Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Литературное чтиво

  Все выпуски  

Энтони Берджес "Заводной апельсин"



 Литературное чтиво
 
 Выпуск No 62 (1132) от 2016-08-11


   Энтони Берджес "Заводной апельсин"

Часть
III
  

- Ну, и что дальше?

Этот сакраментальный вопрос сверлил мои брейнз, когда на следующее утро я стоял у ворот Стаи 84F. На мне был мой старый дресс, в котором меня замели два года назад. В руках я держал черный полиэтиленовый пакет с черепом и перекрещенными костями на фоне пачки злопухолей, шприца и пузатой бутылки "Димпл", В кармане позванивали несколько монет, выданных мне заботливой администрацией "на начало Новой Жизни".

После "выпускного экзамена" меня заколебали разные камерамэны и уимены, снимавшие меня и записывавшие мой голос для теленьюс. Ушлые репортеры брали брехливые интервью, чтобы тиснуть их на следующий день в газетах.

Я порядком устал от всех этих паблисити и вьюисити и едва доплелся до бэда. Казалось, не прошло и трех минут, как меня растолкали и сообщили, что уже утро и я могу отваливать на все четыре стороны, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Все горели желанием побыстрее выпихнуть меня на свободу. Даже завтраком не накормили, скоты. Дали чашку чая, сунули убогий пакет с моими нехитрыми пожитками, немного маней, чтоб не сдох с голоду на первых порах, - и под зад коленом. Теперь я был для них не только заводным апельсином, но и выжатым лимоном.

Пока я решил гоу хоум, обрадовать мом и дада и прижаться к их бубзам. Приду домой, схаваю все, что есть в холодильнике, улягусь на свою удобную кровать, врублю стереосистему - усладу моих юных дней - и заодно подумаю, что мне делать дальше с моей нелепой жизнью.

Итак, отобас до центра, другой - до Кингсли-авеню, и вот я в знакомом квартале 18А. Вы не поверите, но, когда я подходил к своему хаузу, сердце мое трепыхалось, как кок при виде свэлловой девки. Было еще довольно рано, и я не встретил ни одного человека ни на улице, ни в вестибюле, за исключением тех, что олицетворяли на стенах Торжество Свободного Труда. Первое, что удивило меня, братцы, это то, что все мэны и вумэны были подреставрированы. Кто-то очень умный закрасил похабные изречения, лившиеся из их уст, и лишние части тела. Второй неожиданностью было то, что лифт работал! Я нажал кнопку, и он поднял меня на десятый этаж, довольно урча и выпячивая отдраенные стены. К сожалению, на этом неожиданности не кончились.

С замирающим сердцем я подошел к двери 10-8 и, осторожно открыв ее своим ключом, на цыпочках вошел в прихожую.

На меня уставились три пары глаз: две настороженно-испуганные - мом и дада, и одна совершенно незнакомая, но крайне нахальная. Наглая принадлежала здоровенному жлобу в майке и подтяжках, который по-хозяйски расположился на моем месте, с вожделением потягивая чай с молоком и хрустя зажаренным тостом. Ритмично ходили его жернова, приводя во вращательное движение маленькие приплюснутые уши. Увидев меня, предки отвесили от удивления челюсти, а этот питекантроп сделал шумный глоток и раздраженно произнес:

- Это еще что такое? Кто ты, гай? И откуда у тебя ключ? Ну-ка быстро отнеси свою задницу за дверь и постучись, как это делают порядочные люди. Потом объяснишь, что тебе здесь надо.

Мои дад и мом так и продолжали сидеть, раскрыв варежки, и мне до смерти захотелось подойти к ним и помочь им захлопнуть их. Видно, они еще не читали утренние газеты. Наконец мом со страхом прошептала:

- Ты сбежал? Что ж нам теперь делать? Того и гляди сюда нагрянет полиция. Ну за что мне такое несчастье! О-о-о!

И тут она заплакала и запричитала, как по покойнику. Я принялся объяснять, что все в порядке, что меня выпустили и они могут позвонить в Стаю и убедиться в этом. Пока я говорил, незнакомец недовольно сопел, и у меня было такое чувство, что вот-вот он страйкнет мне по фейсу огромным волосатым кулаком и вышибет из меня дух. Я не стал этого дожидаться и вежливо так спросил:

- Позволь теперь мне задать тебе несколько вопросов, братишка. А какого черта ты здесь развалил свою толстую задницу? И, пожалуйста, сбавь тон, если не хочешь получить в нюх. Давай выкладывай!

По виду он был работягой, как мой отец. Такой же грубый, неотесанный, придавленный тяжелым трудом и недостатком интеллекта. Только лет на пятнадцать-двадцать моложе. После моих слов он угрожающе выпучил глаза и сидел, не в силах выдавить из себя хоть слово. Только заглатывал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Поэтому заговорил мой еще больше постаревший конь:

- Все это так неожиданно, сын. Хоть бы дал нам знать, что возвращаешься. Да и то сказать, мы рассчитывали, что тебя выпустят лет через пять-шесть, не раньше. Нет, не подумай, что мы тебе не рады... - Он отвел глаза и тускло добавил: - Это здорово, что ты опять на свободе...

- Ты мне скажи, что это за чучело? Почему молчит? У него что, язык в задницу затянуло? Объясни хоть ты толком, что здесь происходит?

- Это Джо, - тихо произнесла мом. - Теперь он здесь живет. Квартирант - вот он кто. - И она опять завела: - О-о-о!

- Послушай, ты, ублюдок, - оклемался наконец Джо. - Мне все о тебе известно. О том, что ты вытворял и натворил, разбив сердца этих добрых людей, твоих родителей. А теперь ты вернулся, да? Вернулся, чтобы опять превратить их жизнь в ад? Ну уж накось выкуси, - сделал смачную фигу и поднес мне под нос. - Только через мой труп. Потому что они для меня как родные, и я никому не дам их в обиду!

- Ах, вот как! - процедил я, чувствуя, что к глазам подступают злые смешанные слезы страха-боли-отчаяния-беспомощности. - Даю тебе пять минут на то, чтобы ты вымелся из моей румнаты.

И я двинул к своей берлоге и открыл дверь, прежде чем этот хмырь преградил мне дорогу. При виде того, что стало с моей комнатой, мои болзы опустились до самого ковра, а потом, как на резинке, подскочили куда-то к горлу. Теперь это была вовсе не моя комната, други мои. Услада моей души - стерео - исчезло бесследно, а на месте моих флагов и вымпелов красовались наглые боксерские рожи, и среди них - самодовольная, улыбающаяся пачка постояльца.

- Куда ты подевал мои вещи, вшивый козел? - заорал я, поворачиваясь к питекантропу Джо. Но вместо него вновь ответил дад:

- Все конфисковала полиция, сын. В соответствии с новым постановлением о возмещении ущерба пострадавшим от разбойного нападения.

Я обалдело присел на край стула, а этот благовоспитанный кретин рявкнул, не замечая моего состояния:

- Спроси разрешения, прежде чем плюхать свой грязный зад на чистую мебель!

- Не ори, а то пуп развяжется, козел! - гаркнул я в ответ, но, чувствуя предостерегающий прилив боли, жалобно улыбнулся и добавил уже тише:

- В конце концов это мой дом, моя румната, не так ли, друг? Ну, и каково будет ваше решение?

Дад сказал, избегая встречаться со мной айзами:

- Все это надо толком обмозговать, сын. Мы не можем просто так вышвырнуть Джо на улицу. Это было бы не по-людски. Да и потом у нас с ним двухгодичный контракт, ведь правда, Джо?

Тот утвердительно кивнул массивной головой, продолжая стоять с нарочито безразличным, "вам решать", видом. Я видел, что отцу очень неловко, но тут во мне взыграла ревность, и я безжалостно сказал:

- Па-а-нятна-а. Значит, с Джо по-людски, а с собственным сыном? Вы печетесь лишь о своем спокойствии, а на меня вам наплевать. К тому же лишняя деньга, которая никогда не бывает лишней. Сколько он вам платит? Я буду платить вдвое...

- Из воровских денег? Или прикончишь еще кого-нибудь? - с горечью выкрикнул дад, а мать съежилась, как от удара.

И тут, верите ли, я не выдержал и разревелся от жалости к самому себе.

- Лучше бы я остался в тюряге. Там у меня был хоть кров над головой. Ну да Бог с вами. Я двинул, и больше вы меня никогда не увидите. Я пойду своей дорогой. Пусть все это останется на вашей совести.

- Ты не должен уходить с тяжелым сердцем, сын. Ожесточение еще никого не выводило на правильную дорогу.

- Ну, это уже мое дело, отец. Прощайте!

Я резко развернулся и пошел к двери, краем глаза заметив, как Джо обнял за плечи и успокаивающе поглаживает тихую плачущую женщину - мою мать.

 

Так, други мои, я остался без дома, без семьи. Я бесцельно брел по улице под любопытно-настороженными взглядами прохожих. Возможно, некоторые узнавали меня, но большинство недоумевало, что это еще за чудило разгуливает по улицам в легком бумажном сьюте в такой чертовски холодный зимний день? Остальным же было просто на меня наплевать, впрочем, как и мне на них. Единственно, чего мне хотелось, так это ни о чем больше не думать.

Машинально я сел в бас до центра, пешком вернулся до Тэйлор-плейса и остановился перед музыкальным салоном. Здесь все было по-прежнему. Войдя в салон, я поискал глазами тощего, лысого, услужливого Энди, у которого покупал диски в добрые старые времена. Однако его нигде не было видно. Кругом бесились и визжали от восторга надсады и надсадки, слушая последние истеричные хиты, напоминавшие кошкодрание. За каунтером стоял незнакомый гай, немногим старше своих покупателей. Он пританцовывал, щелкая пальцами, и хохотал как безумный. Я скромно растолкал всю эту шелупонь и дождался, пока хитоман обратил на меня внимание.

- Я бы хотел послушать "Сороковую" Моцарта.

- Сорок что? - не понял он.

- Симфонию, друг. "Сороковую" симфонию соль-минор В. А. Моцарта.

- Пройди вон в ту будку, чудик, и я подключу тебе что-нибудь симвоническое.

Я проглотил издевку и вошел в указанный бутик. Надел иэрфоунс и обнаружил, что это не "Сороковая", а "Пражская". Подонок поставил на прослушивание первого Моцарта, попавшегося на полке. "Хрен с тобой! - подумал я. - Главное - не выходить из себя, так как войти в себя потом будет очень трудно..." Но я не учел одну вещь, хотя смутно опасался ее. С мощным крещендо моцартовских аккордов во мне нарастала знакомая боль, доводившая меня до исступления. С диминуэндо она стихала, чтобы через несколько тактов заполнить меня вновь. По-видимому, теперь это навсегда было запрограммировано во мне показом тех садистских фильмов, которые неизменно сопровождались симфонической музыкой. Вот такой надлом, други мои. Медмэны навсегда лишили меня самой большой радости в этой паскудной жизни.

Не в силах вынести разрушительного музыкального резонанса, я заткнул уши и в панике выскочил из салона под смех и улюлюканье мелкоты, которую играючи перемесил бы в прошлые времена.

Я брел по улице как слепой, пока не увидел перед собой "Коровяку". Теперь я понял, что мне нужно. В стекляшке было непривычно тихо, а за стойкой стоял совершенно незнакомый мэн.

- Биг поршн молока с плюсом, - заказал я. Мэн понимающе кивнул, заговорщицки повозился под каунтером и протянул мне здоровенную кружку с белым напитком. Чтобы лишний раз не мозолить глаза, я удалился в одну из зашторенных кубиклз, уселся на плюшевое кресло и пил, и пил, и пил, чувствуя, как постепенно улетучивается накопившаяся во мне мерзость.

Когда я додринкал все молоко до последней дроп, со мной стали происходить странные странности. Я уставился на валявшуюся на полу серебряную обертку от пачки злопухолей, и она вдруг начала расти, расти, заливая все вокруг ослепительным светом. Вот она заполнила кабинку, "Коровяку", улицу, город, мир, вселенную. Я болтался где-то посередине и говорил какие-то непонятные себе самому слова:

"Уважаемая падаль! Дорогие изгои, извращенцы, испражненцы! Я вижу вас, хоть вы и прах..." Потом в серебряной космической дали появились статуи, сияющие неземными цветами. Они приближались, приближались ко мне, и я вдруг увидел, что это никакие не статуи, а сам Бог со своей кодлой святых и ангелов. Они как бы были сделаны из белого мрамора. Белые, развевающиеся бороды и огромные белые же крылья за спиной. Эти живые статуи надвигались на меня, будто хотели раздавить, и я услышал свой тоненький голос: "И-и-и-!" И тут я понял, что нужно избавиться от всего: одежды, тела, мыслей, имени... Как только я сделал это, так сразу почувствовал неземное блаженство и успокоение. Бог и все святые одобрительно закивали головами и начали растворяться, растворяться, растворяться, пока не исчезли совсем...

Очнувшись, я тупо уставился на пустой стакан перед собой и вдруг отчетливо осознал, что Смерть - вот единственный ответ на все мои проблемы. Исчезнуть! Испариться! Сгинуть! К Богу, к черту или к чертовой матери - все едино!

Да, но как это лучше сделать? И тут я вспомнил о черном пакете с черепом и костями. Где-то в нем должна быть моя любимая бритва. Однако, представив себя с перерезанной глоткой, валяющимся в луже собственной алой крови, я содрогнулся от омерзения и мигом почувствовал знакомые симптомы. Проклятый иммунитет работал даже против меня самого! Нет! Надо было все сделать тихо, спокойно, безболезненно - лечь и заснуть вечным сном. Конец должен подкрасться незаметно... Да, но что бы такое заглотнуть? И спросить не у кого. Не подойдешь же к первому встречному и не скажешь, что я осточертел себе и миру и хотел бы со всем этим покончить быстро, без шума и пыли? В конце концов я надумал пойти в публичную библиотеку и просветиться по части безболезненных самоубийств.

"Вот возьму и брошу им подлянку, - мстительно думал я, проходя по бульвару Марганита, Бутби-авеню прямо к задрипанной библио. - Пускай потом всю жизнь казнят себя за то, что сгубили младую душу: фазер-мазер с их вонючим узурпатором Джо, и д-р Бродский, и д-р Брэном со своим министром, и все остальные, включая хвастливое правительство..."

Несмотря на все свое хвастовство, правительство не очень-то жаловало субсидиями нашу библио, это средоточие человеческой мудрости, где на полках пылились миллиарды ненужных слов. Ремонт здесь не делался лет сто, с того самого времени, когда я, шестилетний, посетил ее с мом и дадом в первый и последний раз. Это вшивое, заброшенное заведение было разделено на две секшн. В одной выдавали книги, а в другой была ридальня со множеством. ньюспейперс, джорналз (и хоть бы один с голыми бабами!). Так вот, я отправился в эту вторую секшн, где сидело несколько стариков и старух, от которых воняло бедностью и близкой смертью. Некоторые из них стояли возле газетных стендов, вычитывая слезящимися подслеповатыми айзами последние ньюс, чтобы передать их прямехонько своим родственникам на том свете. Другие медленно листали джорналы, третьи что-то в них читали или делали вид, что читают, а сами дремали в тепле и старческой атмосфере. А двое так и вовсе громко храпели, выводя носом рулады, но на этих соловьев никто не обращал внимания. Наблюдая за склеротичными осколками былой жизни, я и сам начисто забыл, за каким чертом меня занесло в этот пантеон. Поднапрягшись и проиграв в уме то, что произошло со мной в "Коровяке", я вспомнил, что хотел отыскать здесь самый безболезненный способ сведения счетов с постылой жизнью. Я подошел к шелфу с референской литерачей. В скорбном ряду стояли толстенные справочники, инструкции, рекомендации, полезные советы на все случаи жизни и ни одного - на случай смерти. Я взял наугад какой-то медицинский гроссбук, полистал его и чуть не блеванул, так как в нем было полно рисунков и фотографий страшных ран и болезней. Поспешно поставил его на место и снял с шелфа знакомую книгу в красивом переплете с золотым тиснением. Точно! Это была Библия. Может быть, хоть в ней я найду слова утешения. Когда-то в Стае она мне помогала. Как давно это было! Я подсел за стол к какому-то дряхлому старику и открыл Священное писание. Но все, что я в нем нашел, так это наказания семьюдесятью, семью плетями и столько же прощений. Какие-то евреи дрались и проклинали друг друга и все на свете. От таких картинок библейской жизни у меня в животе начались колики. Такие сильные, ну хоть плачь! Стараясь сдержать стоны, я заскрипел зубами, а стоявший обеими ногами в могиле старикан спросил, с любопытством поглядывая на меня из-под треснутых очков:

- В чем дело, парень? Тебе что, плохо?

- Так плохо, что хочется умереть, - честно признался я. - Как это лучше сделать? Вы должны все знать о смерти.

- Ш-ш-ш! - прошипел другой трухлявый пень, не отрывая взгляда от какого-то журнала с нелепыми геометрическими фигурами.

Первый старик философски произнес:

- Для смерти тоже надо созреть. Ты еще слишком молод, парень. У тебя вся жизнь впереди. Помучайся с наше, а потом уже думай о ней.

- Впереди! Это уж точно, она у меня впереди, как пара фальшивых накладных грудей.

Геометрик снова на нас зашикал, и к нему присоединились еще несколько ходячих трупов. Тут он взглянул на меня, и мы сразу узнали друг друга. С негодованием отбросив журнал, он заорал на весь зал:

- Так это ты, мерзавец! У меня прекрасная память на лица! Наконец-то ты попался мне, урод!

"Кристаллография" - вот что он нес из библио в тот раз", - вспомнил я. Изрезанная в клочья одежда. Порхающие в воздухе листы изуродованных книг. Такой облом! И надо же было мне на него напороться. Скорее рвать когти! Но старик резво вскочил на ноги и впился клешней в мое плечо, вопя как безумный:

- Теперь он в наших руках, коллеги! Это тот молодой гаденыш, который безвозвратно погубил редчайшие книги по кристаллографии! Настал час расплаты, трусливый, бессердечный шакал. Теперь мы над тобой потешимся...

Он упер свой тощий костлявый палец мне в грудь и гневно проговорил, как председатель суда святой инквизиции перед сожжением еретика:

- Этот гнусный ублюдок и его дружки избили меня до полусмерти. Очнулся я только в больнице, без зубов, без одежды, без зонта, но зато весь в синяках и ссадинах и с поломанным ребром...

- Но это было два года назад! - испуганно крикнул я в лица подступавших ко мне стариков и старух. - Я уже понес наказание, получил урок на всю жизнь. Посмотрите, вот мои фотографии в газетах. Тут все обо мне сказано.

- Наказание, говоришь? - с усмешкой сказал один из стариков, похожий на бывшего солдата. - Для тебе подобных не существует наказаний. Вас необходимо уничтожать как бешеных собак!

- Ну, хорошо, хорошо! В нашей свободной стране каждый может иметь собственное мнение. Однако правительство придерживается другой точки зрения. Прошу прощения, но мне пора идти.

Я стал потихоньку пробираться к выходу, подумав, что мою проблему можно разрешить с помощью аспирина, простого аспирина из любой аптеки. Заглотил сотню таблеток - и тебе каюк!

Заметив мое отступление, кристаллографик злорадно закричал:

- Не дайте ему уйти! Сейчас мы ему растолкуем все о преступлении и наказании. Хватайте его, друзья!

Со всех сторон неслось:

- Убить его! Разорвать на куски! Вколотить подлецу зубы в глотку! Распять! Распять! Рас-пя-ать!..

Это была неистовая атака Старости на Молодость, извечная борьба старого с новым.

Орущая орда окружала меня со всех сторон, отрезав путь к отступлению. Они толкали, щипали, кусали, царапали меня, дергали за волосы, пытались ткнуть узловатыми пальцами в глаз. А я только слабо отпихивался от наиболее настырных и молил Бога, чтобы не причинить им вреда, памятуя о боли, притаившейся за углом и зорко наблюдающей, что из этого выйдет.

Наконец на шум явился молоденький библиотекарь и строго произнес:

- Что здесь происходит, черт побери? Немедленно прекратите! Это вам не арена гладиаторов, а читальный зал.

На него никто не обратил внимания, и тогда он сердито сказал:

- Ах, вы так! В таком случае я звоню в полицию.

И тут я сделал вещь, которую при других обстоятельствах не сделал бы никогда в жизни. Я взмолился со слезами в голосе:

- Да, да! Пожалуйста, сделайте это. Защитите меня от этих сумасшедших.

Тут кто-то расквасил мне нос. Утирая кровавые сопли, я плюнул на осторожность и повел нехилым плечом. Штук шесть стариков разом отпало, кряхтя и стеная. Но три бульдога держали мертвой хваткой, и я выволок их за собой в вестибюль. Кто-то еще вцепился мне в ляжку. Подоспели другие. Я упал, а они принялись пинать меня ногами, протезами, молотить костылями... В этот момент в фойе раздались молодые смеющиеся голоса:

- Кончай бардак, молодчики! Ишь как расшалились!

Это прибыла полиция.

 

Какое-то время у меня все плыло и колыхалось перед айзами, как в том сне про Бога и статуи, а в хэде стоял гул. Когда пелена несколько рассеялась, то мне показалось, что я уже где-то встречал этих коппол. Того, который покрикивал на разбушевавшихся стариков: "Хватит, хватит, хватит!", нагоняя на себя строгость, я видел впервые. Но двух других я, несомненно, видел раньше. Они со смехом разгоняли толпу, беззлобно прохаживаясь по спинам олдмэнов маленькими плетками, приговаривая:

- Завязывайте, непослушные ребятишки. Мы покажем вам, как бунтовать и нарушать общественный порядок, старые злыдни.

С шутками и прибаутками они загнали полумертвых мстителей обратно в ридингхолл и повернулись ко мне, смущенно поднимающемуся с пола.

- Кого я вижу! Ты ли это, маленький Алекс? Давненько не виделись, друже. Как поживаешь? Вижу - хреново.

Я обалдело всматривался в униформированного громилу, лицо которого было трудно рассмотреть за шлемом с опущенным забралом. Однако его голос был очень знакомым. Взглянул на второго и вздрогнул от неожиданности. Этот безумный фейс невозможно было спутать ни с каким другим.

- Гы-гы-гы! - загоготал Кир, а это был именно он.

Присмотревшись внимательнее ко второму, я узнал жирняка Билли. Два заклятых врага превратились в друганов - не разлей вода и более того - в блюстителей порядка.

- Ничего себе! - присвистнул я. - Кир? Билли?

- Что, удивлен? - приблизился ко мне экс-Дебила, ухмыляясь от уха до уха. - Жизнь полна неожиданностей.

- Этого не может быть! Этого не должно быть! Опять какой-нибудь маскарад?

- Твои айзы не обманывают тебя. Мы тоже. Все честно и законно. Отличная работенка для настоящего мужчины. Рекомендую.

- Но ты же слишком молод. Или что, теперь они берут в полицию по живому весу и высокому, как у тебя, уровню интеллекта?

Кир не уловил издевки и ответил довольно резонно:

- Ты прав, Алик. В полиции нужны крутые парни вроде нас с Билли, чтобы ломать хребты уродам вроде тебя. А что до возраста, так тут ты не прав. Мне уже восемнадцать. Ты же был самым зеленым в нашей кодле...

- И все-таки я отказываюсь в это верить. Вы - и вдруг копполы!..

- Скоро поверишь, - угрюмо пообещал Билли-бой и сказал, повернувшись к третьему коппу, который держал меня за плечо: - Думаю, Рекс, будет лучше, если мы разберемся с ним по-семейному, без обычной полицейской рутины. Как-никак старые друзья. Видно, этот хулиган опять взялся за свое, несмотря на всю чушь об его исправлении, которую написали эти бумагомаратели. Уж кто-кто, а мы-то его хорошо знаем. Сукин сын, опять обижает бедных стариков. Ну что ж! Покажем ему, что мы не даром едим свой брэд.

- О чем он воняет, Кир? - обратился я к Дебиле. - Это они напали на меня, а не наоборот. Ваша обязанность - защитить меня от них, а не их от меня... Ты же должен помнить, Кир, того тичера, которого мы отделали два года назад тут, неподалеку от библио. Так вот, он оказался здесь, опознал меня и натравил на меня всю эту сумасшедшую свору.

- Да что ты говоришь? - усмехнулся Кир. - Что-то я такого не припомню. И прекрати называть меня "Кир". Зови просто: офицер.

- Ну, хватит воспоминаний детства, - вмешался Билли. Он был не таким жирным, как прежде. - Мы не можем проходить мимо отъявленных хулиганов с бритвами в кармане. - Подонок не забыл, как я его "брил" пару лет назад. - Наш долг - защищать от них свободных граждан свободной страны!

Они заломили мне хэндзы на всякий случай, вытащили бритву из кармана и, выведя из библио, втолкнули в ожидавший патрульный кар, шофером которого оказался незнакомый мне Рекс.

Меня не покидала шальная мысль о том, что мои бывшие фрэнды шутят и что Кир вот-вот сдернет свое забрало и зарыгочет: "Гы-гы-гы! С возвращением, Алекс-бой!" Но я ошибся. Все было взаправду.

Стараясь скрыть нарастающий страх, я спросил:

- А что со стариной Питом? Про Джоша мне рассказали...

- Пит? Ах, этот... Мы недавно встречались с ним, - с многозначительной ухмылкой ответил Кир.

Заметив, что мы выезжаем из тауна, я с тревогой спросил:

- Куда это вы меня везете?

- Еще слишком светло, - ответил Билли, не поворачивая хэда. - Небольшая прогулка по зимней кантри. Там так красиво и... безлюдно. Не можем же мы подбивать с тобой баланс на виду у всех...

- Какой еще баланс? - не на шутку встревожился я. - Со старым давно покончено. Я уже за все получил сполна. Меня вылечили,

- Читали, наслышаны, - безразлично произнес Кир. - У нас даже была политинформация по этому поводу. Суперинтендент целый час распинался о том, как это здорово и эффективно. Вот мы сейчас и проверим.

- Ах, вам читали? Ты так ни разу и не взял в руки ни одной газеты, не говоря уже о книгах? - не удержался я от язвительного замечания.

Он развернулся и сильно двинул мне в нюх, прежде чем я успел увернуться. В глазах у меня потемнело, и из разбитого ноу за закапала алая блад.

- Что ж, сейчас сила на твоей стороне, стинкинг ублюдок, - с горечью сказал я, утираясь. - Но так будет не всегда...

- Вот мы и приехали, - радостно сообщил Билли.

Меня вытолкнули из кара. Поблизости не было ни души. Молчаливые угрюмые деревья окружали нас четверых, бессильно опустив голые ветви.

Драйвер остался за рулем, безразлично покуривая и просматривая какой-то комикс. Быстро смеркалось, и он включил фары, чтобы его коллегам было лучше видно, куда бить вашего покорного беспомощного рассказчика.

Не буду подробно описывать, что они со мной сделали. Скажу только, что отметелили они меня на славу. Дубинками, кулаками и ногами. И все время, пока они меня "учили", я даже и подумать боялся о том, чтобы дать сдачи. Если бы не чертов Лудовико, я бы еще с ними побарахтался...

Наконец они подустали, и один из них, не помню кто, деловито сказал:

- Ну, пока хватит с него. Пошли!

Страйкнув меня на прощание футами по фейсу, они залезли в кар и укатили, оставив меня валяться на припорошенной кровавым снегом траве.

Не знаю, сколько я так пролежал, балансируя на грани сознательного и бессознательного. Мелкий ледяной дождь со снегом помог мне прийти в чувство. Я встал на четвереньки, так, на карачках, дополз до ближайшего дерева и со стоном поднялся, обнимая его, как чужую жену. Вокруг не было ни звука, ни огонька. Куда идти мне, бездомному, избитому бродяге без цента в кармане? Я завыл волком, распугивая притаившуюся в кустах живность.

 

Дома! Дома! Дома! - жаждало все мое существо. Места, где бы я мог приклонить голову и хоть на время найти отдохновение. И домой я пришел, братцы! Бродя, как слепец по ледяной пустыне человеческой ненависти и безразличия, я вышел на оазис со смешной надписью над входом: "НАШ ДОМ". Кажется, я здесь уже бывал в той, другой жизни...

Подходя к воротам коттеджа, я кончиком языка потрогал кровоточащие, шатающиеся зубы, ощутив пустоту на месте двух из них.

Э, да Бог с ними! Это даже к лучшему - есть надежда, что писатель, если он еще живет здесь, не узнает меня. Сейчас у меня на лице была совсем иная маска, обнажавшая всю мою суть...

Поскальзываясь на разбухшей от дождя глинистой дорожке, я доковылял до двери и осторожно поскребся. За дверьми была мертвая тишина. Какие врата передо мной: рая или ада? Я постучался настойчивее и услышал приближающиеся шаги. Дверь распахнулась, и раздался сильный мужской голос человека, вглядывающегося в темноту:

- Да, кто здесь?

- О! Ради всего святого, помогите мне, добрый человек! - взмолился я с настоящими слезами в голосе. - Меня ни за что ни про что избили полицейские и бросили умирать у дороги. Ради Бога, позвольте мне посидеть у огня и дайте выпить горячего чего-нибудь...

- Входи, кто бы ты ни был! - посторонился райтер, освещая меня фонарем. - Входи и поведай мне о твоих несчастьях, бедный человек...

Я сделал шаг вперед. Ноги мои подкосились, и я повалился прямо на хозяина коттеджа, смотревшего на меня с искренним участием и состраданием.

Очнулся я в кресле у камина. Сердобольный райтер с печальными всевидящими айзами протягивал мне высокий тамблер с неразбавленным виски. Я взял его дрожащей рукой и залпом выпил, разбавив скопившейся во рту слюной и кровью.

- Какие же изверги так тебя отделали, парень? - участливо спросил райтер, вглядываясь в мое распухшее лицо, на котором не было живого места.

- Наши доблестные блюстители порядка, - попытался улыбнуться я. - Какие-то ублюдки в полицейской форме.

- Еще одна далеко не последняя жертва нашего смутного времени, - скорбно констатировал он. - Пойду приготовлю тебе ванну.

С трудом сфокусировавшись, я осмотрелся. За исключением камина и двух кресел, все остальное пространство было заполнено книгами. Царивший повсюду художественный беспорядок свидетельствовал об отсутствии женской руки. На низком тейбле стоял знакомый тайпрайтер, возле которого аккуратной стопкой были сложены шитсы пейпера. "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН" - вот что лежало здесь в ту ночь. Почему-то это название накрепко засело в моей мемори, и ничто не смогло вышибить его оттуда - ни Бродский с его Лудовико, ни устроенное мне друзьями-недругами брейнуошинг... Теперь главное - ничем не выдать себя. А то, несмотря на всю свою доброту, этот райтер добавит мне еще и оставит околевать на улице. И превратишься ты, Александр Маленький, в кусок собачьего дерьма на дороге... А тебе сейчас так необходимы помощь и участие! И ведь до всего этого тебя довели те, кто заставил тебя, вопреки своей воле, скитаться подобно Вечному жиду в поисках добра и тепла и людей, которым бы ты их мог дать. Только захотят ли они принять от тебя твой дар во искупление твоих грехов?

- Ну вот, сейчас я тебя выкупаю, - ласково сказал райтер. - Смою все твои грехи и сниму бремя с души. - Он пытливо посмотрел мне в глаза, и от его взгляда мне стало не по себе. - Только сначала нужно остановить кровь. Я прижгу твои ссадины борной. Ты уж потерпи, голубчик.

Он заботливо обработал мои раны смоченным в растворе борной кислоты тампоном. Увидев слезы благодарности у меня на глазах, он смущенно погладил меня по плечу: "Ну, будет, будет..."

Потом я принял горячую ванну, которая сделала из меня человека. Отец "АПЕЛЬСИНА" дал мне нагретую у камина пижаму и теплые меховые тапочки, и я окончательно убедился в том, что теперь-то уж выживу. Райтер опять удалился, и через некоторое время из кухни раздался его бодрый голос, приглашавший меня то ли к позднему ужину, то ли к раннему завтраку.

Я спустился в кичен, где был уже накрыт тейбл с блестящими вилками, ножами и даже белоснежными салфетками. Посередине лежала высокая булка пышного белого брэда и стояла пузатая бутылка "Прима Сое". Рядом шкворчала аппетитная яичница с хэмом и дымился чай с молоком. Я и не подозревал, насколько голоден.

Быстро расправился с яичницей, съел несколько пузатых сосиджис, покрыв все это огромным ломтем хлеба, намазанного маслом и джемом. Попивая крепкий густой чай, я с благодарностью заметил:

- Давно не ел так вкусно. Не знаю, как вас и благодарить.

- Кажется, я догадываюсь, кто ты, - улыбнулся райтер. - Если ты тот, о ком я думаю, то ты попал в самое подходящее место. Это твои фотографии были в утренних газетах? Ты бедная жертва этой новой бесчеловечной методики? Если так, то тебя послало ко мне само Провидение. Бедный парень. Сначала тебя мучили в тюрьме, а потом ты стал объектом издевательств нашей безжалостной полиции. Они сейчас набрали в нее отпетых негодяев. Я тебе искренне сочувствую.

Я хотел подтвердить его слова, но был слишком преисполнен жалости к себе. Я только моргал и слушал, что он говорит.

- Ты не первый, кто обращается ко мне за помощью. Наша деревня превратилась в излюбленное место полицейских, где они вершат неправедный суд и расправу, называя это брейнуошинг... Сама Судьба привела ко мне тебя - жертву двойного произвола властей! Возможно, ты слышал обо мне?

Я мигом насторожился и ответил, тщательно подбирая слова:

- Мне знакомо название "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН". Правда, я его не читал, но слышал, что это потрясная вещь.

- Правда? Ты слышал о моем романе? - засиял райтер. - Расскажи немного о себе.

- Да особенно и рассказывать нечего, - засмущался я. - Жил-был глупый заносчивый сосунок, слишком много мнивший о себе. Однажды его так называемые друзья подбили его забраться в дом к одной старой одинокой женщине. Я и не думал причинять ей вреда, поверьте. Так, невинная ребячья выходка. Решил выпендриться перед дружками. Эта старая птица засекла меня, и с ней случился сердечный приступ. Одним словом, она сыграла в ящик, а я загремел в тюрьму...

- Так, понятно. Пожалуйста, продолжай.

- Уже там, в тюрьме, я глянулся посетившему наш скворешник министру исправительных учреждений, и тот решил опробовать на мне методику Лудовико...

- Так, так, - подался ко мне райтер. - Расскажи мне об этом подробнее.

Он очень этим заинтересовался и даже не заметил, что локтем влез в розетку с джемом. Глаза его лихорадочно заблестели, рот приоткрылся...

Стараясь хоть как-то отблагодарить его за проявленную ко мне доброту, я подробно поведал райтеру о том, что со мной проделывали в клинике доктора Бродского.

Он был настолько захвачен моим рассказом, что ни разу не перебил меня. Только кивал головой - понимающе, негодующе, осуждающе... Когда я кончил, он тяжело вздохнул и принялся собирать тарелки.

- Позвольте, я их сам вымою, - предложил я.

- Отдыхай, отдыхай, бедолага, - сказал он, открывая горячую воду. - Ты, несомненно, грешил и нарушал законы, но то, что они придумали тебе в качестве наказания, переходит всякие границы. Они превратили тебя в некое подобие машины, в полуавтомат, лишенный права свободного выбора. Тебя запрограммировали даже не на добро как таковое, а на совершение одобряемых обществом актов, угодных ему действий... Я ясно представляю твое поведение в пограничных ситуациях, при эмоциональных стрессах. Теперь все - музыка и физическая любовь, литература и искусство - превратилось для тебя из источников наслаждения в источники боли и страдания. Бедный, бедный Алекс.

- Вы точно все определили, сэр, - согласился я, закуривая изящную длинную злопухоль с золотым мундштучком.

- Они всегда перегибают палку, - задумчиво произнес райтер, в третий раз перемывая одну и ту же тарелку. - Вот и в случае с тобой они явно переусердствовали. Человек, лишенный выбора, перестает быть человеком. Они перешли ту грань, за которой начинается преступление против человечества.

- Ваши рассуждения очень похожи на рассуждения нашего тюремного капеллана. Он тоже утверждал, что без морального выбора нет человека. Правда, при этом постоянно ссылался на Бога, который следит за правильностью такого выбора.

- Да? Он тоже так считает? - оживился райтер. - Впрочем, иначе и быть не могло. Это основа христианского учения. Ну, да ладно. Я вижу, что утомил тебя. Договорим завтра, когда у меня соберутся мои друзья. Я думаю, что ты нам будешь очень полезен. С твоей помощью мы сможем разоблачить наше подлое правительство, опять рвущееся к абсолютной власти. Мы покажем народу всю бесчеловечность их программы, направленной на превращение нашей молодежи в механических исполнителей их воли. И еще гордятся этим, преподнося антигуманную технику Лудовико как панацею от всех общественных бед.

Он продолжал вытирать одну и ту же тарелку.

- Сэр, вы пятый раз трете одну тарелку, - не удержался я.

- Да? - очнулся он и уставился на отполированную до блеска тарелку. - Я слишком рассеян для домашних дел. Обычно ими занималась моя жена, я же был полностью поглощен писательством.

- Ваша жена, сэр? - с деланным безразличием спросил я. - А что, она вас оставила?

- Да, оставила... - с неизбывной тоской и болью повторил он. - Она умерла. Видишь ли, ее зверски избили и изнасиловали четверо молодых подонков. Прямо в этом доме, у меня на глазах. И я не смог защитить ее... - Его голос дрогнул, а лицо исказилось гримасой горя и страдания. - Бедняжка не перенесла потрясения... А я, как видишь, живу.

Он быстро отвернулся, чтобы я не видел его слез. Но я увидел другое. Тихая зимняя ночь. Четверо здоровых лбов в масках обманом врываются в мирный уютный дом и учиняют зверскую расправу над ни в чем не повинными людьми. И я их предводитель...

Как и следовало ожидать, вставшая перед моими глазами картина вызвала острейший приступ болезни Лудовико. Лицо мое помертвело и покрылось испариной. Вкусная пища подкатила к горлу, готовая в любой момент вырваться наружу. Заметив это, райтер по-своему истолковал мое состояние:

- Вот видишь, до чего я тебя довел своими разговорами. Пойдем, я покажу тебе твою спальню. Это бывшая комната моей Элен. Бедный, бедный парень. До чего довели тебя эти изверги! Еще одна жертва современного мира, как и она, моя несчастная девочка...

 

Я уснул только после того, как он дал мне какой-то сильный седатив, которым часто пользовался сам. Я отключился мгновенно и продрых часов десять без сновидений. Когда я проснулся, было позднее морозное солнечное утро. За окном коттеджа звонко пели птицы. С некоторым усилием я вспомнил, где нахожусь. Впервые за последние дни меня окружали покой и относительная безопасность. Из кухни доходил аромат свежесваренного кофе. Я решил покайфовать, пока меня не позовут завтракать. Мысли мои текли ровно и безмятежно, и я был близок к тому, чтобы сказать: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" Вдруг мне захотелось узнать, как же зовут моего спасителя и благодетеля. Я вылез из-под блэнкита и прошлепал босыми фит к большому книжному шкафу во всю стену. Где-то здесь обязательно должен стоять "ЗАВОДНОЙ АПЕЛЬСИН", и уж на нем-то будет указано имя автора - доброго хозяина "НАШЕГО ДОМА". Однако, к моему разочарованию, на полках стояла масса умных книг... и ни одного "АПЕЛЬСИНА". Я осторожно прокрался в соседнюю комнату-спальню райтера. Войдя в нее, я остановился как вкопанный, потому что со стены на меня укоризненно смотрела та самая герла. Подавив ассоциативную боль, я поспешно подошел к навесной полке с буками и отыскал тоненькую книжку, на хребте-переплете которой после знакомого названия золотом было выведено: "Ф. Александер". Боже правый! Его тоже звали Алекс! Я полистал книженцию, но так и не понял, о чем она. Меня поразило, что написана она в какой-то безумной манере, с многочисленными "ах" и "ох". Единственное, что я вынес из этого беглого просмотра, так это то, что в наше время всех людей - его, меня, моих предков с их правильным постояльцем, Кира, Билли, покойника Джоша и вас, да-да, вас, мои терпеливые слушатели, - пытаются превратить в механических роботов или их запчасти. В то время как каждый человек - неповторимая личность, уникальный плод матери-природы. Мой Ф. Александер наивно полагал, что все эти плоды-человеки растут на одном всемирном древе во вселенском саду, посаженном Господом Богом. И все мы нужны этому садовнику для того, чтобы он изливал на нас свою благодать и, в свою очередь, радовался нашим благим деяниям... Дальше шла такая же идеалистическая чушь и ах-охо-вая трескотня. И я подумал: может быть, этот мой тезка действительно с ума съехал после смерти жены? Но тут снизу раздался его вполне здоровый войс, теплый и доброжелательный, и я поспешил завтракать.

- Ну что, выспался? - с улыбкой спросил он. - Уже десять. Я специально не стал тебя будить. Сам-то я уже успел поработать несколько часов.

- Очень мило с вашей стороны, - вежливо ответствовал я, намазывая тост баттером. - Пишете новую книгу?

- Нет, кой-какие статьи. Потом разговаривал с друзьями по телефону.

- А у вас разве есть телефон? - ляпнул я, забыв про осторожность.

- А почему ты решил, что у меня его нет? - ответил он вопросом на вопрос и пристально посмотрел на меня.

- Да так, - отвел я глаза в сторону, в душе проклиная свою неосмотрительность. - Просто вчера я его не заметил.

- Это и неудивительно. Ты был в таком состоянии, - смягчился он, а я подумал, что он, должно быть, помнит все мельчайшие детали той страшной ночи.

"Будь осторожен, парень, если не хочешь, чтобы тебя четвертовали... со всей вселенской любовью", - сказал я себе.

Некоторое время мы жевали молча. Потом он сказал:

- Я все утро звонил людям, которые должны обязательно заинтересоваться твоим случаем. Ты и не подозреваешь, каким мощным оружием являешься в нашей борьбе за то, чтобы это антинародное правительство вновь не победило на предстоящих выборах. С твоей помощью мы выбьем у них из рук главный козырь - их хваленые достижения по борьбе с преступностью. Ведь ты поможешь нам разоблачить их фашистские методы модификации индивидуального сознания? Они могут начать с преступников, а закончить нами, демократами, всеми инакомыслящими. Ты представляешь, что тогда может произойти? Все эти опыты во благо народа могут обернуться полным тоталитаризмом!

- Откровенно говоря, я не совсем ясно представляю, чем я могу вам в этом помочь, - честно признался я.

В глазах райтера появился безумный блеск, и он заговорил как сумасшедший, все более распаляясь и проглатывая слова:

- Ты живой свидетель этих дьявольских планов. Народ, простые люди должны знать, должны видеть, что затевается за их спинами.

Он порывисто выскочил из-за стола и принялся расхаживать по кичену, как будто репетируя гневную обличительную речь:

- Неужели вы допустите, чтобы с вашими сыновьями сделали то же самое, что и с этой бедной жертвой произвола властей? Неужели вы хотите, чтобы отныне правительство само решало, кого объявить преступником, врагом нации, а кого нет?

Спохватившись, он снова сел за стол, но к яйцу так и не притронулся.

- Пока ты спал, я написал статью. Через день-два она появится в газетах вместе с твоей фотографией. Тебе только нужно подписать этот скорбный перечень преступлений и несправедливостей, которые творились над тобой с благословения нашего правительства.

- Ну, а вам-то какой от этого прок, сэр? - искренне полюбопытствовал я. - Я имею в виду, чего добьетесь вы лично, кроме приличного гонорара за свою статью? Почему вы так рьяно выступаете против нынешнего правительства? Разве другое будет намного лучше?

Райтер схватился за край стола, так что побелели костяшки пальцев, и с пафосом произнес, скрипя прокуренными зубами:

- Кто-то же должен бороться за идеалы добра и справедливости? По натуре я тихий, мирный человек. Но я не могу спокойно смотреть, как попирается то, что для меня свято. Честные люди должны бороться против любых проявлений насилия над личностью. Таковы традиции свободолюбия. Однако масса слишком инертна. Ей наплевать на все, кроме собственного благополучия и личного покоя. В сытой спячке народ может допустить даже приход фашизма. Вот поэтому его надо постоянно будоражить, будоражить, будоражить!

И тут он, други, выкинул финт, заставивший меня в страхе сжаться. С горящими глазами он схватил со стола вилку и в бешенстве воткнул ее несколько раз в стену. Искорежив таким образом прибор, он в сердцах бросил его на пол.

Потом как ни в чем не бывало повернулся к вашему бедному рассказчику и с ласковой улыбкой произнес:

- Ешь, парень, ешь. Бедная жертва современного мира. Можешь съесть и мое яйцо.

У него явно были не все дома.

- Это очень благородно, все, что вы говорите, сэр. Но что от этого получу я? Меня это излечит? Смогу ли я слушать "Хоральную симфонию" и при этом не чувствовать себя, как беременная сука? Смогу ли я вновь зажить нормальной жизнью? Что же в конце концов будет со мной?

Тут, братья, он взглянул на меня так, будто я вовсе ни при чем и моя судьба ничего не значила по сравнению со Свободой, Равенством, Братством, Демократией и всей этой абстрактной мурой. По его удивленному и слегка раздраженному фейсу я понял, что лично для меня в его грандиозных планах не было плейса. Он посмотрел на меня, как на безнадежного эгоиста, и неопределенно сказал:

- Ну, как я уже говорил, ты будешь живым свидетелем, пуэр бой, способствующим торжеству высоких идеалов... Давай доедай свой брэкфаст... Я покажу тебе мою статью, которая пойдет в "Уикли Трампит" под твоим именем, несчастная жертва.

То, что я потом прочитал в его кабинете, други мои, представляло собой пространную, туманную, сентиментальную дребедень, призванную вышибить слезу из нашего толстопузого обывателя. Читая ее, я сам чуть было не прослезился - так мне стало жалко бедного мальчика (то есть меня), рассказывающего о своих страданиях и о том, как аморальное правительство лишило его воли и способности сопротивляться насилию и несправедливости. Далее я здорово так (ни дать ни взять профессор!) расписывал о том, что то же самое ожидает всех людей, если они не положат конец антинародным актам нынешней администрации.

- Здорово! - похвалил я. - Берет за душу и переворачивает все твои гатс.

- Что-что? - подозрительно переспросил он и сузил глаза.

- А, это? Это означает, что доходит прямо до сердца. Надсадский язык. Так сейчас говорят все тинэйджеры, сэр.

Райтер отправился на кухню мыть посуду, напряженно думая о чем-то, как будто пытался вспомнить что-то очень важное... Я же не думал ни о чем, отдавшись на волю случая. Так было проще. Дуракам вообще легче живется. Их запросы минимальны, равно как и спрос с них. Сиди и сопи в две дырочки. Или как младенец: обложился и молчи, жди, пока тебе сменят...

Мои глубокие выводы прервало треньканье звонка входной двери. Из кичена выскочил райтер, вытирая мокрые хэндзы о фронтирник.

- А вот и мои друзья! - радостно сообщил он. Из антишамбра донеслись обычные в таких случаях "привет-привет", "ха-ха-ха и хо-хо-хо", "прекрасная погодка" и "рад тебя видеть, старина!". Тут в гостиную завалили три чудика и пытливо уставились на меня, а один из них, похожий на дистрофика или туберкулезника, тепло улыбнулся и произнес низким, прокуренным басом:

- Так вот он какой, твой неотесанный тезка. Ничего, мы его мигом отешем. - И он добродушно рассмеялся.

Ф. Алекс представил своих друганов. Басовитого дистрофика, с ног до головы осыпанного пеплом громадной сигары, которую он не вынимал из волосатого рта, звали З. Долин. Потом был еще какой-то Рубинштейн - маленький, толстенький мэн в круглых металлических очках, с академической бородкой и в шапочке. Третьего звали Д. Б. ДаСилва. Этот вообще был не мэн, а сперматозоид, такой же быстрый, энергичный, напористый. От него сильно воняло дорогими духами. Все трое долго жали мне хэнд, восторженно хлопали по шоулдеру и заглядывали в айзы, демонстрируя самые добрые намерения. Наконец, З. Долин пробасил:

- Великолепный экземпляр. Как раз то, что нам нужно. Для фотографий его можно даже подгримировать, чтобы он выглядел еще более болезненным и забитым... Мы сделаем из него настоящего зомби.

Я был категорически против того, чтобы меня "забивали" и делали из меня притрухнутого. Поэтому я горячо возразил:

- Это еще зачем? О чем толкует ваш друг, мистер Александер?

Вместо ответа райтер озадаченно произнес:

- Странно, но меня не оставляет ощущение, что где-то я уже с ним встречался. Такая специфическая манера разговора...

Он нахмурился, что-то напряженно вспоминая, а у меня все похолодело внутри. Но тут вмешался ДаСилва:

- Главное - организовать публичные выступления. Продемонстрируем его общественности... живьем. Ну и, конечно же, широкое паблисити. Основной лейтмотив: загубленная молодая жизнь. Разворошим муравейник! Воспламеним сердца людей!

Его темное лицо озарилось тридцатидвухзубым смайлом. Он явно принадлежал к породе иммигрантов.

- Но какую пользу для себя извлеку из всего этого я? - не утерпел "живой свидетель", о котором, казалось, все забыли. - Меня мучили в тюрьме, истязали в клинике, выгнали из дома собственные родители и их праведник-квартирант, поколотили полоумные старики и чуть было не отправили на тот свет новоявленные друзья-копполы. Что же будет со мной?

Рубинштейн успокоительным жестом положил мне руку на плечо:

- Вот увидишь, парень, партия не обойдет тебя своей благодарностью. В конце этой кампании тебя ожидает очень приятный и очень весомый сюрприз. Так что не волнуйся. Мы не бросим тебя на произвол судьбы, которая и так была к тебе очень несправедлива. Торжество справедливости и всеобщее благоденствие - вот наши конечные цели!

- К черту сюрпризы! - взъярился я. - Проклятая жизнь и без того накидала мне их по самую завязку! Единственно, чего я хочу, так это стать нормальным и здоровым, как прежде. Чтобы я сам мог решать, что мне делать, сам мог выбирать себе друзей, а не быть послушной марионеткой в руках попутчиков на тот свет. Способен ли кто-нибудь в вашей стинкинг партии вернуть меня к нормальной жизни?!

"Кашль-кашль-кашль", - многозначительно прокашлял З. Долин.

- Тебе уготована участь мученика за правое дело, - с пафосом проговорил он. - Но все равно мы тебя не оставим, Александр!

Такая перспектива была мне как-то не в жилу, и я заорал благим матом:

- Я вам не презерватив - использовал и выбросил. И не такой идиот, каким вы меня собираетесь выставить, вы, грязные интриганы! Я вам не какой-нибудь дебила...

- Дебила, дебила... - раздумчиво повторил Ф. Александер. - Похоже на кличку. Где-то я ее уже слышал... Странно... очень странно...

- Чего тут странного? Гоголь-моголь, Ванька-встанька, Кирилла-Дебила.

О Боже!

Я в страхе посмотрел на райтера. От выражения на его лице у меня мороз пошел по скину. "Кажется, проболтался!" Не спуская с райтера настороженных глаз, я бочком пошел к двери, намереваясь прошмыгнуть в мою комнату наверху, где была моя одежда. Надо было рвать когти, пока он меня не вычислил.

- Черт! До чего же все-таки похоже, - ощерился Ф. Александер. - Но этого не может быть! Боже, если бы это вдруг оказался он, я бы разорвал его на месте. Но это невозможно...

- Ну, ну, успокойся, старик, - погладил его по плечу ДаСилва. - Все в прошлом. То были другие негодяи. Мы обязаны помочь этому бедному парню, который очень полезен нашему делу.

- Пойду переоденусь... Там май дресс, то есть я хотел сказать, одежда, - скороговоркой проговорил я уже с лестницы. - Пожалуй, нам лучше расстаться. Я, конечно, благодарен вам за все, джентльмены, но я должен жить своею жизнью...

Тут все всполошились, а З. Долин твердо произнес:

- Ну уж нет, парень. Ты в наших руках, и мы не собираемся тебя отпускать, ты пойдешь с нами. Не волнуйся, все будет о'кей.

Тут он быстро подскочил ко мне и крепко схватил за хэнд. У меня мелькнула шальная мысль вырваться и ран, ран, ран от этих "доброжелателей", чем ранее, тем лучше. Но при одной мысли о сопротивлении и неизбежном файтинге у меня забурлило в стамэке и заломило в хэде. Я решил: будь что будет, и покорно произнес, избегая глядеть на сумасшедшего Ф. Александера:

- Хорошо! Говорите, что я должен сделать, и покончим с этим, бразерз.

- Вот и умница, - похвалил меня Рубинштейн. - Одевайся, и приступим.

- Дебила, дебила, дебила, - в ступоре повторял Александер. - Ну где я слышал эту кличку? Кто он?

Я быстро взбежал по лестнице, переоделся за какие-то капл секондз и направился к кару с тремя своими новыми фрэндами, не осмелившись попрощаться с гостеприимным хозяином "НАШЕГО ДОМА".

Д. Б. ДаСилва сел за водилу, а я устроился на заднем сиденье с Рубинштейном и З. Долиным по бокам.

Спустя некоторое время кар въехал в таун, а еще через пять минут остановился в том же самом районе, где располагался мой родной блок 18А.

- Вылезай, Алекс-бой, - сказал З. Долин, не выпуская изо рта неразлучную злопухолищу. - Пока ты остановишься здесь.

Мы вошли в стандартный подъезд стандартной многоэтажки со стандартизированной оптимистической живописью на стенах. Поднялись на не знаю какой этаж, прошли в стандартную флэт, и Д. Б. ДаСилва сказал:

- Вот тут ты будешь жить. Располагайся, парень. Еда в холодильнике, пижама в шкафу.

- Я бы хотел уточнить одну маленькую деталь, Алекс-бой, - прокашлял З. Долин. - У нашего друга Ф. Александера в связи с тобой возникли какие-то странные ассоциации. Ты случаем?.. Короче, это не ты с дружками... тогда у него в доме?.. В общем, ты понимаешь, о чем я хочу тебя спросить?

- Я за все заплатил сполна, - не стал лгать я. - Бог тому свидетель. Теперь мы с ним коллеги. Ведь я - ваш живой свидетель, ведь так? - подколол я их. - Так вот, я заплатил не только за себя, но и за тех предателей, которые называли себя моими фрэндами. - От неприятных воспоминаний у меня опять начались колики. - Я, пожалуй, прилягу. Что-то мне нехорошо.

- Приляг, приляг, - одобрил меня Д. Б. ДаСилва. - Эта квартира в твоем полном распоряжении.

Они повернулись и ушли по своим делам, закрыв меня на ключ, чтобы я, не дай Бог, не смылся и не спутал их политические планы. Я же завалился на бэд прямо в бутсах, заложил хэндзы за хэд и уставился в низкий, загаженный мухами, закопченный потолок. Как жить дальше? Куда бы скрыться от всех этих доброхотов? Под закрытыми веками вереницей проходили картинки из моей безрадостной жизни, лица сотен людей, которых я встречал на своем пути и среди которых не нашел ни одного, кому можно было бы доверять. Незаметно для себя я задремал.

Разбудила меня громкая музыка, доносившаяся из-за стены.

Это была знакомая мне Симфония № 3 датского композитора Отто Скаделига - неистовое, насыщенное септаккордами произведение, особенно в первой части. Как раз ее сейчас исполняли. Несколько секунд я с наслаждением вслушивался в будоражащие душу звуки, но, к сожалению, наслаждение быстро сменилось нахлынувшим цунами невыносимой боли. Кто-то странный, невидимый завязывал узлом мои кишки. Я сполз с кровати и начал кататься по полу, вопя, как смертельно раненный зверь. Подкатившись к музыкоточащей стене, я принялся скрести ее ногтями и грызть зубами, истошно крича:

- Прекратите! Остановите музыку ради всего святого!

Но она не прекратилась и, казалось, зазвучала еще громче. Я барабанил в стену кулаками, ногами, головой, но все напрасно. Стараясь убежать, скрыться от этой пытки музыкой, я выскочил в маленькую прихожую и рванул дверь, забыв, что она заперта снаружи. Я сел посреди комнаты и засунул пальцы глубоко в уши, не замечая, что раню барабанные перепонки. Никуда не спрятаться, не скрыться от этой проклятой музыки. Или проклятым был я сам?

- Боже, помоги мне, если ты есть! Спаси меня, Господи!

Но старый фраер оставил свое заблудшее дитя.

И тут я вспомнил о подсказанном Им единственном выходе. Он лишь на время отсрочил неминуемую развязку, ниспослав мне, нет, не благодать и не забвение, которых я, видимо, не заслуживал, а свору безумных стариков, шизанутых коппол и чокнутых интеллигентов.

Уйти, исчезнуть из этого жестокого мира!

Схватившись за край стола, поэтапно, я поднялся на ноги, и тут мое внимание привлекло крупно выведенное на какой-то брошюре слово "СМЕРТЬ". И хотя я прочитал всего лишь: "СМЕРТЬ ПРАВИТЕЛЬСТВУ", я понял, что это знак свыше. Сцепив зубы, я взял со стола другую книжонку, на обложке которой было нарисовано распахнутое окно. Раскрыв ее, я прочитал: "Распахните, как окна, ваши души навстречу свежему воздуху свободы, новым идеям и образу жизни!"

В мгновение ока я вскочил на подоконник и рывком открыл окно. И крикнул в мир: "Прощайте и простите! И да накажет вас Господь за загубленную жизнь!"

Под бравурные звуки музыки я нырнул вниз в спасительную пустоту...

 

uu Итак, я прыгнул, братья мои и други, решив разом покончить со всеми моими мучениями. Но это был не конец, хотя я сильно расшибся о газон. Счастье еще, что , чтобы разбиться насмерть. К тому же во мне сработал кошачий инстинкт, и я приземлился на четыре кости, а уж потом шмякнулся мордой о подернутую морозной коркой землю. Как бы то ни было, я повыворачивал себе суставы, сильно повредил позвоночник, как наждаком, содрал свой фейс, так что одно ухо у меня переместилось на затылок, а через другое вылез ноуз (по крайней мере, так мне тогда показалось), прежде чем я вырубился под удивленно-испуганными взглядами прохожих.

Но тогда мне было вовсе не до смеха. Придя в себя после миллиона лет беспамятства, я попытался осмыслить, что же со мной произошло, и угадать, на каком я свете - на том или все-таки на этом. Если на том, то почему в таком случае так воняет лекарствами, спиртом и антисептиками? Если на этом, то откуда райский запах живых цветов? И почему я совсем не чувствую своего тела? Я разлепил один глаз (другой был забинтован наглухо) и осмотрелся. Весь я был спеленут, как бэби. Рука и нога висят на растяжках, будто кто-то вознамерился взвесить меня по частям и начал с конечностей. Справа на кронштейне висит боттл с кровью, и она стекает по прозрачной трубке прямо к игле, воткнутой в другую мою руку. Но почему же я совершенно не чувствую боли? Мысль заработала четче, и вспомнились события, предшествовавшие моему свободному падению. В душу закралось страшное подозрение о том, что сдернувшая меня с катушек музыка - это дьявольская выдумка моих новых друзей-интеллектуалов. Они решили до предела драматизировать ситуацию в своих далеко идущих политических целях. Неужели все люди - изверги и садисты? В таком случае я - теленок по сравнению с ними...

Рядом с моей койкой сидела молодая грымза в очках и в белом халате. Она с упоением читала какой-то роман, и по ее прерывистому дыханию и по тому, как она жадно облизывала пухлые губы ярко-красным кончиком языка, я понял, что она дошла до сцены про это. Вообще-то она была очень даже недурна, и из-под халата у нее выпирали очень даже соблазнительные груди. И я сказал, наконец-то поверив, что еще жив:

- Ныряй сюда, детка. Мы с тобой сможем не хуже, чем они, девочка.

Однако у меня почему-то получилось: "не фуже фем они, фефочка", поскольку рот был какой-то ватный, язык деревянный, а в распухших деснах недоставало еще нескольких зубов. Герла подскочила от неожиданности, уронив книжку на пол, и сказала не то с радостью, не то с огорчением:

- О, наконец-то ты пришел в себя.

Она поспешно вышла, видимо, для того, чтобы сообщить врачу. По абсолютной тишине я понял, что лежу в отдельной, уютной комнате с цветами на тумбочке, а не в отвратной общей палате, как это случилось со мной в детстве, когда я заболел дифтерией. Тогда меня окружали с десяток старых кашляющих смердящих мэнов, от одного вида которых хотелось или умереть сразу, или поскорее выписаться, только бы не видеть их гнусных рож... С этими невеселыми мыслями я опять впал в сон, похожий на смерть. Но тут снова появилась сексуально озабоченная медсестра, а с нею еще несколько мэнов в белых халатах. Самый старый из них наклонился ко мне, задрал веко единственного свободного глаза, пощупал пульс на незабинтованной руке и похмыкал, хмуро и озабоченно: "Гм-гм-гм, могло быть и хуже... Он еще легко отделался". Приоткрыв один глаз, я заметил среди белых халатов сострадательное лицо капеллана из старой Стаи, который с чувством произнес:

- О, сын мой, до чего они тебя довели... - Он выдохнул концентрированное облако спиртных паров и сокрушенно добавил - Но я в этом больше не участвую. Баста! Я не подпишусь под тем, что они собираются делать с вашими заблудшими преступными душами. Отныне я буду только молиться за то, чтобы Господь наставил вас на путь истинный.

Я еще долго балансировал на грани бытия и сознания и, очнувшись в очередной раз, увидел около постели тех, из чьей квартиры выпрыгнул в надежде свести счеты с жизнью. Над моей кроватью склонились озабоченный фейс Д. Б. ДаСилвы, борода Рубинштейна и аскетично-чахоточное лицо З. Долина, который, казалось, вот-вот выжжет мне единственный глаз своей неизменной сигарой.

- Наш молодой друг! - говорил кто-то из них. - Сердца людей возгорелись благородным гневом, когда они узнали твою правдивую историю, и правительство потеряло последний шанс на переизбрание. Оно рухнуло и никогда больше не поднимется. Ты сослужил добрую службу святому делу освобождения человечества.

Меня передернуло от такого напыщенного спича, и я с горечью сказал:

- Я бы сослужил вам еще большую службу, если бы вовсе отбросил копыта, лживые грязные политиканы.

Я намеревался гневно бросить им в лицо эти разоблачения. На самом же деле только издал какие-то хрипы, бульканье и нечленораздельное мычание. Они восприняли мою "пламенную" речь как одобрение своих ловких действий и восторженно протянули мне кипу вырезок из разных газет. На одной из них я увидел себя, окровавленного и в беспамятстве, на носилках, окруженных санитарами, полицией и какими-то людьми с раскрытыми в ужасе глазами. Я пробежал глазом заголовки, которые взахлеб извещали:

"ЮНАЯ ЖЕРТВА ПРЕСТУПНОГО РЕФОРМИСТСКОГО ЗАГОВОРА", "ПРАВИТЕЛЬСТВО - УБИЙЦА" и "ПРЕСТУПНИКИ У ВЛАСТИ".

На одной из фотографий я узнал Министра с довольно растерянным лицом. Под ней была подпись:

"ДОЛОЙ ДЬЯВОЛА В МИНИСТЕРСКОМ ОБЛИЧЬЕ! ВОН! ВОН! ВОН!"

Я неловко пошевелился, и сестра милосердия строго предупредила:

- Пострадавшего нельзя волновать. Смотрите, как он расстроился. Посещение окончено. Пожалуйста, выходите.

То ли я действительно был еще очень слаб, то ли просто эти клоуны меня утомили, но я опять погрузился в темноту, озаряемую ярчайшими вспышками отрывочных сновидений. Например, мне чудилось, что меня вывернули наизнанку, выпотрошили, тщательно промыли и опять заполнили какой-то чистой, совершенно новой субстанцией. Потом мне приснилось, что я рассекаю улицу в мощном спортивном каре, но не по хайвэю, а прямо по улицам и тротуарам тауна и с наслаждением давлю испуганных пешеходов, не испытывая при этом ни боли, ни страха... В другом сне я разложил приветливую медсестру посреди палаты и делаю ей внутриутробное вливание. Она с удовольствием принимает меня, а собравшиеся вокруг полицейские, бродские, министры, капелланы, политиканы и прочие "апельсины" восторженно нам аплодируют...

Когда я проснулся, то увидел хмурого фазера и безутешно рыдающую мом. Во мне не дрогнула ни одна струна, и я безучастно спросил:

- Ну, как поживает ваш новый сынишка Джо? Надеюсь, радует своих папу с мамой?

- О, Алекс, сынок, - запричитала мом, а отец сказал укоризненно:

- Ну, зачем ты так... Да, у него вышли какие-то неприятности с полицией, сын.

- Да что ты говоришь? Какая жалость! Передайте ему мои искренние соболезнования.

- Вообще-то он не виноват. Он никогда ни во что не вмешивался. Просто стоял на углу и ждал свою подругу. К нему подошли полицейские и приказали двигать отсюда. Он сказал, что он свободный гражданин и вправе стоять, где хочет. Тут они набросились на него и здорово поколотили. Потом засунули в машину и увезли куда-то за город... Когда он добрался до дома, мы его узнали с трудом. Он подался в свои родные места. Так что твоя комната свободна...

- ...и вы хотите, чтобы я вернулся и все у нас было по-прежнему?

- Да, санни. Точно так. Ты уж, пожалуйста, не отказывайся. Ладно?

- Хорошо. Я, пожалуй, подумаю над вашим предложением.

- У-У-У..! - опять завыла мом, и я взорвался:

- Заткнись! Очень тебя прошу, а не то я тебе помогу...

И, о чудо! От этой непреднамеренной грубости, братья, мне стало как-то легче. Может быть, пока я спал, мне действительно заменили испорченную кровь? Получалось так: чем я хуже, тем мне лучше. Интересна-а! О чем-то подобном мне толковали мои друзья-интеллектуалы. А может быть, я уже революционер?

- Ты не должен так разговаривать с матерью, - осуждающе проговорил отец. - В конце концов она принесла тебя в этот мир.

- Добавь: в грязный, стинкинг, безжалостный мир, в котором человек человеку - волк. Впрочем, я не просил ее об этой услуге. - Я устало закрыл айзы и примирительно добавил: - Ладно, идите. Я подумаю о том, чтобы вернуться. Только теперь все будет по-другому.

- Да, сын. Будет так, как ты скажешь, - поспешно согласился дад. - Только поскорее поправляйся.

Мать подошла ближе и поцеловала меня в лоб, обдав жаркими слезами.

Когда они, наконец, ушли, я полежал, пытаясь собрать воедино мои растрепанные мысли и ощущения. Определенно со мной происходила какая-то метаморфоза. В палату вошла медсестра, которую я с таким успехом поимел во сне. Она оправила мою постель, и я спросил:

- Сколько я здесь валяюсь, детка?

- Уже почти неделю, малыш, - ответила она, кокетливо стрельнув айзами.

- И что вы тут со мной проделывали?

- Собирали тебя по частям. У тебя множественные переломы, и ты потерял много крови. К тому же сильная контузия. Пришлось делать прямое переливание от нескольких доноров.

- А мозги мне не перелопачивали? У меня какие-то странные ощущения и ассоциации.

- Все, что с тобой делали, делалось исключительно для твоей пользы.

- Недостающих частей не оказалось? - улыбнулся я.

- Нет, у тебя все на месте, - игриво улыбнулась она в ответ.

- Немного оклемаюсь, и мы с тобой это проверим, - пообещал я.

Через пару дней ко мне в палату зашли двое молодых врачей со сладкими приклеенными смайлами. Один из них раскрыл передо мной какую-то детскую бук с картинками и бодро сказал:

- Вот взгляни и скажи нам, что здесь изображено. О'кей?

- Что это? Тест на кретинизм, други?

Они смешались, потом натянуто рассмеялись.

- Нет, хотим послать тебя в космос.

- Я там уже был, - хмуро буркнул я.

- Вот взгляни. Что это?

Один из них указал пальцем на фотографию птичьего гнезда с яйцами.

- То, что висит у вас между ногами.

- Ну, а если серьезно?

- Гнездо, а в нем яйца, если вы уж так хотите.

- И что бы тебе хотелось с ними сделать?

- Расколотить их вдрызг о вашу башку. Вот была бы потеха!

- Прекрасно, - оживились они и показали мне следующую картинку.

- А это что за гусь?

- Не гусь, а павлин, - поправил я его. - Этому я бы точно повыдергивал все перья, чтобы не задавался.

- Так, хорошо. Так, так, - удовлетворенно квакали они, продолжая показывать разные картинки и проверяя мою реакцию.

От птиц и зверей перешли к людям. Показали несколько свэлловых герл, и я откровенно признался, что хотел бы трахнуть их, не отходя от кассы. Потом сцены избиения хорошо одетых мэнов, и я сказал, что с удовольствием помог бы этим парням пускать кровь этим зажравшимся буржуям. Под конец мне продемонстрировали голого бородатого мужика (кажется, такого же я видел в Библии в конторе тюремного капеллана), который пер здоровый крест на вершину холма.

На вопрос, что бы я сделал, я с раздражением ответил:

- Попросил бы молоток и гвозди.

Эти клистирные трубки мне порядком надоели со своим тактаканием, и я спросил в упор:

- Ну, как? Удовлетворены? Все же, что со мной?

- Глубокая гипнопедия, - ругнулся один из них, а второй добавил - Радуйся, парень, ты абсолютно здоров!

- Здоров?! - взвился я. - И это вы называете здоров, когда на мне живого места нет?

- Э, это мелочи, - успокоили они меня. - Немного отлежишься и встанешь.

И действительно! Мое самочувствие улучшалось не по дням, а по часам. Кормили меня отменно, и через несколько дней я впервые попытался завалить на свою кровать медсестру, но та со смехом отбилась. А еще через несколько дней она сообщила, что сегодня у меня будет очень большая шишка.

- Она у меня и так уже есть, - улыбнулся я, кладя ее руку на одеяло.

- У тебя одно на уме, глупый. Я серьезно. У нас сегодня очень важный посетитель. С утра все стоят на ушах.

- Кого это еще черт принесет? - удивился я.

- Скоро сам увидишь, - уклончиво ответила она, причесывая мой отросший ежик.

И я увидел, други мои и братья!

В два тридцать дня ко мне в палату ввалилась дерганая кодла газетчиков и камерамэнов и прочей пишущей и снимающей братии. И тут в окружении врачей ко мне под фанфары вошел вальяжный и представительный... Министр!

С ослепительным смайлом шесть-на-девять он протянул вашему бедному рассказчику холеную хэнд с наманикюренными нэйлзами и бодро произнес, глядя в теле- и фотокамеры:

- Хэллоу, бой! Как твое самочувствие?

- А твое, сучий потрох? Давненько не виделись, гной ты вонючий!

Никто из окружающих не расслышал, а если и расслышал, то не понял теплого приветствия "парня из народа своего лидера". А лучезарный "лидер" отвалил от изумления челюсть, но тут же захлопнул ее, чтобы его секундное замешательство, не дай Бог, не попало в газеты. Тут кто-то дружески зашептал мне на ухо:

- Не забывай, с кем разговариваешь, ублюдок.

- Пошел ты... - оскалился я. - В гробу я тебя видел вместе с твоим стинкинг министром.

- Не приставайте к бедному парню, - быстро проговорил Министр. - Он говорит со мной, как с другом. Мы же с тобой друзья, Алекс-бой?

- Угу! Я друг всем, кроме моих врагов.

- А кто твои враги, сынок? - спросил Министр, в то время как репортеры живо застрочили перьями и сунули мне в ноуз диктофоны.

- Все, кто причинял мне боль и страдания.

- Ну, в этом мы сейчас разберемся, - сказал Министр, присаживаясь на край моей кровати. - Мне и моему правительству, членом которого я являюсь, хотелось бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да, мы - твои друзья, парень. Разве мы не проявляем постоянную заботу о тебе и таких, как ты?

- Ничего себе, заботу! Чтобы черти о тебе так заботились на том свете!

- Разве тебя плохо лечат после того несчастного случая? Ведь это же был несчастный случай? - упрямо наседал он, гипнотизируя меня волчьими глазами.

- Да уж, какое тут счастье, - менее уверенно проговорил я.

- Вот видишь, - подхватил он. - Мы никогда не желали тебе вреда, в отличие от некоторых. Ты, наверное, догадываешься, о ком я говорю. Да, точно. Они хотели использовать твою неопытность и неискушенность для своих политических целей. Эти бессовестные негодяи были бы только рады твоей смерти, поскольку всю вину можно было бы свалить на правительство, отдающее последнюю рубашку на благородное дело воспитания подрастающего поколения.

Я с недоверием покосился на его тысячедолларовый сьют.

- Тебе наверняка знакомо имя Ф. Александера, - продолжал пудрить мне мозги Министр. - Этот гнусный пачкун, беспринципный пасквилянт жаждал твоей крови. Он одержим безумной идеей изрубить тебя на куски, поджарить на медленном огне и Бог знает что еще. Но теперь ты спасен. Мы поместили его в соответствующее заведение.

- Но он относился ко мне по-дружески, ухаживал, как мать за больным ребенком... - уныло проговорил я, чувствуя, что вот тут-то он меня достал.

- Ему стало известно, что в прошлом ты совершил что-то ужасное по отношению к его семье. Вернее, так ему это представили, - быстро поправился Министр, заметив, как я неожиданно побледнел. - Во всяком случае, он вбил себе в голову, что ты ответствен за смерть одного из очень близких ему людей.

- Так ему сказали, - неопределенно проговорил я.

- Так вот, месть переросла у него в манию, в единственную цель в жизни. Пришлось его изолировать для его собственной безопасности... и твоей тоже.

- Очень предусмотрительно с вашей стороны. Он действительно был опасен.

- Когда ты выйдешь отсюда, - с энтузиазмом продолжал Министр, - тебе не о чем будет беспокоиться. Я лично прослежу за тем, чтобы ты получил хорошую работу с приличным жалованьем. Ты нам здорово помог, парень.

- Я - вам? - изумился я.

- Мы всегда помогаем нашим друзьям и сторонникам!

Тут кто-то крикнул: "Улыбка!", и я машинально осклабился. Затрещали камеры, засверкали фотовспышки, запечатлевая этот знаменательный момент.

- Ты отличный парень, Алекс, - одобрительно похлопал меня по плечу этот великий мэн. - А сейчас небольшой гифт от правительства.

Два мордоворота, с которыми я бы предпочел не встречаться без адвоката или на худой конец без моего каттера в кармане, внесли большой блестящий ящик. Это была великолепная стереосистема. Ее поставили возле кровати, распаковали и подключили к сети.

- Ну, что тебе поставить? - спросил незнакомый мэн в очках. В руках у него была целая кипа новеньких блестящих дисков. - Моцарта? Бетховена? Шенберга? Карла Орфа?

- Девятую, хоральную, - завороженно прошептал я.

Зазвучали божественные аккорды. Публика начала потихоньку рассасываться. Я откинулся на подушки и блаженно закрыл айзы. "Умный, сообразительный парень", - сказал Министр на прощанье и вышел. В палате оставались только двое: мэн в очках и медсестренка. Мэн несмело тронул меня за рукав:

- Распишитесь, пожалуйста, здесь.

Я открыл айзы и послушно подписал, даже не взглянув, что это. Да мне это было как-то все равно.

Медсестра одарила меня многообещающей улыбкой и вышла вслед за очкариком. Мы с Людвигом Иваном остались одни.

Его скорбно-торжественная музыка подхватила меня и понесла, как в добрые старые времена. Когда зазвучало скерцо, я увидел себя, бегущего по огромному безбрежному морю, кромсающего своим каттером искаженное гримасой боли лицо мира. Наконец-то я снова был здоров.


   Словник к повести

     Айзы - глаза.
     Амбрелла - зонт.
     Антишамбр - прихожая.
     Артиклз - статьи.
     Аск - спрашивать.
     Баттер - масло.
     Багги-уош - брюки из мешковины.
     Бас - автобус.
     Битинг, битс - произв. от "бить".
     Биэр - пиво.
     Блад, блади - кровь, кровавый.
     Блэнкит - одеяло.
     Боллзы - яйца.
     Боттл - бутылка.
     Бразер - брат.
     Брэдница - хлебница.
     Брейнз - мозги.
     Брейнуошинг - промывание мозгов.
     Брэкфаст - завтрак.
     Бубз - грудь.
     Букс - книги.
     Бэд - кровать.
     Войс - голос.
     Гатс - кишки.
     Гифт - подарок.
     Глассиз - очки.
     Гоу хоум - идти домой.
     Грэнниз - бабуси.
     Дор - дверь.
     Драйвер - водитель.
     Дресс - одежда, одеваться.
     Дринкинг - произв. от "пить".
     Дробэкс - недостатки.
     Дроп - капля.
     Иксайтмент - возбуждение.
     Икскьюз ми - извините меня.
     Иэрфоунс - наушники.
     Камон! - Пошли!
     Кантри - провинция.
     Капл секондз - пара секунд.
     Каттинг - произв. от "резать".
     Краинг - произв. от "плакать".
     Каттер - бритва.
     Каунтер - прилавок.
     Кичен - кухня.
     Кок - половой член.
     Криче - создание.
     Лаудспикер - громкоговоритель.
     Литл бэби - маленький ребенок.
     Лукт эт ми, луке эт ас - смотрел на меня, смотрит на нас.
     Мемори - память.
     Найсовая - хорошенькая.
     Нойз - шум.
     Ноуз - нос.
     Ньюспейпер - газета.
     Нэйлзы - ногти.
     Олд мэн - старик.
     Он фут- пешком.
     Пай - пирог.
     Пуэр бой - бедный парень.
     Пигс - свиньи.
     Пиллоу - подушка.
     Плейс - место.
     Покеты - карманы.
     Приви партс - половые органы.
     Пэй визит - навестить.
     Райтер - писатель.
     Рейпинг - произв. от "насиловать".
     Референская литерача - справочная литература.
     Ридальня, ридинг холл - читальный зал.
     Рингать - произв. от "звонить".
     Риспондид - отозвался.
     Сьют - костюм.
     Свимать - произв. от "плавать".
     Свэлловая - аппетитная.
     Серв - подавать (на стол).
     Сик энд таед - надоело, тошнит.
     Сингинг - произв. от "петь".
     Скин - кожа.
     Скрин - экран.
     Скул - школа.
     Слайсы - ломти.
     Сливзы - рукава.
     Смайл - улыбка.
     Смолл син - маленькая слабость.
     Снэкбар - закусочная.
     Сонг - песня.
     Сосиджис - сосиски.
     Стартид - начал.
     Стафф - препарат.
     Стинкинг - вонючий.
     Стомак - желудок.
     Страйкинг, страйкнул - произв. от "ударять".
     Стьюд веджетэблз - консервированные овощи.
     Стэед - уставился.
     Тайм - время, хай тайм - самое время, эт дэйтайм - днем.
     Тайпрайтер - пишущая машинка.
     Тамблер - стакан.
     Таун - город.
     Таэд э бит- немного устали.
     Тинкинг - произв. от "думать".
     Тис - зубы.
     Тичер - учитель.
     Токинг - произв. от "болтать".
     Торчеры - мучители.
     Траузерс - брюки.
     Тэйбл - стол.
     Уолл на уолл - стенка на стенку.
     Уотч - наблюдать.
     Уэйтер - официант.
     Файтинг - произв. от "драться".
     Фистс - кулаки.
     Фит - ноги.
     Флэт - квартира.
     Фор поршнз - четыре порции.
     Фортнайт - две недели.
     Фронтирник - передник.
     Фрэнд - друг.
     Фуд - еда.
     Фэер - плата за проезд.
     Хауз - дом.
     Хоул - дыра.
     Хэд - голова.
     Хэм - ветчина.
     Хэндз - руки.
     Чейн - цепь.
     Шелф - полка.
     Шерт - рубашка.
     Шитсы пейпера - листы бумаги.
     Шоп - магазин.
     Шоппинг - ходить по магазинам.
     Шоулдеры - плечи.
     Шугер - сахар.
     Эмьюзмент - развлечение.
     Юрин - моча.

 

Конец.

 


  Читайте  в рассылке

 

  по понедельникам
 с 25 июля

Кортасар
Хулио Кортасар
"Игра в классики"

В некотором роде эта книга – несколько книг… Так начинается роман, который сам Хулио Кортасар считал лучшим в своем творчестве. Игра в классики – это легкомысленная детская забава. Но Кортасар сыграл в нее, будучи взрослым человеком. И после того как его роман увидел свет, уже никто не отважится сказать, что скакать на одной ножке по нарисованным квадратам – занятие, не способное изменить взгляд на мир.

 

  по четвергам
 с 28 июля

Берджес
Энтони Берджес
"Заводной апельсин"

Перед Вами — знаменитая книга "Заводной апельсин", манифест неформалов всего мира; книга, не нуждающася в представлении. Данный перевод книги, сделанный Евгением Синельщиковым, был впервые опубликован в журнале "Юность" и по праву считается одним из лучших.

 

  по четвергам
 с 18 августа

Покровский
Александр Покровский
"Расстрелять!"

Исполненные подлинного драматизма, далеко не забавные, но славные и лиричные истории, случившиеся с некоторым офицером, безусловным сыном своего отечества, а также всякие там случайности, произошедшие с его дальними родственниками и близкими друзьями, друзьями родственников и родственниками друзей, рассказанные им самим.

 


Новости культуры

 
"Отряд" не заметил потери бойца
2016-08-11 09:33 Аркадий Зойдберг
За неделю проката "Отряд самоубийц" стал не только лидером проката в России и Америке, но и собрал шквал гневных отзывов критиков и зрителей, некоторые даже угрожают авторам фильма судом. "Газета.Ru" разбирается, как блокбастер спровоцировал самый громкий киноскандал года.


Сандра Буллок и другие подруги Оушен
2016-08-11 16:25 Иван Акимов
Подруги Оушен грабят казино, провал охотниц за привидениями и замена Майкла Кейна в роли отпетого мошенника -- как Голливуд пытается бороться за равноправие актрис и актеров.

 

Литературное чтиво
Подписаться письмом

 

 

 




В избранное