Литературное чтиво Выпуск No 37 (463) от 2007-05-21    Леонид ПАНТЕЛЕЕВ, Григорий БЕЛЫХ "РЕСПУБЛИКА ШКИД"    "Даешь политграмоту"      О комсомоле. - "Даешь политграмоту". - Человек в крагах. - Богородица. - Конституция 1871 года. - В клубах табачных. - Настоящий политграмщик.      Часто улигане спрашивали президента своей республики Викниксора:      - Виктор Николаевич, почему у нас в школе нельзя организовать комсомол? Объясните...      Президент хмурил брови и отвечал, растягивая слова;      - Очень просто... Наша школа дефективная, почти что с тюремным режимом, а в тюрьмах и дефективных детдомах ячейки комсомола организовывать не разрешается...      - Так мы же не бузим!      - Все равно... Пока полного исправления не достигнете, нельзя. Выйдете из школы, равноправными гражданами станете - можете и в комсомол, и в партию записываться.      Вздыхали граждане дефективной республики Шкид и мечтали о днях, когда станут равноправными гражданами другой республики - большой Республики Советов.      А пока занимались политическим самообразованием. Читали Энгельса и Каутского, Ленина и Адама Смита. Некоторое время все шло тихо.      Но вот однажды поднялась буря, Шкида выкинула лозунг: "Даешь политграмоту!"      Послали к Викниксору делегацию.      - Хотим политграмоту как предмет преподавания наряду с прочими - историей, географией и геометрией.      Викниксор почесал бровь и спросил:      - Очень хотите?      - Очень, Виктор Николаевич... И думаем, что это возможно.      - Возможно, да не просто, - сказал он.      - Вы уж нажмите там, где требуется...      - Хорошо, - пообещал Викниксор, - нажму, подумаю и постараюсь устроить. ***      Тянулись дни, серые школьные будни. Осень лизала стекла окон дождевыми каплями, и вечерами в трубах печей ветер пел дикие и унылые песни...      В эти дни уставшие от лета и бузы шкидцы искали покоя в учебе, в долгих часах классных уроков и в книгах, толстых и тонких, что выдавала Марья Федоровна - библиотекарша - по вторникам и четвергам.      А политграмота, обещанная Викниксором и не забытая шкидцами, знать о себе ничего не давала; молчал Викниксор, и не знали ребята, хлопочет он или нет.      Но однажды пришла политграмота. Она пришла в образе серого заикающегося человечка. У человечка была бритая узкая голова, френчик синий с висящими нитками вместо пуговиц и на ногах желтые потрескавшиеся краги.      Человек вошел к улиганам в класс и сказал, заикаясь:      - Б-буду у вас читать п-политграмоту.      Дружным "ура" и ладошными всплесками встретила человечка в крагах Улигания. Долгожданная политграмота явилась.      Человечек назвался:      - Виссарион Венедиктович Богородицын.      Это рассмешило.      - Политграмота - и вдруг Богородицын!      - Богородица...      Стал человек в крагах Богородицей с первого же урока в Шкиде.      Начал урок с расспросов:      - Что знаете?      Большинство молчало. Японец же, встав, сказал, шмыгнув носом:      - Порядочно.      - Что есть Ресефесере?      - Российская социальная федеративная республика! - крикнул Воробей.      - Правда, молодец, - похвалил, заикаясь, лектор.      Ребята засмеялись.      - А что есть Совет?      - Власть коммунистическая.      - Правда, - опять сказал халдей.      А Японец, уже переглянувшись с Кобчиком, шептал:      - Липа... Лектор хреновый!      Потом обратился к Богородице:      - Можно вам вопросы задавать? Такая система лучше, я думаю, будет.      - Правда. Задавайте.      Японец, подумав, спросил:      - Когда принята наша конституция?      Сжались брови на узком лбу Богородицы, задумался он... Сразу же поняли все, что и в самом деле "липа" он, что случайно попал в Шкиду и политграмоты сам не знает.      - Конституция? - переспросил он. - А разве вы сами не знаете?      - Знали бы, так не спрашивали.      - Конституция принята в тысяча восемьсот семьдесят первом году в Стокгольме.      Прыснул Японец, прыснули за ним и многие другие.      - А когда Пятый съезд Советов был?      - Ну, уж это-то вы должны знать.      - Не знаем.      - В девятнадцатом году.      - А не в восемнадцатом?      Покраснел Богородица-политграмщик, опустил глаза.      - Знаете, так нечего спрашивать.      - А конституция не на Пятом съезде была принята?      Еще больше покраснел Богородица, съежился весь... Потом выпрямился вдруг.      - Какая конституция?      - Эрэсэфэсэрская.      - Так бы и говорили. Я думал, вы не про эту конституцию говорите, а про первую, что в девятьсот пятом году...      Понятно стало, что Богородица - не политграмота, что снова отходит от Шкиды заветная мечта. Стали бузить, вопросы задавать разные по политграмоте, издеваться.      - Что такое империализм?      - Не знаете?! Всякий ребенок империализм знает. Это - когда император.      - А кто такой Хрусталев-Носарь?      - Генерал, сейчас за границей вместе с Николаем Николаевичем.      До звонка потешались улигане над Богородицей, человечком в потрепанных крагах, а когда вышел он под зюканье и хохот из класса, загрустили:      - Дело - буза... Политграмота-то хреновая.      - Да... Порадовались раненько.      А вечером Викниксор, зайдя в класс, выслушивал ребят.      - Плох, говорите?      - Безнадежен, Виктор Николаевич.      - Слабы знания политические?      - Совсем нет.      Задумался Викниксор.      - Дело неважно.      - Где вы его только выкопали? - полюбопытствовал Ленька Пантелеев.      - В Наробе... случайно. Спрашивал я там о политграмоте - нет ли педагога на учете. А тут он, Богородицын этот, подходит: могу, говорит, политграмоту читать... Ну, я и взял на пробу.      - Пробы не выдержал, - ухмыльнулся Янкель.      - Да, - согласился завшколой. - Пробы не выдержал... Поищем другого.      Больше Богородицын не читал в Шкиде политграмоту. Ушел он, не попрощавшись ни с кем, метнулся желтыми потрескавшимися крагами и исчез...      Может быть, сейчас он читает где-нибудь лекции по фарадизации или по прикладной космографии... А может быть, умер от голода, не найдя для себя подходящей профессии. ***      В табачном дыму расплывались силуэты людей.      Пулеметом стучал ремингтон, и ундервуд, как эхо, тарахтел в соседней комнате.      Кто-то веселым, картавящим на букве "л" голосом кричал кому-то:      - Товарищ, вы слушаете?.. Отдайте, пожалуйста, в комнату два. Товарищ...      А тот, другой, таким же веселым голосом отвечал издалека:      - Два? Спасибо...      В комсомольском райкоме работа кипела.      В табачном дыму мелькали силуэты людей. На стенах с ободранными гобеленами белели маленькие, написанные от руки плакатики: СЕКРЕТАРЬ АГИТОТДЕЛ КЛУБКОМИССИЯ      Викниксор шел по плакатикам, хватаясь руками за стены, потонув в клубах дыма. Но все же отыскал плакатик с надписью: "Политпросвет".      Под плакатиком сидел человек в кожаной тужурке, с бритой головой, молодой и безусый.      - Меня, товарищ?      - Да, вас. Вы по политпросвету?      - Я. В чем дело?      - Видите ли... Я заведующий детдомом... У нас ребята - шестьдесят человек... хотят политграмоту. Не найдется ли у вас в комитете человечка такого - лектора?      Политпросветчик провел рукой по высокому, гладкому лбу.      - Ячейка или коллектив у вас есть?      - Нет. В том-то и дело, что нет... У нас, надо вам сказать, школа тюремного, исправительного типа - для дефективных.      - Ага, понимаю... Беспризорные, стало быть, ребята, с улицы?..      - Да. Но все же хотят учиться.      - Минутку.      Политпросветчик обернулся, снял телефонную трубку, нажал кнопку.      - Политшкола? Товарищ Федоров, нет ли у тебя человека инструктором в беспризорный детдом? Найдется? Что? Прекрасно...      Повесил трубку.      - Готово. Оставьте адрес, завтра пришлем. ***      Пришел он в Шкиду вечером.      В классе улиган, погасив огонь, сидели все у топившейся печки; отсвет пламени прыгал по стенам и закоптелому после пожара потолку... Из печки красным жаром жгло щеки и колени сидевших...      Он вошел в класс, незаметно подошел к печке и спросил:      - Греетесь, товарищи?      Обернулись, увидели: человек молодой, невысокий, волосы назад зачесаны, в руках парусиновый портфель.      - Греемся.      - Так... А я к вам читать политграмоту пришел... Инструктором от райкома.      Не кричали "ура" теперь шкидцы, знали - обманчива политграмота бывает...      - Садитесь, - сказал Янкель, освободив место на кривобоком табурете.      - Спасибо, - ответил инструктор. - Усядемся вместе.      Сел, погрел руки.      - Газеты читаете?      - Редко. Случайно попадет - прочтем, а выписывать - бюджет не позволяет.      - Все-таки в курсе дел хоть немножко? О четвертом съезде молодежи читали?      - Читали немного.      - Так. А о приглашении на Генуэзскую конференцию делегации от нашей республики?      - Читали.      - Ну а как ваше мнение: стоит посылать?      Разговорились этак незаметно, разгорячились ребята - отвечают, спорят, расспрашивают... Не заметили, как время ко сну подошло...      Уходя, инструктор сказал:      - Я у вас и воспитателем буду, заведующий попросил.      Вот теперь закричали "ура" улигане, искренне и дружно.      А потом уже в спальне, раздеваясь, делились впечатлениями...      - Вот это - парень! Не Богородица, а настоящий политграмщик.      Мечта шкидская осуществилась - политграмоту долгожданную получили.    Учет      Десять часов учебы. - Новогодний банкет. - Шампанское-морс, - Спичи и тосты. - Конференция издательств. - Учет. - Оригинальный репортаж. - Гулять!      В этом году зима выдалась поздняя. Долго стояла мокрая осень, брызгалась грязью, отбивалась, но все же не устояла - сдалась. По первопутку неисправимые обыватели тащили по домам рождественские елки. Елочные ветки куриным следом рассыпались по белому снегу; казалось, что в городе умерло много людей и их хоронили.      На рождество осень дала последний бой - была оттепель. В сочельник, канун рождества, колокола гудели не по-зимнему, громыхали разухабистым плясом. Не верилось, что декабрь на исходе, казалось, что пасха - апрель или май.      А двадцать пятого декабря, на рождество, ртуть в Реомюре опустилась на десять черточек вниз, ночью метелью занесло трамвайные пути и улицы побелели.      В Шкиде рождества не справляли, но зиму встретили по-ребячьи радостно. Во дворе малыши, бужане и волыняне, играли в снежки, лепили бабу. И даже улигане, "гаванские чиновники", как звала их уборщица Аннушка, даже улигане не усидели в классе и вырвались на воздух, чтобы залепить друг другу лицо холодным и приятным с непривычки снегом.      Вечером за ужином Викниксор говорил речь:      - Наступила зима, а вместе с нею и новый учебный год. С завтрашнего дня мы кончаем вакационный период учебы и переходим к настоящим занятиям С завтрашнего дня ежедневно будет по десять уроков. С десяти часов утра до обеда - четыре, после обеда отдых, потом опять четыре урока до ужина и после ужина два урока.      Лентяи вздохнули, четвертое же отделение рвалось к учебе и было радо.      Викниксор походил, заложив руки за спину, по столовой, собрался уже уходить, потом, вспомнив, вернулся.      - Да. Первого января у нас учет...      Это сообщение вызвало всеобщие радостные возгласы.      "Учетом" в Шкиде называлась устраиваемая несколько раз в году проверка знаний, полученных в классе.      Обычно к учету готовились заблаговременно. Преподаватели каждого предмета давали ученикам задания, по этим заданиям составлялись диаграммы, схемы, конспекты, устраивались подготовительные учеты-репетиции. Но спешное зазубривание курса не практиковалось, и вообще подготовка к учету не носила характера разучиваемого спектакля. Просто как следует готовились к торжеству.      То же самое было и на этот раз.      Уже на следующее утро, составив план выступлений по своим предметам, воспитатели ознакомили с ним учеников.      Шкида крякнула, поплевала на руки и засела за работу.      В четвертом отделении ребята с разрешения Викниксора сидели в классе до двенадцати часов.      Японец, Цыган и Кобчик по заданию Эланлюм переписывали готическим шрифтом на цветных картонах переведенный ими коллективно отрывок из гетевского "Фауста".      Янкель делал плакаты для украшения зала в день торжества. Воробей, Горбушка и еще несколько человек ему помогали.      Пантелеев писал конспект на тему "Законы Дракона" по древней истории, Кальмот и Дзе - о Фермопильской битве, о Фемистокле и Аристиде.      Саша Пыльников разрабатывал диаграмму творчества М. Ю. Лермонтова в период с 1837 по 1840 год и писал о байроновском направлении в его творчестве. Тихиков и Старолинский рисовали географические, экономические и политические карты РСФСР.      Все были заняты.      Подготовка тянулась целую неделю. ***      Новый год, по неокрепшей традиции, встречали торжественно всей школой.      В большой спальне днем были убраны койки, поставлены столы и скамейки. Вечером в одиннадцать с половиной часов все отделения под руководством классных надзирателей поднялись наверх в спальню.      На столах, покрытых белыми скатертями, уже стояли яства: яблочная шарлотка, бутерброды с колбасой и клюквенный морс, которым изобретательный Викниксор заменил новогоднее шампанское.      Отделения разместились за четырьмя столами. Дежурные разлили по кружкам "шампанское-морс" и уселись сами. Скромное угощение казалось изголодавшимся шкидцам настоящим пиром.      Викниксор в своей речи отметил успехи за год и пожелал, чтобы к следующему году школа смогла выпустить первый кадр исправившихся воспитанников.      Обыкновенно к ораторским способностям Викниксора шкидцы относились сухо, сейчас же растрогались и долго кричали "ура".      Затем выступили с ответными тостами воспитанники. От улиган говорили Японец и Янкель.      Когда первое возбуждение улеглось, выступил новый халдей, политграмщик Кондуктор. Настоящее имя его было Сергей Семенович Васин. Кондуктором прозвали его за костюм - полушубок цвета хаки, какие носили в то время кондукторы городских железных дорог.      Кондуктор встал, откашлялся и сказал:      - Товарищи, я здесь в школе работаю недавно, я плохо знаю ее. Но все-таки я уже почувствовал главное. Я понял, что школа исправила, перевела на другие рельсы многих индивидуумов. Мое пожелание, чтобы в будущем году школа Достоевского смогла организовать у себя ячейку комсомола из воспитанников, уже исправившихся, нашедших дорогу.      Этот спич, произнесенный наскоро и несвязно, был встречен буквально громом аплодисментов и ревом "ура".      В час ночи банкет закрылся. Вмиг были убраны столы, расставлены кровати, и шкидцы стали укладываться спать. Японец пригласил на свою постель Янкеля, Пантелеева и Пыльникова.      - Мне нужно с вами поговорить, - сказал он.      - Вали.      - Завтра учет, - начал Японец. - Мы должны выпустить учетный номер какого-либо издания.      В четвертом отделении в то время выходило четыре печатных органа: журналы "Вперед", "Вестник техники", "Зеркало" и газета "Будни".      - Согласны, ребята, что экстренный номер нужен?      - Согласны, - ответил Янкель. - Я предлагаю выпустить однодневку сообща.      - Идея! - воскликнул Пантелеев.      - Никому и обидно не будет, - подтвердил Сашка Пыльников, соредактор "Будней".      Решили выпустить газету "Шкид". Ответственным редактором назначили Янкеля, секретарские и репортерские обязанности взял на себя Пантелеев. ***      Утром занятий в классах не было. Вся школа под руководством Косталмеда и Кондуктора работала над украшением здания к торжеству. Из столовой и спален стаскивали в Белый зал скамейки, украшали зеленью портики сцены; зеленью же увили портреты вождей революции, развешенные по стенам, громадный портрет Достоевского и герб школы - желтый подсолнух с инициалами "ШД" в центре круга. Вдоль стен расставили классные доски, оклеенные диаграммами и плакатами, на длинных пюпитрах раскладывались рукописи, журналы, тетради и другие экспонаты учета.      В двенадцать часов прозвенел звонок на обед. Обедали торопливо, без бузы и обычных скандалов. Когда кончили обед, в столовую вошел Викниксор и скомандовал: "Встать!"      Ребята поднялись. В столовую торопливыми шагами вошла пожилая невысокая женщина, закутанная в серую пуховую шаль.      - Лилина, - шепотом пронеслось по скамьям.      - Здорово, ребята! - поздоровалась заведующая губоно. - Садитесь. Хлеб да соль.      - Спасибо! - ответил хор голосов.      Ребята уселись. Лилина походила по столовой, потом присела у стола первого отделения и завязала с малышами разговор.      - Сколько тебе лет? - спросила она у Якушки.      - Десять, - ответил тот.      - За что попал в школу?      - Воровал, - сказал Якушка и покраснел.      Лилина минуту подумала.      - А сейчас ты что делаешь в школе?      - Учусь, - ответил Якушка, еще больше краснея. Лилина улыбнулась и потрепала его, как девочку, по щеке.      - А ты за что? - обратилась она к Кондрушкину, тринадцатилетнему дегенерату с квадратным лбом и отвисшей нижней челюстью.      - Избу поджег, - хмуро ответил он.      - Зачем же ты ее поджег?      Кондрушкин, носивший кличку Квадрат, тупо посмотрел в лицо Лилиной и ответил:      - Так. Захотелось и поджег.      Подошел Викниксор.      - Этот у нас всего два месяца, - сказал он. - Еще совсем не обтесан. Да ничего, отделаем. Вот тоже поджигатель, - указал он на другого первоклассника - Калину. - Этот уже больше года у нас. За поджог в интернате переведен.      - Зачем ты сделал это? - спросила Лилина.      Калина покраснел.      - Дурной был, - ответил он, потупясь.      Поговорив немного, Лилина вместе с Викниксором вышла из столовой. Немного погодя к столу четвертого отделения подсел Воробей, бывший в то время кухонным старостой.      Он был красен, как свекла, и видно было, что ему не терпится что-то рассказать.      - Здорово! - проговорил он наконец. - Чуть не влип.      - Что такое? - спросил Японец.      - Да Лилина... Не успел дежурный дверь отворить - влетает на кухню:      - Староста?      - Староста, говорю.      - Сколько сегодня получено на день хлеба?      А я, признаться, точно не помню, хотя в тетрадке и записано.      - Два пуда восемь фунтов с половиной, говорю - наобум, конечно.      Она дальше:      - А мяса сколько?      - Пуд десять, говорю.      - Сахару?      - Фунт три четверти.      - Молодец, говорит, - и пошла.      Все расхохотались.      - Ловко! - воскликнул Янкель. - Ай да Воробышек!      После обеда воспитатели скомандовали классам "построиться" и отделениями провели их в Белый зал. Там уже находилось человек десять гостей.      От губоно, кроме Лилиной, присутствовали еще два человека - от комиссии по делам несовершеннолетних и от соцвоса. Кроме того, были представители от шефов - Петропорта, от Института профессора Грибоедова и несколько студентов из Института Лесгафта.      Шкидцы, соблюдая порядок, расселись по местам. Впереди уселись малыши; четвертое отделение оказалось самым последним. Янкель и Пантелеев притащили из класса бумагу и чернила и засели за отдельным столом редакции.      На сцену вышел Викниксор.      - Товарищи! - сказал он. - Сейчас у нас состоится учет, учет знаний наших, учет проделанной работы. Давайте покажем присутствующим здесь дорогим гостям, что мы не даром провели время, что нами что-то сделано... Откроем учет.      Слова Викниксора были встречены аплодисментами со всех скамеек.      - Первым будет немецкий язык, - объявил Викниксор, уже спустившись со сцены и заняв место в первом ряду, по соседству с гостями.      На сцену поднялась Эланлюм.      - Сейчас мы продемонстрируем наши маленькие успехи в разговорном немецком языке, потом покажем сценку из "Вильгельма Телля". Ребята, - обратилась она к четвертому отделению, - пройдите сюда.      Японец, Цыган, Кобчик, Купец и Воробей гуськом прошли на сцену и стали лицом к залу.      Эланлюм обвела взором вокруг себя и, не найдя, по-видимому, ничего более подходящего, ткнула себя пальцем в нос и спросила у Купца:      - Вас ист дас?      Купец ухмыльнулся, смутился. Он был по немецкому языку последним в классе.      - Нос, - ответил он, покраснев.      Гости, а за ними и весь зал расхохотались. Эланлюм расстроилась.      - Хорошо, что хоть вопрос понял, - сказала она. - Еонин, - обратилась она к Японцу. - Вас ист даст? Антворте.      - Дас ист ди назе, Элла Андреевна.      - Гут. Вас ист дас? - обратилась она к Цыгану, указав на окно.      - Дас ист дас фенстер, Элла Андреевна, - ответил Цыган, снисходительно улыбнувшись. - Вы что-нибудь посерьезнее, - шепнул он.      - Нун гут... Вохин геест ду ам зоннабенд? - обернулась Эланлюм к Воробью.      Воробей знал, что Эланлюм спрашивает, куда он пойдет в субботу, знал, что пойдет в отпуск, но ответить не смог. За него ответил Еонин.      - Эр гейт ин урлауб.      - Гут, - удовлетворившись, похвалила немка.      Так, перебрасывая с одного на другого вопросы, она демонстрировала в течение пятнадцати минут "успехи в разговорном немецком языке".      Потом тем же составом воспитанников была показана сценка из пьесы "Вильгельм Телль" на немецком языке. Гости от "Вильгельма Телля" пришли в восторг, долго аплодировали.      За немецким языком шел русский язык. Гости и педагоги задавали воспитанникам вопросы, те отвечали.      Потом шли древняя и русская истории, политграмота, география и математика.      Пантелеев и Янкель все это время усиленно работали у себя в "походной редакции". Когда Викниксор объявил о перерыве и все собрались вставать, на сцене появился Янкель.      - Минутку, - сказал он. - Только что вышел экстренный номер газеты, висит у задней стены, желающие могут прочесть.      Все обернулись. На противоположной стене прилепился исписанный печатными синими буквами лист бумаги. Наверху, разрисованный красной краской, красовался заголовок: "Шкид" Однодневная газета, посвященная учету      Гости и шкидцы обступили газету. Передовица, написанная Японцем, разбирала учет как явление нового метода педагогики.      Дальше шел портрет Лилиной в профиль и стихи Пыльникова, посвященные учету: Мы в учете видим себя, Учет - термометр наш. Науку, учебу любя, Мы грызем карандаш. Кто плохо учился год, Тому позор и стыд. Эй, шкидский народ, Не осрами республику Шкид!      За стихами шла хроника учета. О каждом предмете был дан отдельный отзыв. Читающие были поражены последней рецензией:      "Показанная последним блюдом гимнастика под руководством К. А. Меденникова прошла прекрасно. Хорошая, выдержанная маршировка, чисто сделанные упражнения. Поразила присутствующих своей виртуозностью и грандиозностью пирамида, изображавшая в своем построении инициалы школы - ШКИД".      Все много смеялись, так как гимнастики еще не было.      Лилина подошла к Янкелю.      - Как же это вы умудрились, товарищ редактор, дать отзыв о том, чего еще не было? - улыбнувшись, спросила она.      Янкель не смутился.      - А мы и так знаем, - сказал он, - что гимнастика пройдет хорошо. Заранее можно похвалить.      Гимнастика действительно прошла хорошо. Упражнения были сделаны чисто, и пирамида "поразила присутствующих своей виртуозностью".      На этом учет закончился. Гости разъехались. Викниксор собрал школу в зале и объявил:      - Все без исключения - в отпуск. Не идущие в отпуск - гулять до двенадцати часов вечера.      Старое здание школы дрогнуло от дружного ураганного "ура".      Шкида бросилась в гардеробную.    Шкида влюбляется      Весна и математика. - Окно в мир. - Дочь Маркони. - Неудачники. - Смотр красавиц. - Победитель Дзе. - Кокетка с подсолнухами. - Любовь и мыло. - Конец весне.      - Воробьев, слушай внимательно и пиши: сумма первых трех членов геометрической пропорции равна двадцати восьми; знаменатель отношения равен четырем целым и одной второй, третий член в полтора раза больше этого знаменателя. Теперь остается найти четвертый член. Вот ты его и найди.      Воробей у доски. Он берет мел и грустно обводит глазами класс, потом начинает писать формулу. Педагог ходит по классу и нервничает.      - И вы решайте! - кричит он, обращаясь к сидящим. - Нечего головами мотать.      Но класс безучастен к его словам. Лохматые головы рассеянны. Лохматые головы возбуждены шумом, что врывается в окна бурными всплесками. На улице весна.      Размякли мозги у старших от тепла и бодрого жизнерадостного шума, совсем разложились ребята.      - Ну же, решай, головушка, - нетерпеливо понукает педагог застывшего Воробья, но тот думает о другом. Ему завидно, что другие сидят за партами, ничего не делают, а он, как каторжник, должен искать четвертый член. Наконец он собирает остатки сообразительности и быстро пишет.      - Вот.      - Неправильно, - режет халдей.      Воробей пишет снова.      - Опять не так.      - Брось, Воробышек, не пузырься, опять неправильно, - лениво тянет Еонин.      Тогда Воробей, набравшись храбрости, решительно заявляет:      - Я не знаю!      - Сядь на место.      С облегченным вздохом Воробышек идет к своей парте и, усевшись, забывает о математике. По его мнению, гораздо интереснее слушать, как на парте сзади Цыган рассказывает о своих вчерашних похождениях. Во время прогулки он познакомился с хорошенькой девицей и теперь возбужденно об этом рассказывает.      Его слушают с необычайным вниманием, и, поощренный, Цыган увлекся.      - Смотрю, она на меня взглянула и улыбнулась, я тоже. Потом догнал и говорю: "Вам не скучно?" - "Нет, говорит, отстаньте!" А я накручиваю все больше да больше, под ручку подцепил, ну и пошли.      - А дальше? - затаив дыхание спрашивает Мамочка.      Колька улыбается.      - Дальше было дело... - говорит он неопределенно.      Все молчат, зачарованные, прислушиваясь к шуму улицы и к обрывкам фраз математика.      Джапаридзе уже несколько раз украдкой приглаживает волосы и представляет себе, как он знакомится с девушкой. Она непременно будет блондинка, пухленькая, и носик у нее будет такой... особенный.      На Камчатке Янкель, наслушавшись Цыгана, замечтался и гнусавит в нос романс: Очи черные, очи красные, Очи жгучие и прекрасные,      - Черных, к доске! Как люблю я вас...      - Черных, к доске!      Грозный голос преподавателя ничего хорошего не предвещает, и Янкель, очнувшись, сразу взвешивает в уме все шансы на двойку. Двойку он и получает, так как задачу решить не может.      - Садись на место. Эх ты, очи сизые! - злится педагог.      Звонок прерывает его слова. Сегодня математика была последним уроком, и теперь шкидцы свободны, а через час первому и второму разряду можно идти гулять.      Едва захлопнулась дверь за педагогом, как класс, сорвавшись с места, бросается к окнам.      - Я занял!      - Я!      - Нет, я!      Происходит горячая свалка, пока все кое-как не устраиваются на подоконниках.      Лежать на окнах стало любимым занятием шкидцев. Отсюда они жадно следят за сутолокой весенней улицы. Они переругиваются со сторожем, перекликаются с торговками, и это им кажется забавным.      - Эй, борода! Соплю подбери. В носу тает, - гаркает Купец на всю улицу.      Сторож вздрагивает, озирается и, увидев ненавистные рожи шкидцев, разражается градом ругательств:      - Ах вы, губошлепы проклятые! Ужо я вам задам.      - О-го-го! Задай собачке под хвост.      - Дядя! Дикая борода!      На противоположной стороне стоят девчонки-торговки; они хихикают, одобрительно поглядывая на ребят. Шкидцы замечают их.      - Девочки, киньте семечка.      - Давайте деньги.      - А нельзя ли даром?      - Даром за амбаром! - орут девчонки хором.      Закупка подсолнухов происходит особенно, по-шкидски изобретательно. Со второго этажа спускается на веревке шапка, в шапке деньги, взамен которых торговка насыпает стакан семечек, и подъемная машина плывет наверх.      В разгар веселья в классе появляется Косталмед.      - Это что такое? - кричит он. - А ну, долой с подоконников!      Сразу окна очищаются. Костец удовлетворенно покашливает, потом спокойно говорит:      - Первый и второй разряды могут идти гулять.      Классы сразу пустеют. Остающиеся с тоской и завистью поглядывают через окна на расходящихся кучками шкидцев. Особой группой идут трое - Цыган, Дзе и Бобер. Они идут на свидание, доходят до угла и там расходятся в разные стороны.      В классе тишина, настроение у оставшихся особенное, какое-то расслабленное, когда ничего не хочется делать. Несколько человек - на окнах, остальные ушли во двор играть в рюхи. Те, что на окнах, сидят и мечтают, сонно поглядывая на улицу. И так до вечера. А вечером собираются все. Приходят возбужденные "любовники", как их прозвали, и наперебой рассказывают о своих удивительных, невероятных приключениях. ***      Уже распустились почки и светлой, нежной зеленью покрылись деревья церковного сада. На улицах бушевала весна. Был май. Вечерами в окна Шкиды врывался звон гитары, пение, шарканье множества ног и смех девушек.      А когда начались белые ночи, к шкидцам пришла любовь.      Разжег Цыган, за ним Джапаридзе. Потом кто-то сообщил, что видел Бобра с девчонкой. А дальше любовная горячка охватила всех.      Едва наступал вечер, как тревога охватывала все четвертое отделение. Старшие скреблись, мылись и чистились, тщательно причесывали волосы и спешили на улицу. Лишение прогулок стало самым страшным наказанием. Наказанные целыми часами жалобно выклянчивали отпуск и, добившись его, уходили со счастливыми лицами. Не останавливались и перед побегами. Улица манила, обещая неиспытанные приключения.      Весь Старо-Петергофский, от Фонтанки до Обводного, был усеян фланирующими шкидцами и гудел веселым смехом. Они, как охотники, преследовали девчонок и после наперебой хвалились друг перед другом.      Даже по ночам, в спальне, не переставали шушукаться и, уснащая рассказ грубоватыми подробностями, поверяли друг другу сокровенные сердечные тайны.      Только двоих из всего класса не захватила общая лихорадка. Костя Финкельштейн и Янкель были, казалось, по-прежнему безмятежны. Костя Финкельштейн в это время увлекался поэтическими образами Генриха Гейне и, по обыкновению, проморгал новые настроения, а Янкель... Янкель грустил.      Янкель не проморгал любовных увлечений ребят, он все время следил за ними и с каждым днем становился мрачнее. Янкель разрешал сложную психологическую задачу.      Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию.      Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду.      В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель - в то время еще не Янкель, а Гришка - был среди них как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок.      Однажды в распределитель привели новенькую. Была она ростом повыше прочей детдомовской мелюзги, черненькая, как жук, с черными маслеными глазами.      - Как звать? - спросил Гришка.      - Тоня.      - А фамилия?      - Маркони, - ответила девочка, - Тоня Маркони.      - А вы кто такая? - продолжал допрос Гришка, нахально оглядывая девчонку. Новенькая, почувствовав враждебность в Гришкином поведении, вспыхнула и так же грубо ответила:      - А тебе какое дело?      Дерзость девчонки задела Гришку.      - А коса у тебя крепкая? - спросил он угрожающе.      - Попробуй!      Гришка протянул руку, думая, что девчонка завизжит и бросится жаловаться. Но она не побежала, а молча сжала кулаки, приготовившись защищаться, и эта молчаливая отвага смутила Гришку.      - Руки марать не стоит, - буркнул он и отошел.      Больше он не трогал ее, и хотя особенной злости не испытывал, но заговаривать с ней не хотел.      Тоня первая заговорила с ним.      Как-то раз Гришку назначили пилить дрова. Он пришел в зал подыскать себе помощника и остановился в нерешительности, не зная, кого выбрать. Тоня, стоявшая в стороне, некоторое время глядела то на Гришку, то на пилу, которую он держал в руках, потом, подойдя к нему, негромко спросила:      - Пилить?      - Да, пилить, - угрюмо ответил Гришка.      - Я пойду с тобой, - краснея, сказала Тоня. - Я очень люблю пилить.      Гришка, сморщившись, с сомнением оглядел девочку.      - Ну, хряем, - сказал он недовольно.      Полдня они проработали молча. Тоня не отставала от него, и совсем было незаметно, что она устала. Тогда Гришка подобрел.      - Ты где научилась пилить? - спросил он.      - В колонии, на Помойке. - Тоня рассмеялась и, видя, что Гришка не понимает, пояснила: - На Мойке. Это мы ее так - помойкой - прозвали... Там только одни девочки были, и мы всегда сами пилили дрова.      - Подходяще работаешь, - похвалил Гришка.      К вечеру они разговорились. Окончив пилку, Гришка сел на бревно и стал свертывать папироску. А Тоня рассказывала о своих проделках на Мойке. И тут Гришка сделал открытие: оказывается, девчонки могли рассказать много интересного и даже понимали мальчишек. Тогда, растаяв окончательно, Гришка распахнул свою душу. Он тоже с гордостью рассказал о нескольких своих подвигах. Тоня внимательно слушала и весело смеялась, когда Гришка говорил о чем-нибудь смешном. Гришка разошелся, совершенно забыв, что перед ним девчонка, и, увлекшись, даже раза два выругался.      - Ты совсем как мальчишка, - сказал он ей.      - Правда? - воскликнула Тоня, покраснев от удовольствия. - Я похожа на мальчишку?.. Я даже курить могу. Дай-ка.      И, выхватив из рук Гришки окурок, она храбро затянулась и выпустила дым.      - Здорово! - сказал восхищенный Гришка. - Фартовая девчонка!      - Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, - сказала печально Тоня. - Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо... Потом дети пойдут... Скучно...      Тоня тяжело вздохнула. Гришка, растерявшись, потер лоб.      - Это верно, - сказал он. - Не везет вам, девчонкам.      Через неделю они уже были закадычными друзьями.      Тоня много читала и пересказывала Гришке прочитанное. Гришка, признававший только детективную, "сыщицкую" литературу, был очень удивлен, узнав, что существует много других книг, не менее интересных. Правда, герои в них, судя по рассказам Тони, были вялые и все больше влюблялись и ревновали, но Гришка дополнял ее рассказы уголовными подробностями.      Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит:      - Дурак!      - Почему?      - По шее надо было ее.      - Нельзя. Он любит.      - Ну, так тому бы вставил перо куда следует...      - А она бы ушла с ним. Граф ревновал же.      - Ах, ревновал, - говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. - Тогда другое дело...      - Ну вот, граф взял и уехал, а они стали жить вместе.      - Уехал? - Гришка хватается за голову. - И все оставил?      - Все.      - И мебели не взял?      - Он им оставил. Он великодушный был.      Гришка с досадой крякает.      - Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, - пусть живут как знают...      Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться.      - Знаешь, - сказала однажды Тоня, - приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать...      Гришка согласился.      Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала.      - Полезай скорей, - шепнула она, давая место.      И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались.      - Знаешь, кто мой отец? - спрашивала тихонько Тоня.      - Кто?      - Знаменитый изобретатель Маркони... Он итальянец...      - А ты русская. Как же это?      - Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась... от несчастной любви...      Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать.      - Отец у меня тоже этот, как его...      - Граф?      - Ага.      - А как его фамилия?      - Дамаскин. Тоня фыркнула.      - Дамаскин... Замаскин... Таких фамилий у графов не бывает, - решительно сказала она.      Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.      - Он был... вроде графа... Служил у графа... кучером...      Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.      Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.      И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.      Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги.      - Я люблю тебя, - шептала Тоня. - Давай поцелуемся на прощанье.      Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.      - Брось, - бормотал растроганный Гришка. - Черт с ним, чего там...      Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку.      - Я к тебе приду, - сказала она. - Поклянись, что и ты будешь приходить.      - Клянусь, - пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.      Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки, а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву.      Но однажды дежуривший по кухне Горбушка, необычайно взволнованный, ворвался в класс.      - Ребята! - заорал он, давясь от смеха. - Ребятки! Янкеля девчонка спрашивает. Невеста.      Класс ахнул.      - Врешь! - крикнул Цыган.      - Врешь, - пролепетал сидевший в углу Янкель, невольно задрожав от нехорошего предчувствия.      - Вру? - завопил Горбушка. - Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..      Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к дверям. А за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс.      - Амуры крутит! - ревел Цыган, гогоча. - Печки-лавочки! А ну поглядим-ка, что за невеста!      Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как в хороводе, двигался онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут Янкель и увидел Тоню Маркони.      Она стояла, прижавшись к дверям, и испуганно озиралась по сторонам, окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за рукав и кричал:      - Вон он, вон он, твой Гриха!      Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно огляделся, ища выхода из адского хоровода.      - Янкель с невестой! Янкель с невестой! - кричали ребята, танцуя вокруг несчастной парочки.      - Через почему такое вас двое? - пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю.      - Дю-у-у! - вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув, зажала уши. У Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед, таща за собой Тоню.      - Дю-у-у! - стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище. Янкель пробился к дверям, вытолкнул Тоню на лестницу и выскочил сам. Кто-то напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад, и он как стрела понесся вниз.      Тоня стояла внизу на площадке. Губы ее вздрагивали. Она стыдилась взглянуть на Янкеля.      Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили, что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и досадно за себя, за Тоню, за ребят.      Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла.      Две недели вся школа преследовала Янкеля. Его вышучивали, над ним смеялись, издевались и - больше всего - негодовали. Шкидец - и дружит с девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу.      Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с девчонкой.      "Дурак, баба, нюня!" - ругал он себя, с ужасом вспоминая прошлое, но в глубине осталась какая-то жалость к Тоне.      Многое передумал Янкель за это время и наконец принял твердое решение, как и подобало настоящему шкидцу.      Через две недели Тоня снова пришла в Шкиду. Она осталась на дворе и попросила вызвать Гришу Черных.      Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку.      - Вам Гришу? - спросил, усмехаясь, Мамочка. - Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!      Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.      Вернувшись в класс, он доложил:      - Готово... На легком катере.      - Молодец Янкель! - восхищались ребята. - Как отбрил.      Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды была восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок.      А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню.      На его глазах ломались традиции доброго старого времени. То, что тогда было позором, теперь считалось подвигом. Теперь все бредили, все рассказывали о своих подругах, и тот, у кого ее не было, был самый несчастный и презираемый всеми.      "За что же я ее тогда?" - с горечью думал Янкель, и едкая обида на ребят разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал Тоню, а теперь они сами делали то же, и никто не смеялся над ними.      Янкель ходил мрачный и неразговорчивый. Думы о Тоне не выходили из головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней.      Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну.      Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал:      - По-моему, тебе надо сходить к ней.      - Ты думаешь? - обрадовался Янкель.      - Я думаю, - сказал Костя. ***      Наступал вечер. Шкидцы торопливо чистились, наряжались, нацепляли на грудь жетоны и один за другим убегали на улицу, каждый к своему заветному уголку.      Только Костя не торопился. Он доставал из парты томик любимого Гейне, засовывал в карман оставшийся от обеда кусок хлеба и уходил.      Косте еще не довелось мучиться, ожидая любимую где-нибудь в условном месте, около аптеки или у ларька табтреста. Костино сердце дремало и безмятежно отстукивало секунды его жизни.      Костя любил только Гейне и сквер у Калинкина моста.      Скверик был маленький, грязноватый, куцый, обнесенный жидкой железной решеткой, но Косте он почему-то нравился.      Каждый день Костя забирался сюда. Здесь, в стороне от шумной улицы, усевшись поудобнее на скамье, он доставал хлебную горбушку, раскрывал томик стихов и углублялся в чтение.      Стоило только Костиным глазам скользнуть по первым строчкам, как все окружающее мгновенно исчезало куда-то и вставал новый, невиданный мир, играющий яркими цветами и красками.      Костя поднимал голову и, глядя на темнеющую за решеткой Фонтанку, вдохновенно декламировал: Воздух свеж, кругом темнеет, И спокойно Рейн бежит, И вечерний отблеск солнца Гор вершины золотит...      Костя поднимал голову и в экстазе глядел, любовался серенькой Фонтанкой, которая в его глазах была уже не Фонтанка, а тихий широкий Рейн, лениво играющий изумрудными волнами, за которыми чудились очертания гор и... На скале высокой села Дева - чудная краса, В золотой одежде, чешет Золотые волоса...      Костя жадно глядел вдаль, стараясь разглядеть в тумане эту скалу, и искал глазами Лорелею, златокудрую и прекрасную. Искал долго и упорно, затаив дыхание.      Но Лорелеи не было. На набережной слышался грохот телег, ругались извозчики.      Тогда Костя уныло опускал голову, чувствуя, как тоска заползает в сердце, и снова читал. И опять загорался, ерзал, начинал громко выкрикивать фразы, перевертывая страницы дрожащими от возбуждения пальцами, и снова впивался глазами в серую туманную даль.      И вдруг однажды увидел Лорелею.      Она шла от Калинкина моста прямо к скверику, где сидел Костя. Легкий ветерок трепал ее пышные золотистые волосы, и они вспыхивали яркими искорками в свете заходящего солнца.      Правда, на Лорелее была обыкновенная короткая юбка и беленькая блузка, но Костя ничего не видел, кроме золотой короны на голове. Костя по причине плохого зрения не мог даже разглядеть ее лица.      Он сидел неподвижный, с засунутым в рот куском хлеба, и с замиранием сердца следил за светловолосой незнакомкой. Она медленно прошла до конца сквера, так же медленно вернулась и села против Кости, положив ногу на ногу.      Придушенный вздох вырвался из Костиной груди. Он бессильно отвалился на спинку скамьи, не переставая таращить глаза на златокудрую девушку.      Да, вихрем проносилось в Костином мозгу, Лорелея! Именно такой он и представлял ее... Эти чудные волосы, эта пышная корона, окружающая прекрасное, царственное лицо...      Что лицо прекрасно, Костя не сомневался, хотя, сощурившись, видел перед собой только мутный блин.      Забыв о книге, Костя сидел, не спуская глаз с незнакомки, и слушал, как сердце колотилось в груди. Несколько раз он с усилием отводил взгляд, пытаясь сосредоточиться на стихах, но напрасно. Через минуту он снова глядел на нее, а мысли неслись бурным потоком, перескакивая одна через другую.      - Что делать? - бормотал возбужденный Костя. - Как поступить?      Он не может так уйти. Он должен подойти к ней и сказать...      "Что сказать?" - в двадцатый раз с досадой спрашивал он себя.      Прошло полчаса, а Костя все сидел, метал огненные взгляды в сторону незнакомки и обдумывал, как лучше заговорить с ней.      - Лорелея, - шептал он умиленно, - я иду к тебе, Лорелея...      Но Лорелея вдруг встала, отряхнула платье и, неторопливо шагая, вышла из сквера.      Сразу померкла радость. Стало скучно и холодно. В сквер ввалилась компания пьяных, распевавших во все горло: На банане я сижу, Чум-чара-чура-ра...      Костя захлопнул книжку, поднялся и уныло заковылял к выходу...      На следующий день Костя был угрюм и рассеян. На уроках сидел задумчивый, вперив глаза вдаль. Слушал невнимательно, что-то бормоча себе под нос, а на русском языке, когда дядя Дима спросил, какое произведение является наилучшим в творчестве Сейфуллиной, Костя рассеянно сказал:      - Лорелея.      - Лорелея? - переспросил дядя Дима.      Все захохотали. Костя сконфузился.      - Я сказал "Виринея", - поправился он.      - Это он Гейне зачитался! - закричали ребята.      Но едва кончились уроки, Костя ожил. Схватив книжку, он первый выскочил из класса. Ребята еще только начинали чиститься, а Костя уже шагал по Старо-Петергофскому проспекту.      Вот и мост. Костя добежал до сквера, беспокойно оглядывая скамьи, и вдруг радостно задрожал.      "Здесь, - чуть не закричал он, увидев огненную шапку. - Она пришла, Лорелея пришла!"      Он ринулся к скверу. Бухнувшись на свою скамью, в безмолвном восторге уставился он на Лорелею. Умилялся, восторгался, готов был кричать от радости.      Пришла! Она заметила его. Какое чудесное, безмолвное свидание!      Но напрасно убеждал он себя подойти к незнакомке. Проклятая робость сковала все члены.      Опять битых полчаса просидел Костя. Уже стемнело, а он все сидел как приклеенный, чуть не плача с досады.      И опять так же внезапно Лорелея встала и пошла к выходу.      Еще не зная, что будет делать, он вскочил. Вдруг что-то белое выпало из рук незнакомки.      Платок!      Сердце Кости екнуло. Перед глазами вихрем пронеслись прекрасные сцены: пажи, рыцари, дамы, оброненный платок...      Костя кинулся к белевшему на дороге комочку, быстро схватил и развернул его.      Это была обертка от карамели. На бумажке танцевала рыжая женщина, и внизу было написано: "Баядерка".      Поздно ночью, ворочаясь в кровати, Костя меланхолично шептал: Что бы значило такое, Что душа моя грустна?      Потом достал из кармана брюк бумажку, тщательно разгладил ее и долго рассматривал рыжую баядерку. Ему казалось, что это не конфетная обертка, а портрет самой незнакомки.      Осторожно, чтобы не смять, он положил бумажку под подушку и, счастливо улыбаясь, заснул.      На другой день Костя снова был в сквере. И еще раз был. И еще... Незнакомка всегда словно ожидала его. А он, протосковав на скамье целый вечер, уходил домой, так и не решаясь заговорить с ней.      Уроками он совсем перестал интересоваться, писал стихи или мечтал. Даже к Гейне охладел.      Шкидцы ссорились, расходились, заводили новые любовные интрижки, а странный Костин роман, казалось, еще только начинал разворачиваться. ***      Костя вошел в сквер. Костя сел на свое место против Лорелеи и, раскрыв для приличия книгу, стал довольно смело поглядывать на незнакомку.      Он уже привык к ней. Сегодня он твердо решил заговорить с ней и тогда... Но к чему заглядывать в будущее?      Костя захлопнул книжку и решительно поднялся. Он уже шагнул к Лорелее, мысленно подготовляя фразу, которая сразу бы открыла ей его намерения. Он не хулиган и не намерен нанести ей какое-либо оскорбление.      Но тут Костя остановился.      Широкоплечий парень в полосатой майке, покачиваясь, подошел к незнакомке...      - Ну, цаца! - расслышал Костя грубый окрик, за которым последовало продолжительное и замысловатое ругательство.      Костя похолодел. Он слышал, как тихо вскрикнула Лорелея. Он уже ясно слышал грубую перебранку, глухой голос парня и выкрики незнакомки, причем голос незнакомки оказался не таким серебристым, каким он представлялся Косте.      Костя еще не знал, как поступить, и стоял в нерешительности, как вдруг парень, выругавшись, замахнулся на незнакомку.      - А-а-а! Убивают! - закричала девушка.      - Стой! - заорал Костя, прыгнув к парню и хватая его за руку. - Ни с места!      Парень отступил на шаг, стараясь вырваться, но Костя продолжал его держать и, повышая голос, кричал:      - Как ты смеешь! Негодяй!      Собралась толпа любопытных. Парень испуганно оглядывался по сторонам. Костя, торжествующий, обернулся к Лорелее.      - Не бойтесь! - сказал он, но тут же голос его осекся. Костя в безмолвном ужасе попятился. Он впервые увидел близко Лорелею, о которой так пламенно мечтал долгими бессонными ночами. Но что это за Лорелея! На него глянуло тупое раскрасневшееся лицо, изрытое оспой и окруженное рыжими растрепанными волосами. В довершение всего от этой особы исходил густой запах спирта.      Костя стоял окоченев, не в силах выдавать ни слова, а вокруг беспокойно спрашивали:      - Что? Что случилось?      - Да вот, - говорил, оправившись, парень, - я с бабой стою тихонько, разговариваю, а он драться лезет...      - Неправда, граждане, - наконец выговорил Костя.      - Как неправда? - вдруг взвизгнула Лорелея и, прижавшись к парню, закричала, указывая на Костю: - Он, хулюган черномазый. Мы разговаривали, а он...      - За это морды бьют, - сказал кто-то.      - Я заступиться хотел! - выкрикнул Костя.      - Я вот покажу тебе, как заступаться! - гаркнул парень, осмелев и наступая на Костю. - Я тебе дам, понт паршивый!      - И правильно будет, - поддакнул опять кто-то. - Учить таких...      Костя беспомощно огляделся и, видя угрожающие лица, направился к выходу.      - Вали, вали! - кричали вслед. - Поторапливайся!      Костя не торопясь, понурившись брел к дому... ***      Несколько дней Янкель думал о Тоне, и, чем дальше, тем больше он убеждался: Костя прав.      "Надо сходить", - решил он наконец. К тому же и тоска одолела. До смерти захотелось увидеть черноглазую девочку.      И Янкель пошел.      Распределитель помещался недалеко от Шкиды, на Курляндской улице. Трехэтажное здание окружал небольшой садик.      Перед калиткой Янкель остановился, чувствуя, как замирает сердце. Во дворе несколько девочек в серых казенных платьях играли в лапту.      "А может, ее нет здесь? Перевели куда-нибудь?" - подумал Янкель не то тревожно, не то радостно и, толкнув калитку, вошел в сад.      - Ай, мальчишка! - вскричала одна из девочек. Они бросили игру и остановились, издалека разглядывая его.      - Ты зачем здесь? - крикнула другая, курносая, воинственно размахивая лаптой.      Янкель перевел дух и сказал:      - Мне надо Тоню, Тоню Маркони.      - Тосю? - разом выкрикнули девчонки и побежали к лестнице, крича: - Тося, Тося, выходи! К тебе пижончик.      Янкель стоял ни жив ни мертв. В эту минуту он уже раскаивался, что пришел, и понял, что затеял безнадежное дело. Оробев, он взглянул было на калитку, но знакомый голос пригвоздил его к месту.      - Что вы орете? Как не стыдно! - услышал он и сразу узнал голос Тони. Девочки примолкли и расступились. Янкель увидел ее, выросшую и изменившуюся. Тоня подходила к нему.      Вот она остановилась, оглядела Янкеля с головы до ног, удивленно подняла брови. Она не узнала Гришки.      - Вам что? - строго спросила она.      Янкель растерялся окончательно. Все обращения, которые он придумывал по дороге, словно от толчка выскочили из головы.      - Здравствуй, Тоня, - пролепетал он. - Не узнаешь?      Девочка минуту пристально смотрела на Янкеля, и вдруг яркий румянец залил ее лицо.      "Узнала", - радостно подумал Янкель.      - Тоня! - заговорил он вдохновенно. - Тоня, а ведь я не забыл своей клятвы... Ты видишь...      Тоня молчала, только лицо ее странно подергивалось, будто она готова была расплакаться. Янкель запнулся на минуту и сбился...      - А ты... ты помнишь клятву? - смутившись, спросил он.      Тоня минуту помолчала, словно раздумывая, потом, качнув головой, тихо сказала:      - Нет, я ничего не помню...      - Ну да, - недоверчиво протянул Янкель. - А как по ночам болтали, не помнишь?      - Нет...      - А про папу своего американца-изобретателя тоже не...      Внезапно Янкель замолчал и с испугом поглядел на Тоню. Девочка стояла бледная, кусая губы, и с ненавистью смотрела на него. Казалось, сейчас она закричит, затопает, обругает его.      - Тося! - позвал чей-то тонкий голос. - Открой библиотеку...      - Сейчас! - крикнула Тоня, и, когда снова повернулась к Янкелю, лицо ее было уже спокойно.      - Слушайте, - сказала она тихо. - Убирайтесь вон отсюда.      - Убираться? - спросил Янкель. - Отсюда?      Улыбка еще блуждала на его физиономии, когда он ошалело повторял:      - Значит, совсем?.. Убираться?      - Да, совершенно.      - Окончательно?      Янкель очутился за калиткой.      - А клятва? - дрогнувшим голосом спросил он, подняв глаза на Тоню. И на секунду что-то хорошее мелькнуло на ее лице, но тотчас же исчезло.      - Поздно вспомнил, - сказала она тихо. - Все кончено.      - Совсем?      - Навсегда.      Янкель уныло вздохнул.      - Ламца-дрица! - сказал он с грустью, потом плюнул на носок сапога и тихо заковылял прочь. ***      Янкель медленно шел, раздумывая о случившемся. У школы его окликнула знакомая торговка конфетами.      - Гришенька, - кричала девчонка. - Хочешь конфетов?      - Давай, - сказал Янкель и, не глядя, протянул руку.      Эта девчонка уже давно заигрывала с ним, но Янкель не обращал на нее внимания.      Девчонка выбирала конфеты, а сама поглядывала на Янкеля и тараторила не переставая.      Янкель не слушал ее. Внезапно новая мысль осенила его.      - Хорошо! - сказал он. - Пусть отвергает, мы не заплачем.      Он быстро взглянул на девчонку и спросил:      - Хочешь, гулять с тобой буду?      Девчонка зарделась.      - Да ведь если нравлюсь...      - Неважно, - сказал Янкель. - Завтра в семь. - И пошел в школу.      - Кобчик вешается! - крикнул Мамочка, едва Янкель показался в дверях.      - Где???      - В уборной. Закрылся, кричит, никого не подпускает...      Янкель побежал наверх. Оттуда доносился отчаянный шум. Когда они вбежали в класс, там происходила свалка. Ребята вытащили Костю из уборной. Он брыкался и кричал, чтобы его отпустили. Потом вырвался и полез в окно. Его держали, а он, отбиваясь, исступленно вопил:      - Пустите, не могу!      - Костя, ангелок, успокойся.      - Не успокоюсь!..      Долго болтались Костины ноги над Старо-Петергофским проспектом, но все же ребята одолели его и втащили обратно.      Костя притих, лишь изредка хватался за голову и скрипел зубами.      Поздно вечером Янкель и Костя сидели в зале.      - Плюнь на все, - утешал Янкель, - девчонок много. Я вон себе такую цыпочку подцепил, конфетками угощает.      Янкель вынул горсть конфет. Костя протянул было руку, но тотчас отдернул. На карамели плясала рыжая баядерка.      - Не ем сладкого, - сказал он, морщась. Потом, поглядев на Янкеля, спросил:      - А ты был у своей?      - Я? - удивился Янкель, - У кого это? Уж не у той ли, о которой рассказывал?      - Ну да, у той...      - Вот чудак! - захохотал Янкель. - Вот чудак! Очень мне надо шляться ко всякой. Не такой я дурак.      А немного помолчав, грустно добавил:      - Ну их... Женщины, ты знаешь, вообще какие-то... непостоянные... ***      Весна делала свое дело. В стенах Шкиды буйствовала беспокойная гостья - любовь.      Кто знает, сколько чернил было пролито на листки почтовой бумаги, сколько было высказано горячих и ласковых слов и сколько нежнейших имен сорвалось с грубых, не привыкших к нежности губ.      Даже Купа, который был слишком ленив, чтобы искать знакомств, и слишком тяжел на подъем, чтобы целые вечера щебетать о всякой любовной ерунде, даже он почувствовал волнение и стал как-то особенно умильно поглядывать на кухарку Марту и чаще забегать на кухню, мешая там всем.      - Черт! - смеясь, ругалась Марта, но не сердилась на Купу, а даже наоборот, на зависть другим стала его прикармливать. Купа раздобрел, разбух и засиял, как мыльный шар.      Янкель же, словно мстя старой подруге, с жаром и не без успеха стал ухлестывать за торговкой конфетами и даже увлекся ею.      Теперь все могли хвастать своими девицами по праву, и все хвастали. А однажды сделали смотр своим "дамам сердца".      По понедельникам в районном кино "Олимпия" устраивались детские сеансы, в этом же кино в майские дни начальство решило устроить большой районный детский праздник.      Так как при кино был сад, решили празднество перенести на воздух.      К этому дню готовились долго и наконец известили школы о дне празднования. Празднество обещало быть грандиозным. Шкида не на шутку взволновалась. Влюбленные парочки, разумеется, сговорились о встрече в саду и теперь готовились вовсю.      Наконец наступил этот долгожданный день.      После уроков ребят одели в праздничную форму, заставили получше вымыться и наконец, построив в пары, повели в сад.      Шкида явилась туда в самый разгар сбора гостей и едва-едва удерживалась в строю, но приказ Викниксора гласил: "Не распускать ребят раньше времени", и халдеи выжидали.      Праздник начался обычным киносеансом в театре. Показывали кинодраму, потом комическую и видовую, а после сеанса ребята заметили исчезновение из театра пятерых "любовников". Однако очень скоро их нашли в саду.      Все они были с подругами и прогуливались, гордо поглядывая на товарищей. Это было похоже на конкурс: чья подруга лучше? В этом соревновании первенство завоевал Джапаридзе. Черномазый грузин закрутил себе такую девицу, что шкидцы ахали от восхищения:      - Вот это я понимаю!      - Это да!      - Вот так синьорита Маргарита!..      Невысокая, с челкой, блондинка, по-видимому, была очень довольна своим кавалером, жгучим брюнетом, и совершенно не замечала его хитростей. А Дзе нарочно водил ее мимо товарищей и без устали рассказывал смешные анекдоты, отчего ротик девочки все время улыбался, а голубые глаза сверкали весело и мило.      Она оказалась лучшей из всех шкидских подруг, и Янкель, очарованный ее красотой, невольно обозлился на свою пару, курносую, толстую девицу, беспрерывно щелкавшую подсолнухи, которые она доставала из платка, зажатого в руке.      "Ну что за девчонка?" - злился Черных, чувствуя на себе насмешливые взгляды ребят. Наконец, не выдержав, он силой увлек ее за деревья и остановился, облегченно вздыхая.      - Давай, Маруся, посидим, отдохнем, - предложил он.      - Ой, нет, Гришенька, - кокетливо запищала толстуха, - от чего отдыхать-то? Я не устала, я не хочу. Скоро ведь танцы будут. Пойдем, Гришенька...      И она опять повисла на руке своего кавалера. Гришенька скрипнул зубами и, с толстухой на буксире, покорно потащился туда, где ярко сияли электрические фонари и где в большой деревянной "раковине" военные музыканты уже настраивали свои трубы и кларнеты.      Скоро в саду начались танцы. Мягко расползались звуки вальса по площадке, и пары закружились в несложном па. Стиснув зубы, закружился и Янкель со своей немилой возлюбленной. ***      Пример заразителен. Праздник помог почти всем шкидцам отыскать себе "дам", результатом чего явилось около двадцати новых влюбленных"      Влюбленных было легко распознать. Они были смирны, не бузили, все попадали в первый или второй разряд и все стали необычайно чистоплотны.      Обычно так трудно было заставить ребят умываться, - теперь они мылись тщательно и долго. Кроме того, Шкида заблестела проборами. Причесывались ежеминутно и старательно.      Такая же опрятность появилась и в одежде. Республика Шкид влюбилась.      Не обошлось и без трагических случаев. Бобра однажды из-за подруги побили, так как у этой подруги уже был поклонник, ревнивый и очень сильный парень, который не замедлил напомнить о себе и свел знакомство с Бобром на Обводном канале.      После этого Бобер целую неделю не выходил на улицу, одержимый манией преследования.      Цыган также много вытерпел, так как его девочка любила ходить в кино, а денег у него не было, и приходилось много и долго ее разубеждать и уверять, что кино - это гадость и пошлость.      За любовь пострадал и Дзе. Ради своей возлюбленной он снес на рынок единственное свое сокровище - готовальню, а на вырученные деньги три дня подряд развлекал свою синеглазую румяную подругу из нормального детдома.      Весна бежала день за днем быстро и незаметно, и Викниксор, поглядывая на прихорашивающихся ребят, озабоченно поговаривал:      - Растут ребята-то. Уже почти женихи. Скоро надо выпускать, а то еще бороду отрастят на казенных хлебах. ***      В любовных грезах шкидцы забыли об опасностях и превратностях судьбы, но однажды смятение и ужас вселились в их размягченные сердца.      Викниксор пришел и сказал:      - Пора стричь волосы. Лето наступает, да и космы вы отрастили - смотреть страшно. Грязь разводите!      Слова простые, а паники от них - как от пожара или от наводнения.      Волосы стричь!      - Да как же я покажусь моей Марусе, куцый такой?      Увлекшись сердечными делами, ребята забыли о стрижке, хотя и знали, что это было в порядке вещей, как и во всех других детских домах.      И вот однажды за ужином было объявлено: завтра придет парикмахер.      Однако старшие решили отстоять свои волосы. Созвали негласное собрание и послали делегацию, чтобы просить разрешения четвертому и третьему отделениям носить волосы. Викниксор смягчился, и разрешение было дано, но лишь одному четвертому отделению, и при условии, чтобы ребята всегда держали волосы в порядке и причесывались. На другой день им выдали гребни, которые при детальном обследовании оказались деревянными и немилосердно драли на голове кожу. Однако и деревянные гребни были встречены с радостью.      - Наконец-то мы - взрослые.      - Даешь прическу!      Но скоро злосчастные волосы принесли новое горе. Часто на уроке за трудной задачей шкидец по привычке лез пятерней в затылок, и в результате голова превращалась в репейник, а халдей немедленно ставил на вид небрежный уход за прической. Старшие оказались между двух огней. Лишиться волос - лишиться подруги, оставить волосы - нажить кучу замечаний.      Но недаром гласит русская пословица, что, мол, голь на выдумки хитра. Дзе дал республике изобретение, которое обеспечило идеальный нерассыпающийся пробор. Изобретение это демонстрировалось однажды утром, в умывальне.      - Способ необычайно прост и легок, - распространялся Джапаридзе, стоя перед толпой внимательно слушавших его ребят. Потом он подошел к умывальнику и с видом фокусника начал объяснять изобретение наглядно, производя опыт над собственной головой.      - Итак. Я смачиваю свои взбитые волосы обыкновенной сырой водой без каких-либо примесей.      Он зачерпнул воды из-под крана и облил голову.      - Затем гребнем я расчесываю волосы, - продолжал он, проделывая сказанное. - А теперь наступает главное. Пробор готов, но прическу надо закрепить. Для этого мы берем обыкновенное сухое мыло и проводим им по пробору в направлении зачеса, чтобы не сбить прически. Через пять минут мыло засохнет, и ваш пробор никогда не рассыплется.      Изобретение каждый испытал на себе, и все остались довольны. Правда, было некоторое неудобство. От мыла волосы слипались, на них образовывалась крепкая кора, и горе тому, кто пробовал почесать зудевший затылок. Рука его не могла проникнуть к нужному месту. Кора мешала. Преимущество же было в том, что раз зачесанная прическа держалась весь день, а кроме того, придавала волосам особый, блестящий вид.      Шкида засверкала новыми проборами, и вновь все тревоги были забыты. А под окнами на теплых и пыльных тротуарах снова нежно заворковали парочки голубков.      Но изобретению Дзе не дали хода. Кто-то рассказал об этом Викниксору, а тот из предосторожности решил посоветоваться с врачом. Врач и погубил все.      - От таких причесок беда. Насекомые разводятся. Вы запретите им это проделывать, а то вся школа обовшивеет.      Этого было вполне достаточно, чтобы на другой день привилегированных старших парикмахер без разбора подстриг под "нулевой". Вместе с волосами исчезла и любовь. Никто не пошел вечером на свидание с девицами, и те, прождав напрасно, ушли.      Республика Шкид проводила весну, солнце уже пригревало по-летнему, и у ребят появились другие интересы.      Так как на лето школа осталась на этот раз в городе, надо было искать курорт, и его после недолгих поисков нашли в Екатерингофском парке на берегах небольшого пруда, около старого Екатерининского дворца. Сюда устремились теперь все помыслы шкидцев: к воде, к зелени, к футболу, и здесь за беспрерывной беготней постепенно забывались теплые белые весенние ночи, нежные слова и первые мальчишеские поцелуи.      На смену любви пришел футбольный мяч, и только Джапаридзе нет-нет да и вспоминал с грустью о голубоглазой блондинке из соседнего детдома, и даже, пожалуй, не столько о ней, сколько о загубленной своей готовальне, новенькой готовальне с бархатным нутром и ровненько уложенными блестящими циркулями. Только Дзе грустно вспоминал весну... Продолжение следует... ЧИТАЙТЕ В РАССЫЛКЕ: Леонид Пантелеев, Григорий Белых "Республика Шкид"      "Республика Шкид" - добрая и веселая книга о беспокойных жителях интерната для беспризорных, об их воспитателях, о том, как хулиганы и карманные воришки превращаются в людей, поступки которых определяют понятия "честь", "совесть", "дружба". АНОНСЫ Борис Акунин "Турецкий гамбит"      1877 год, русско-турецкая война. Принимавший участие в военных действиях в качестве сербского волонтера титулярный советник Эраст Фандорин пробирается в главный штаб русского командования с важным секретным сообщением. По пути он знакомится с очаровательной барышней, Варваровй Андреевной Суворовой, направляющейся в расположение русских войск, чтобы повидаться с женихом Петей Яблоковым - шифровальщиком генерального штаба.      Добравшись до своих, Фандорин сообщает генералу Соболеву о хитром фланговом маневре, задуманном турками. Из него следует, что русским надо срочно занять Плевну, ибо туда движется корпус Османа-Паши. У генерал-адъютанта Мизинова, бывшего шефа Фандорина, уже заготовлен на этот счет приказ главнокомандующего, который Петр Яблоков срочно шифрует и отправляет. К тому же у Мизинова есть для Фандорина еще одна задачка не из простых. Речь идет об Анваре-эфенди, секретаре султана Абдул-Гамида. Сей интересный турок лично возглавляет секретную операцию против русских. Господин отчаянный, с авантюрной жилкой. Вполне может сам появиться в русской ставке и сойти за "своего" благодаря европейской внешности и безупречному владению несколькими языками. Необходимо срочно вычислить турка. Но как? Ведь подозреваются все... Сергей Белошников "Палач"      История женщины, готовой на все ради мести компании насильников. На союз с "крестным отцом" мафиозного клана. На жестокие интриги и циничные преступления.     Но принесет ли счастье такая месть? Месть, которая, идя по нарастающей, с каждым эпизодом уничтожает еще одну частицу ее души?     Остановиться - необходимо. Остановиться - невозможно... Чак Паланик "Бойцовский Клуб"      Культовый роман Чака Паланика "Бойцовский клуб", впервые издающийся на русском языке, уже получил громкую известность в России благодаря не менее культовому одноименному фильму Дэвида Финчера и сценарию Джима Улса, опубликованному в журнале "Киносценарии". И вот наконец читатель может познакомиться с романом, положившим начало созданию аналогичных "бойцовских клубов" по всему миру, в том числе и у нас, в России. Так что же такое "Бойцовский клуб"? Но - тсс! Первое правило бойцовского клуба гласит: "Никогда не говори о бойцовском клубе". Лучше читай! Тем более что роман Ч.Паланика еще глубже высвечивает филосовские проблемы, поставленные в экранизации Д.Финчера, проблемы "поколения Х", "столкнувшегося с переизбытком рациональной информации при полном пересыхании ручейка эмоциональной жизни". Кен Кизи "Над кукушкиным гнездом "      Роман Кена Кизи (1935-2001) "Над кукушкиным гнездом" уже четыре десятилетия остается бестселлером. Только в США его тираж превысил 10 миллионов экземпляров. Роман переведен на многие языки мира. Это просто чудесная книга, рассказанная глазами немого и безумного индейца, живущего, как и все остальные герои, в психиатрической больнице.      Не менее знаменитым, чем книга, стал кинофильм, снятый Милошем Форманом, награжденный пятью Оскарами. Владимир Богомолов "Момент истины (В августе сорок четвертого)"      "Момент истины" - самый знаменитый в истории отечественной литературы роман о работе контрразведки во время Великой Отечественной войны. Этой книгой зачитывались поколения, она пользовалась - и продолжает пользоваться бешеной популярностью. Она заслуженно выдержала девяносто пять изданий и в наши дни читается так же легко и увлекательно, как и много лет назад. Гастон Леру "Призрак оперы"      Знаменитый роман французского писателя Гастона Леру (1868-1927), одного из основоположников детективного жанра, послуживший основой для нескольких экранизаций и знаменитого бродвейского мюзикла на музыку Эндрю Ллойда Уэббера. Роберт Ладлэм, Филип Шелби "Заговор Кассандры"      Роберт Ладлэм блестяще подтверждает свою репутацию короля политического триллера. На этот раз темой его романа стала страшная и, увы, вполне реальная угроза XXI века - бактериологическое оружие в руках злоумышленников. Цепочка смертей в России и США, мучительная агония экипажа `Дискавери` - это лишь первые результаты деятельности заговорщиков, решивших, во что бы то ни стало отомстить исламским террористам за гибель своих близких. Но стоит ли это месть жизни населения целых стран? Роман впервые публикуется на русском языке. Лоуренс Блок "Взломщик, который изучал Спинозу"      Берни Роденбарр снова идет в бой! На этот раз он задумал выкрасть знаменитую коллекцию монет. Он владеет информацией, которая может помочь... а может и не помочь. Но Берни - далеко не единственный, кто имеет виды на эту коллекцию. А она, между прочим, состоит из одной единственной монеты, стоящей целого состояния...     Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения 400