенах клиники, из
которой ей не суждено было выйти. (03 декабря)
Охлаждение чувств
Все сказки обычно заканчиваются свадьбой. Наверное, потому,
что сказочники не знают, что делать с героями потом. Вот и
звучит эта коронная фраза:"Они стали жить-поживать и добра
наживать". Но "наживать добро" - это, пожалуй, дело
второстепенное. Главное все таки - жить. А это значит, уметь
сохранить то чувство, которое объединило двоих совершенно
разных людей в семью. Как сохранить любовь? (03 декабря)
Я - есть!
Я знаю: ничего в жизни не бывает "просто так". Дождь проливается
там, где его очень ждут. А над каждой головой даже в маленьких
и пыльных городишках - сияет своя звезда. Иногда ее почти не видно
за толстым оконным стеклом. Но это ничего. Стекло можно разбить.
И вдохнуть воздух полной грудью. Даже если это будет один-единственный
глоток на всю последующую жизнь. Важно тольк сделать этот глоток
и на выдохе сказать самой себе: "Я есть!" (03 декабря)
Завтра. завтра, завтра". - ликовала, пела ее душа, и впервые
за долгое время попутчики в автобусе казались Нине чрезвычайно
милыми. Сейчас она любила их так же остро, как еще вчера ненавидела.
Нина жила накануне свершения мечты, того заветного, что в ее двадцать
восемь определялось одним словом: наконец-то!
Вчера ей позвонила подруга Изабелла - благополучная, красивая,
утонченная; "Готовься. Завтра я устраиваю в твою честь вечернику.
У меня объявился старый знакомый, феноменальный тип, непризнанный
поэт, интеллектуал, умница. Слегка, конечно, потрепан жизнью, но
еще вполне годится. Если замуж не возьмет - хоть развеешься..."
Дома перед зеркалом Нина продумывала образ. Если получится, надо
выглядеть романтичной, загадочной, чуть рассеянной. Изящным движением
руки время от времени убирать локон со лба. Быть искрометной н
лукавой. Непринужденно кокетничать. Если этот человек - поэт,
можно продекламировать что-нибудь коротенькое из Клоделя.
Заметить, что недавно пересмотрела "Сталкера" Тарковского: "Очень
люблю его метафоры. Ха (естественно усмехнуться), у нас в институте
была одна девочка, которая путала Тарковского с Тредиаковским!
Можете себе представить?"
Нина размечталась, отойдя от зеркала. И представлялся ей уже
некий дом, уютное гнездышко.
Она встречает усталого мужа с работы. Милый, вот твои тапочки,
я так ждала тебя, хочешь, я прочту тебе одно место из Маркеса?..
И умница муж уставший от невероятных красавиц и предающих друзей,
от непонимания окружающих, от фальши и грязи
людской, счастливо удыбнется ей, своей спасительнице.
...И были в ее жизни этот бархатный вечер, нервное
пламя истекающих воском свечей, мерцающий хрусталь, тихая музыка.
Прежде чем ввести Hину в гостинную, Изабелла в передней
лихорадочно давала, последние наставления: "Он - истинный
рыцарь и безумно одинок. Никому нет до него дела. Он устал
бороться с окружающим миром, надорвался. Отсюда этот
некоторый цинизм. А в душе тоска. Приголубь его, Нинка. Ты
так чиста, наивна, непорочна. Ты для него то, что надо!"
Онемев от волнения, Нина ступила на порог гостиной.
Ее будущий муж, ее котик и бубочка, вальяжно, неторопливо
поднялся с кресла и двинулся к ней, к своей рыбоньке.
Богатырский рост, костюм с бабочкой, часы на цепочке,
аккуратный пробор - все это Нина уже практически любила.
"Позвольте представиться, - замысловато изогнувшись, сказал
он. Рудольф Ланской, потомственный дворянин, хирург
человеческих душ. Позвольте поцеловать вашу ручку".
Затем пили шампанское. Рудольф называл Нину "моя фемина", квартиру
Изабеллы - "сия обитель", а саму хозяйку - не иначе как душечка.
Вообще, было ясно, что он не умеет изъясняться простым
человеческим языком. Вместо того, например, чтобы спросить:
"Любите ли вы искусство?" - он вопрошал: "Вам не чужда
Мельпомена, не так ли?" Вместо удобоваримой и ясной фразы:
"Мне с вами хорошо" - он пафосно восклицал: "Отчего люди не
летают?" Но все равно Нина чувствовала себя совершенно
влюбленной.
- Люди в жизни совершают много рефлекторных поступков, -
вещал Рудольф, смакуя коньячок. - Женятся, разводятся,
разменивают квартиры, рожают детей. Жалуются на судьбу,
завидуют друг другу. Все это мелко, ничтожно. Не для меня. Я
философ, бессребреник, приверженец великой идеи
примиренчества. Примирение с данностью - вот он, смысл
бытия. Да что там говорить: жизнь прожить - не поле перейти.
- Я вас понимаю... - лгала потерявшаяся Нина. - Мне
это так близко. Человек счастлив уже тем, что жив. А все мельтешат,
куют свое убогое благополучие.
- Фемина! Разрешите пригласить вас на тур вальса, раскланялся
Рудольф. - Все решено. Материальные блага не для нас. Но уж, извините,
летом - белый пароход, речные просторы. Эх, люблю я размах! Куплю
себе шляпу в дырочку возьму сигару и - на палубу. А рядом
- вы, в летящих шелках, с кульком черешен...
И Нина млела от подобной перспективы. Затем было чтение стихов.
- Вот, например, одно из последних, - небрежно объявил Рудольф
и начал задушевно декламировать:
Я устал с бегемотами бегать.
Я устал с табунами ходить.
Я люблю тебя. Что же мне делать
Cреди тех, кто летает, как вихрь?
Посвящаю это вам, фемина.
Нина терялась. Изабелла утверждала, что стихи Рудольфа - новое
слово в поэзии примитивизма.
Шел второй час ночи. Нина устала от напряжения и грустно думала
о том, что блеснуть интеллектом ей так и не удалось. Но ничего, у них
с Рудей все еще впереди. Изабелла объявила, что пора расходиться
и что Нина останется на ночь у нее.
В прихожей уже одетый Рудольф, в сотый раз приложившись к Нининой
ручке, напыщенно произнес: "Пусть память обо мне не будет
пустым аккордом в симфонии вашей жизни".
Они стали встречаться. Рудольф имел обыкновение назначать свидания
в самых неожиданных местах: в мясном ряду на базаре, у центрального
входа в прокуратуру, в анатомическом музее. Он неизменно пил кофе
за Нинин счет и изводил Нину праздными разговорами:
"Литература - это, в принципе, такое здание, что, собственно
говоря..." Или: "Мне писать необходимо так же,
как обывателю щелкать семечки".
У него было несколько выспренних псевдонимов, которыми он подписывал свои
стихотворные шедевры: Иван Диджеев, Алекс Хоров, Антон Пульсар.
Да и вообще, со временем Нина узнала, что никакой он не Рудольф
Ланской, а всего-навсего Абрам Линь.
Трудиться псевдо-Рудик не любил и время от времени зарабатывал
тем, что придумывал тексты лозунгов для рекламных агентств:
"Я занимаюсь заготовкой кормов для общественного животноводства.
А ты?" Или: "А мои мама с папой пьют только сок".
Нине все это нравилось меньше и меньше. Пелена влюбленности постепенно спадала
с глаз. Она стала понимать, что на самом деле Рудик - демагог
и пижон.
Когда они бывали в обществе, он, не стесняясь Нины, повторял
одни и те же остроты и читал свои чудовищные стихи. Он самолюбовался
необыкновенно, в сотый раз разглагольствуя об идее примиренчества. Нине
претили его плоские комплименты, которые он, не моргнув глазом,
отпускал уже отнюдь не ей: "У вас удивительные глаза, сударыня.
Вы - великолепная женщина. Какой у вас знак Зодиака?"
И однажды Нина просто не явилась на очередное свидание, назначенное
ей у проходной хлебозавода. Теперь ей смешны были ее недавние
мечты: "Милый, вот твои тапочки..." Никогда Рудольф не придет
усталым с работы, не купит себе шляпу в дырочку, а ей - даже кулек черешен.
"Ну что ж, - покорно сказал ей по телефону отвергнутый Рудольф.
- Одно могу сказать на прощание: "В час досуга вспомни друга".