Борис Межуев. Второй шанс  Бжезинского, или темная сторона Обамы

Вся специфика подхода Бжезинского заключается в том, что в отличие от раннего, наивного Фукуямы эпохи "Конца истории", он великолепно понимает, что непосредственно все это глобальное политическое пробуждение в настоящий момент направленно не против кого иного, как против США, против западной цивилизации в целом, против ее могущества и доминирования на планете

Последняя глава книги Збигнева Бжезинского, вышедшей в русском переводе под названием "Еще один шанс" (хотя ее настоящее название — "Второй шанс" и, как мы покажем, прилагательное "второй" в данном случае имеет принципиальное значение), завершается такими словами: "Америке нужно безотлагательно сформировать внешнюю политику, действительно соответствующую обстановке, сложившейся после окончания холодной войны. Она еще может это сделать при условии, что следующий американский президент, сознавая, что "сила великой державы уменьшается, если она перестает служить идее", ощутимо свяжет силу Америки с устремлениями политически пробудившегося человечества". Разумеется, в этих словах уже ясно вырисовывается та фигура, которая, по мнению бывшего помощника президента США по национальной безопасности, способна послужить реализации этой ответственной задачи — утверждению лидерства Америки в процессе глобального политического переустройства человечества. Речь идет, разумеется, о молодом Бараке Обаме, которого Бжезинский консультирует по вопросам внешней политики. Именно Обама более других кандидатов ассоциируется с процессом политического обновления, причем не только в своей стране, но и во всем мире, который Обама грозится "спасти". Именно Обама призывает к "изменению" настолько настойчиво, что английский эквивалент этого слова — change — уже начинает входить в общемировой оборот примерно как лет двадцать назад "гласность" и "перестройка".

Связь Обамы с Бжезинским вызывает, между тем, опасения и настороженность далеко не только в России. Еще меньшую симпатию к Бжезинскому испытывают правые израильские круги, и не случайно — значительное место в книге Бжезинского занимает описание той негативной роли, которую играет в США "израильское лобби", направляющее политику Америки на Ближнем Востоке и в первый срок правления Буша-младшего фактически утвердившее свое влияние на Пентагон и отчасти — на Совет национальной безопасности. Бжезинский поддержал замысел и выразил сочувствие основному пафосу книги Джона Миршаймера и Стивена Уолта "Израильское лобби" (в чем смысл и содержание этой книги — ясно из ее названия). Обаме устами своих ближайших советников в настоящий момент приходится постоянно отбиваться от обвинений со стороны сочувствующих Израилю кругов в Америке, что он не собирается приносить в жертву интересы еврейского государства во имя дружбы с мусульманами. А, надо сказать, фигура Бжезинского, его послужной список и непосредственно содержание его последних книг, позволяют предположить, что именно этих шагов он и ожидает от Обамы в случае его избрания в президенты США.

На самом деле книга "Второй шанс" заслуживает самого внимательного изучения. После "Великой шахматной доски" это самое интересное из последних произведений этого всемирно известного человека, профессию которого как-то сложно определить одним словом. Язык не поворачивается назвать Бжезинского "писателем", "ученым" и даже "политиком". Трудно даже сказать однозначно — "теоретик" ли он или "практик", вероятно, и то, и другое. Перейдем к книге. Хотя большая ее часть посвящена описанию и разбору деятельности трех президентов США после окончания Холодной войны: обоих Бушей и Клинтона, основной смысл книги заключен, пожалуй, в одном из параграфов последней главы, который называется "Глобальное политическое пробуждение" (Далее ГПП). Очень жаль, что этот термин пока не вошел в политический лексикон наряду с "глобализацией" и "столкновением цивилизаций", поскольку его появление в произведении одного из ведущих стратегов американской внешней политики невозможно переоценить.

Бжезинский блестяще переосмысливает идеи Фукуямы и Кожева, согласно которым стержнем мировой политической истории является борьба человека за признание, иными словами, протест против неравенства, прежде всего неравенства политического, так называемого неравноправия. По мнению Бжезинского, "стрежнем самого феномена глобального политического пробуждения" является "всеобщая устремленность к обретению человеческого достоинства". Это почти точный перепев из Фукуямы, с которым Бжезинский сблизился в последние годы — после отхода автора "Конца истории" от неоконсерватизма. Фактически ГПП — это глобальное распространение идей Французской революции, которая вначале заразив идеями свободы и равенства Европу, а потом и всю планету, в конце концов, обрушила колониальный миропорядок. Для Бжезинского ГПП — это фундаментальная реальность и ось истории, противодействовать ему, исходя из консервативных идеалов, бесполезно и самоубийственно. Америка будет способна "преодолеть риск того, что глобальное политическое пробуждение обратится против нее" только в том случае, если идентифицирует себя с ним, иначе говоря, если представит себя не удерживающей равновесие державой, но своего рода лидером революционных преобразований.

Вся специфика подхода Бжезинского заключается в том, что в отличие от раннего, наивного Фукуямы эпохи "Конца истории", он великолепно понимает, что непосредственно все это ГПП в настоящий момент направленно не против кого иного, как против США, против западной цивилизации в целом, против ее могущества и доминирования на планете. Бжезинский пишет об этом с обескураживающей откровенностью: "Глобальное политическое пробуждение исторически является антиимперским, политически антизападным и эмоционально все более антиамериканским. В своем развитии оно вызывает смещение центра глобального притяжения. А это, в свою очередь, в глобальном масштабе меняет расположение центров власти и оказывает серьезное влияние на роль Америки в мире". Тут важно оценить степень радикализма Бжезинского: дело не только в том, что Америка при Буше совершила какие-то политические ошибки и по этой причине стала восприниматься народами третьего мира не как освободительница, но как новая империя, как наследница британского колониализма. Бжезинский пишет обо всем этом, но идет гораздо дальше. Америка — объективно потенциальная жертва ГПП, этот процесс, который правильно было бы назвать его настоящим именем — "мировая революция", — логически ведет ни к какому не "новому американскому веку", но постимперскому и, соответственно, постамериканскому будущему.

"Антизападничество, — пишет Бжезинский, — это больше, чем просто популистское отношение. Это неотъемлемая часть сдвигов глобального демографического, экономического и политического баланса. Незападное население уже намного превышает численность населения евро-атлантического мира (к 2020 году население Европы и Северной Америки, по-видимому, составит только 15 процентов населения мира). Но политически активизировавшаяся часть незападного мира существенным образом влияет на происходящее в мире перераспределение власти. Возмущение, эмоции и стремление к утверждению статуса миллиардов людей стали качественно новыми факторами".

Уникальность положения Бжезинского внутри политического истеблишмента Америки заключается, разумеется, не в том, что он указывает на распространение "антиамериканизма" в мире, но в том, что он его в каком-то смысле оправдывает, "берет под защиту", находит законным последствием специфики распределения богатства и власти на планете.

В самом предложении Бжезинского Америке возглавить процесс "мировой революции", который объективно направлен против нее самой, нет абсолютно ничего необычного даже для бушевской эпохи. Америка со времен Второй мировой именно этим и занималась — перехватом революционной активности населения планеты с тем, чтобы отвести ее от себя и направить против ближайших конкурентов — Британской империи, а потом и Советского Союза. Ровно то же самое предлагали и критикуемые автором "Второго шанса" неоконы — зажечь факел "оранжевых революций" с тем, чтобы осуществить "смену режимов" в нелояльных Америке и особенно Израилю государствах — "бастионах тирании" (по выражению Кондолизы Райс), от Белоруссии до Саудовской Аравии. По дороге можно избавиться и от надоевших союзников-диктаторов типа Сухарто или Эдуарда Шеварнадзе.

Вроде бы Бжезинский говорит о том же. И, тем не менее, он говорит немного о другом. Прежде всего, он вполне справедливо не сводит ГПП к одной только "демократизации". "Человеческое достоинство подразумевает свободу и демократию, но идет дальше этого. Оно также включает социальную справедливость, равенство полов и, сверх всего этого, уважение к культурной и религиозной мозаике мира". Поэтому насильственное "осчастливливание" незападных народов новыми ли технологиями (в духе клинтоновской глобализации), демократией ли (в духе бушевской "глобальной демократической революции") не приведет ни к чему путному, если народы не будут ощущать того, что наряду со всеми этими прекрасными изменениями повышается их статус именно как народов.

Второе важное отличие Бжезинского от бушевских "демократизаторов" последовательно вытекает из первого. Для "неоконов" исламизм во всех видах и формах — это реакция, это религиозная или же политическая косность, противостоящая западным прогрессивным веяниям. Поэтому то Израиль для них это передовая демократическая держава, находящаяся в окружении авторитарных исламских стран и подвергающаяся атакам со стороны религиозных фанатиков. Для Бжезинского все ровно наоборот: исламизм — это может быть основное, абсолютно законное, далеко не единственное, но наиболее мощное выражение ГПП, это политический протест против западного доминирования в мировой политике. Поэтому, делает вывод хитроумный стратег, "в сегодняшнем значительно усложненном глобальном контексте многое зависит от того, удастся ли Америке восстановить некоторую степень доверия в ее отношениях с исламским миром". Если Америка не сделает, ее позиции в мире ислама займет Китай, уже нормализующий свои взаимоотношения с Пакистаном, с Россией и Ираном.

Итак, Бжезинский пошел настолько далеко в своеобразном концептуальном "раскрытии карт", что фактически определил муллу Насраллу в наследники Жан Поль Марату, а Башара Асада, посещение страны которого Бжезинский, кстати, осуществил на минувшей неделе, условно говоря, в преемники Бонапарту. Автор "Второго шанса" как бы намекает на то, что США, в случае если эта страна реально желает стать лидером политического обновления современного мира, необходимо возглавить своего рода борьбу за ислам. Именно в сцепке американизма и исламизма, той сцепке, которая в триумвирате с Китаем некогда похоронила СССР, и коренится и залог успеха Америки, ее "второго шанса" стать глобальным лидером "прогрессивного человечества".

Трем президентам, последовательно управлявшим Соединенным Штатами, после конца Холодной войны, не удалось сохранить эту связку. Искусного в дипломатии Буша-старшего, создавшего коалицию с арабскими странами в борьбе с Саддамом в 1990-91 годах, подвел природный консерватизм. Он хотел только стабильности, причем ради этой стабильности он даже пытался (о ужас!) спасти от распада Советский Союз. Клинтон, обладавший радикализмом и каким-то глобальным видением ситуации, если называть вещи своими именами, просто спасовал перед Израилем — отказался от возможности продавить американский план урегулирования ближневосточной проблемы и тем самым не смог окончательно выстроить столь важную для США связку с исламизмом в разных его версиях. Младший Буш просто поддержал Израиль и его лидера Ариэля Шарона в деле изоляции Арафата и фактического свертывания мирного процесса во время второй интифады. Иным словами, первый свой шанс — стать вождем "мировых революционеров" и тем самым остаться лидером не просто в постимперском, но что более существенно и постзападном мире — Америка не использовала. Теперь у нее, однако, имеется "второй шанс", и едва ли, по замыслу видного стратега, он не связан с фигурой Барака Обамы. Третьего шанса, как подчеркивает Бжезинский, у США не будет.

Конечно, зная, чем обернулись, в том числе и для самой Америки, прежние инициативы геополитика, сказанное им звучит зловеще. Не вызывает никакого сомнения, что очередной жертвой предлагаемого союза США с исламом во всех его формах и ответвлениях предназначено быть России. Именно нашей стране надлежит вновь воскреснуть в образе косной имперской, антиисламской силы, наследницы колониальных властителей прошлого, которой будет противостоять разбуженный ГПП и "измененный" мистером Обамой мир. Немедленно будет поставлен вопрос о Чечне и подавлении свободолюбивого народа, немедленно оживятся контакты США с теми людьми, которых сегодня с нашей помощью загнали в горные районы Вазиристана. Америка предстанет перед миром в образе покровителя "униженных и оскорбленных", париев всего человечества против надменных наследников византийских царей, колонизаторов и крестоносцев.

Реализуется ли вот такой "проект Обама" или ему не дадут осуществиться принципиально антиамерикански настроенные силы в исламе или же столь же жестко произраильские силы в самой Америке — покажет время. России же следует быть готовой и к такому нежелательному для нее повороту событий, а потому ей следует искать собственные пути сближения с исламом, препятствуя развороту этого мира в антироссийском направлении. Столь же аккуратно нам следует вести себя и по отношению к Израилю, не давать вовлекать себя в разного рода глобальные антиисламские инициативы, но при этом не сбиваться на огульно антиизраильскую риторику.

России надлежит умело балансировать между силами "имперского порядка" и "мировой революции", не становясь ни ту, ни на другую стороны. Но это уже тема отдельной статьи.

Андрей Окара. Дмитрий Медведев и философия права

http://www.apn.ru/publications/article21009.htm

2008-11-17

Едва ли не самой интересной темой первого президентского послания Дмитрия Медведева стала проблематика права, правосознания, правопорядка и их вписывания в контекст российской реальной политики и политико-правовой культуры.

С одной стороны, именно эта сфера лежит бесконечно далеко от «чисто конкретных» интересов политической элиты России, от объектов жесткой межэлитной конкуренции группировок и кланов, поэтому она была отдана на откуп третьему президенту самой первой — еще до его избрания и без особого сожаления. Это же не углеводороды и не вопрос о полуторном увеличении президентского срока или подотчетности правительства парламенту. Это, с точки зрения «чисто конкретных», — просто игра в слова. Тем более сам Медведев разбирается в этой проблематике, как и любой университетский преподаватель конституционно-правовых дисциплин либо римского права, на экспертном уровне.

Но, как представляется, именно в этой сфере коренятся самые жесткие угрозы российской политической системе, именно с нее начинается моделирование любых модернизаций и структурных реформ.

Дмитрий Медведев демонстративно отказался от поминания всуе и цитирования Ивана Ильина (1883–1954) — при президенте Путине Ильин был едва ли не самым востребованным автором цитат. Однако Ильин как глубочайший мыслитель и философ права оставался в тени забвения и при Путине, а вот как патриотический публицист солидаристской ориентации в начале 2000-х он был широко востребован: цитаты из «Наших задач» оказались очень кстати для обоснования «мягкого авторитаризма», придания дополнительной легитимности властной корпорации и выстраивания «вертикали власти».

В первом послании Медведева есть новый идеологический набор — «СЧК» (Столыпин, Чичерин, Коркунов), который едва ли можно считать случайным. Но что соединило идеолога и практика строительства мелкобуржуазной России, философа-неогегельянца и правового теоретика позитивистской ориентации?

Медведева обыкновенно называют «либералом» и «легистом», что не вполне точно: российские «чистые» либералы не страдают гамлетовскими сомнениями по поводу настоящего и будущего России — на концептуальном уровне у них «всё сходится», вот только страна и народ какие-то не такие.

Судя по президентским и еще допрезидентским высказываниям Медведева, он стоит перед той же дилеммой, что и российская наука о праве и государстве начала XX века (Новгородцев, Ильин, Вышеславцев, оба Алексеева, Евг. Трубецкой, Кистяковский, Бердяев): тогда, с одной стороны, шел поиск новых концепций, соответствовавших уровню развития западноевропейской философии права, но пригодных для России. (При этом было понимание губительности слепого и некритичного заимствования всех изобретений западноевропейской социальной науки.) Но, с другой стороны, мыслители отдавали себе отчет, что правовое государство, гражданское общество, «свободная лояльность» и субъектность граждан, политические партии, Государственная Дума и конституционалистская легитимация верховной монаршей власти — всё это подрывает политическую систему Российской империи. С одной стороны, не реформировать ее было нельзя, с другой — реформы 1905 года приблизили кризис общества, отречение монарха, распад государства и революцию 1917 года.

Современная Россия стоит перед схожей дилеммой: отказ от сущностных реформ политической системы, «забивание пиплам мозгов» «гламуром», «телетрэшем» и «энтермейментом», «закрытие» гражданского общества, замена идеологии и ценностей пиаром и полный политический «стабилизец» означают внутреннее сгнивание общества. По законам российской истории следующее действие — это глобальная встряска: революция, системный кризис, коллапс политической системы, распад государства или что-нибудь в том же роде.

Но и внезапная свобода слова, отказ от монопартийности и развитие партийной системы, создание правового государства и гражданского общества как общества субъектных граждан не без оснований воспринимается большинством политиков и политических аналитиков как реальная угроза существованию России — как угроза очередной Смуты, распада по-ельцински или хаоса по-украински. И если украинское общество имеет мощные защитные механизмы выживания в хаосе и безвластии, то в России ресурс выживания без сильного государства заметно ниже.

Итак, президент России Дмитрий Медведев цитирует экс-премьера Петра Столыпина (1862–1911): «Прежде всего, надлежит создать гражданина и когда задача эта будет осуществлена — гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом гражданственность. А у нас обыкновенно проповедуют наоборот».

На первый взгляд, это очень знаковая цитата для русской социальной философии (начиная с Карамзина) и политического сознания, сформированного в православных обществах: сначала надлежит изменить и преобразить человека, а потом — политические институты. Но не наоборот. То есть по мысли Столыпина — Медведева, «гражданственность» — «гражданское общество» — не относится к первоочередным задачам, оно возникнет само собой. (Кстати, идеологи «суверенной демократии» вполне могли бы использовать эту идею для обоснования правомерности ограничения гражданских свобод.)

Правда, у Столыпина акцент делался на частной собственности как ресурсе, гарантирующем гражданину его независимость. Полностью цитата выглядит так: «Я полагаю, что прежде всего надлежит создать гражданина, крестьянина, крестьянина-собственника и мелкого землевладельца, а когда эта задача будет осуществлена — гражданственность сама воцарится на Руси. Сперва гражданин, а потом — гражданственность. У нас же обыкновенно проповедуют наоборот». В этой цитате фиксируется первый «гамлетовский» вопрос России: что прежде — самодостаточный гражданин или гражданское общество и гражданские свободы?

Тезис Николая Коркунова (1853–1904) о том, что «установление законности всегда чувствуется как стеснение произвола властвующих» — работает на позитивистскую теорию правового государства, означающую в российских условиях ограничение прав властной корпорации и борьбу с пресловутой коррупцией. Но подобная теория не делает различий между законом и правом, поэтому она сводится к самоограничению государства: ведь кто будет стеснять произвол властвующих, кроме них самих? Это второй «гамлетовский» вопрос: как построить ограниченное правом (правовое) государство в стране, где только революция может ограничить всемогущество властной корпорации?

Ну а тезис Бориса Чичерина (1828–1904) о праве как «условии истинно человеческого существования», крайне важен для строительства новой правовой доктрины и новых основ правопонимания. Неогегельянец Чичерин выходит за рамки утилитаристской и позитивистской доктрин: право не тождественно законодательству и должно апеллировать к высшим ценностям свободы и справедливости, а не к интересам и целесообразности кого бы то ни было.

Отсюда вытекает извечный «гамлетовский» российский вопрос о значении и назначении государства — почти всегда грузного, бюрократичного, коррупционного, неэффективного, жестокого, стремящегося «перемолоть» и «подмять» всё и вся. Его следует сформулировать так: что такое «сильное государство» (фактически авторитарное, исключающее гражданские свободы) в российских условиях — становой хребет огромной страны, без которого она ослабнет и развалится, либо обуза, которая мешает народу и обществу развиваться?

В своем первом президентском послании Медведев покусился на «святое» — на краеугольный камень российской политической традиции — на абсолютную субъектность («автосубъектность», — по А.И. Фурсову) властной корпорации.

Развитие темы о том, что «сильное государство не тождественно всесильной бюрократии» — это на концептуальном уровне допущение третьей альтернативы: сильного, а не слабого «ночного сторожа», как в либеральных концепциях, государства, которое при этом не перемалывает своих граждан и всячески приветствует развитие их субъектности.

Как совместить в одном государстве высокие гражданские свободы и при этом не обнулить ресурс выживания — на этот вопрос пытались по-своему ответить все не-либеральные российские политические и правовые мыслители, о чем президент Медведев, несомненно, хорошо знает в силу своего профессионального опыта.

Нерешение этого вопроса и выбор то ли узколиберальной, то ли консервативно-охранительной стратегии ведет к концу государства. По крайней мере, Ельцин, Горбачев, Брежнев, Николай II подтвердили справедливость подобного вывода.

Для полноценного развития нужны иные «карты», иные «приборы навигации», возможно, иные «штурманы», нежели те, что были раньше. Нужен новый курс, альтернативный и либеральному, и охранительному одновременно. Альтернативный, условно говоря, и Соросу, и Суслову. Пока в первом послании нового президента лишь непрямо сформулирована необходимость такого альтернативного курса — «третьего пути».

ННо в нынешней России, похоже, приходится довольствоваться малым: остается подтянуть пояса и пристегнуть ремни на взлете. Чтобы не упасть вниз.