Ярослав ГАШЕК "ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ"

Литературное чтиво Выпуск No 306 от 2005-12-22 Число подписчиков: 21    Ярослав ГАШЕК "ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ" Часть 3    Торжественная порка    Глава II. В Будапеште (продолжение)      Ординарец батальона Матушич и денщик Сагнера Батцер, также ехавшие в штабном вагоне, рассматривали войну с Италией с чисто практической точки зрения: еще давно, в мирное время, будучи на военной службе, они принимали участие в маневрах в Южном Тироле.      - Тяжело нам будет лазить по холмам,- вздохнул Батцер,- у капитана Сагнера целый воз всяких чемоданов. Я сам горный житель, но это совсем другое дело, когда, бывало, спрячешь ружье под куртку и идешь выслеживать зайца в имении князя Шварценберга.      - Если нас действительно перебросят на юг, в Италию... Мне тоже не улыбается носиться по горам и ледникам с приказами. А что до жратвы, то там, на юге, одна полента и растительное масло,- печально сказал Матушич.      - А почему бы и не сунуть нас в эти горы? - разволновался Батцер.- Наш полк был и в Сербии и на Карпатах. Я уже достаточно потаскал чемоданы господина капитана по горам. Два раза я их терял. Один раз в Сербии, другой раз в Карпатах. Во время такой баталии все может случиться. Может, то же самое ждет меня и в третий раз, на итальянской границе, а что касается тамошней жратвы...- Он сплюнул, подсел поближе к Матушичу и доверительно заговорил: - Знаешь, у нас в Кашперских горах делают вот такие маленькие кнедлики из сырой картошки. Их сварят, поваляют в яйце, посыплют как следует сухарями, а потом... а потом поджаривают на свином сале!      Последнее слово он произнес замирающим от восторга голосом.      - Но лучше всего кнедлики с кислой капустой,- прибавил он меланхолически,- а макаронам место в сортире.      На этом и здесь закончился разговор об Италии...      В остальных вагонах в один голос утверждали, что поезд, вероятно, повернут и пошлют в Италию, так как он уже больше двух часов стоит на вокзале.      Это отчасти подтверждалось и теми странными вещами, которые проделывались с эшелоном. Солдат опять выгнали из вагонов, пришла санитарная инспекция с дезинфекционным отрядом и обрызгала все лизолом, что было встречено с большим неудовольствием, особенно в тех вагонах, где везли запасы пайкового хлеба.      Но приказ есть приказ, санитарная комиссия дала приказ произвести дезинфекцию во всех вагонах эшелона No 728, а потому преспокойным образом были обрызганы лизолом и горы хлеба, и мешки с рисом. Это уже говорило о том, что происходит нечто необычное.      Потом всех опять загнали в вагоны, а через полчаса снова выгнали, так как эшелон пришел инспектировать дряхленький генерал. Швейк тут же дал старику подходящее прозвище. Стоя позади шеренги, Швейк шепнул старшему писарю:      - Ну и дохлятинка.      Старый генерал в сопровождении капитана Сагнера прошел вдоль фронта и, желая воодушевить команду, остановился перед одним молодым солдатом и спросил, откуда он, сколько ему лет и есть ли у него часы. Хотя у солдата часы были, он, надеясь получить от старика еще одни, ответил, что часов у него нет. На это дряхленький генерал-дохлятинка улыбнулся придурковато, как, бывало, улыбался император Франц-Иосиф, обращаясь к бургомистру, и сказал:      - Это хорошо, это хорошо!      После этого оказал честь стоявшему рядом капралу, спросив, здорова ли его супруга.      - Осмелюсь доложить,- рявкнул капрал,- я холост!      На это генерал с благосклонной улыбкой тоже пробормотал свое:      - Это хорошо, это хорошо!      Затем впавший в детство генерал потребовал, чтобы капитан Сагнер продемонстрировал, как солдаты выполняют команду: "На первый-второй рассчитайсь!" И тут же раздалось:      - Первый-второй, первый-второй, первый-второй...      Генерал-дохлятинка это страшно любил. Дома у него было два денщика. Он выстраивал их перед собой, и они кричали:      - Первый-второй, первый-второй.      Таких генералов в Австрии было великое множество.      Когда смотр благополучно окончился, генерал не поскупился на похвалы капитану Сагнеру; солдатам разрешили прогуляться по территории вокзала, так как пришло сообщение, что эшелон тронется только через три часа. Солдаты слонялись по перрону и вынюхивали, нельзя ли что-нибудь стрельнуть. На вокзале всегда много народу, и кое-кому из солдат удавалось выклянчить сигарету.      Это было ярким показателем того, насколько повыветрился восторг прежних, торжественных встреч, которые устраивались на вокзалах для эшелонов: теперь солдатам приходилось попрошайничать.      К капитану Сагнеру прибыла делегация от "Кружка для приветствия героев" в составе двух невероятно изможденных дам, которые передали подарок, предназначенный для эшелона, а именно: двадцать коробочек ароматных таблеток для освежения рта - реклама одной будапештской конфетной фабрики. Эти таблетки были упакованы в очень красивые жестяные коробочки. На крышке каждой коробочки был нарисован венгерский гонвед, пожимающий руку австрийскому ополченцу, а над ними - сияющая корона святого Стефана. По ободку была выведена надпись на венгерском и немецком языках: "Fur Kaiser, Gott und Vaterland" <За императора, бога и отечество (нем)>.      Конфетная фабрика была настолько лояльна, что отдала предпочтение императору, поставив его перед господом богом.      В каждой коробочке содержалось восемьдесят таблеток, так что на трех человек приходилось приблизительно по пяти таблеток. Кроме того, пожилые изнуренные дамы принесли целый тюк листовок с двумя молитвами, сочиненными будапештским архиепископом Гезой из Сатмар-Будафала. Молитвы были написаны по-немецки и по-венгерски и содержали самые ужасные проклятия по адресу всех неприятелей. Молитвы были пронизаны такой страстью, что им не хватало только крепкого венгерского ругательства "Baszorn a Kristusmarjat".      По мнению достопочтенного архиепископа, любвеобильный бог должен изрубить русских, англичан, сербов, французов и японцев, сделать из них лапшу и гуляш с красным перцем. Любвеобильный бог должен купаться в крови неприятелей и перебить всех врагов, как перебил младенцев жестокий Ирод. Преосвященный архиепископ будапештский употребил в своих молитвах, например, такие милые выражения, как: "Бог да благословит ваши штыки, дабы они глубоко вонзались в утробы врагов. Да направит наисправедливейший господь артиллерийский огонь на головы вражеских штабов. Милосердный боже, соделай так, чтоб все враги захлебнулись в своей собственной крови от ран, которые им нанесут наши солдаты". Следует еще раз отметить, что этим молитвам не хватало только: "Baszom a Kristusmarjat!"      Передав все это, дамы выразили капитану Сагнеру свое страстное желание присутствовать при раздаче подарков. Одна из них даже отважилась попросить разрешения обратиться с речью к солдатам, которых она называла не иначе как "unsere braven Feldgrauen" <Наши бравые серые шинели (нем.)>. Обе состроили ужасно обиженные мины; когда капитан Сагнер отверг их просьбу. Между тем подарки были переправлены в вагон, где помещался склад. Достопочтенные дамы обошли солдатский строй, причем одна из них не преминула похлопать по щеке бородатого Шимека из Будейовиц. Шимек, не будучи осведомлен о высокой миссии дам, по-своему расценил такое поведение и после их ухода сказал своим товарищам:      - Ну и нахальные же эти шлюхи. Хоть бы мордой вышла, а то ведь цапля цаплей. Кроме тощих ног, ничего нет, а страшна как смертный грех, и этакая старая карга еще заигрывает с солдатами!..      На вокзале все пришло в смятение. Выступление Италии вызвало здесь панику: два эшелона с артиллерией были задержаны и посланы в Штирию. Эшелон боснийцев, по неизвестным причинам, ждал отправления третий день. О нем совершенно забыли и потеряли из виду. Боснийцы целых два дня не получали обеда и ходили в Новый Пешт христарадничать. Здесь, кроме злобной матерщины возмущенно жестикулирующих, брошенных на произвол судьбы боснийцев, ничего не было слышно. Вскоре маршевый батальон Девяносто первого полка был опять согнан, и солдаты расселись по вагонам. Однако через минуту батальонный ординарец Матушич вернулся из станционной комендатуры с сообщением, что поезд отправят только через три часа. Ввиду этого только что собранных солдат снова выпустили из вагонов.      Перед самым отходом поезда в штабной вагон влетел страшно взволнованный подпоручик Дуб и обратился к капитану Сагнеру с просьбой немедленно арестовать Швейка. Подпоручик Дуб еще в бытность свою преподавателем гимназии прослыл доносчиком. Он любил поговорить с солдатом, выведать его убеждения, пользуясь случаем - наставить его и разъяснить, почему они воюют и за что они воюют.      Во время обхода он увидел за вокзалом стоявшего у фонаря Швейка, который с интересом рассматривал плакат какой-то благотворительной военной лотереи. На плакате был изображен австрийский солдат, штыком пригвоздивший к стене оторопелого бородатого казака.      Подпоручик Дуб похлопал Швейка по плечу и спросил, как это ему нравится.      - Осмелюсь доложить, господин лейтенант,- ответил Швейк,- это глупость. Много я видел глупых плакатов, но такой ерунды еще не видел.      - Что же, собственно, вам тут не нравится? - спросил подпоручик Дуб.      - Мне не нравится, господин лейтенант, как солдат обращается с вверенным ему оружием. Ведь о каменную стену он может поломать штык. А потом это вообще ни к чему, его за это могут наказать, так как русский поднял руки и сдается. Он взят в плен, а с пленными следует обращаться хорошо, все же и они люди.      Подпоручик Дуб, продолжая прощупывать убеждения Швейка, задал еще один вопрос:      - Вам жалко этого русского, не правда ли?      - Мне жалко, господин лейтенант, их обоих: русского, потому что его проткнули, и нашего- потому что за это его арестуют. Он, господин лейтенант, как пить дать, сломает штык, ведь стена-то каменная, а сталь она ломкая. Еще перед войной, господин лейтенант, когда я проходил действительную, у нас в роте был один лейтенант. Даже наш старший фельдфебель не умеет так выражаться, как тот господин лейтенант. На учебном плацу он нам говорил: "Когда раздается "Habacht", ты должен выкатить зенки, как кот, когда гадит на соломенную сечку". А в общем, это был очень хороший человек. Раз на рождество он спятил: купил роте целый воз кокосовых орехов, и с тех пор я знаю, как ломки штыки. Полроты переломало штыки об эти орехи, и наш подполковник приказал всех посадить под арест. Три месяца нам не разрешалось выходить из казарм... а господин лейтенант сидел под домашним арестом.      Подпоручик с ненавистью посмотрел на беззаботное лицо бравого солдата Швейка и зло спросил:      - Вы меня знаете?      - Знаю, господин лейтенант.      Подпоручик Дуб вытаращил глаза и затопал ногами.      - А я вам говорю, что вы меня еще не знаете!      Швейк невозмутимо-спокойно, как бы рапортуя, еще раз повторил:      - Я вас знаю, господин лейтенант. Вы, осмелюсь доложить, из нашего маршевого батальона.      - Вы меня не знаете,- снова закричал подпоручик Дуб.- Может быть, вы знали меня с хорошей стороны, но теперь узнаете меня и с плохой стороны. Я не такой добрый, как вам кажется. Я любого доведу до слез. Так знаете теперь, с кем имеете дело, или нет?      - Знаю, господин лейтенант.      - В последний раз вам повторяю, вы меня не знаете! Осел! Есть у вас братья?      - Так точно, господин лейтенант, есть один.      Подпоручик Дуб, взглянув на спокойное, открытое лицо Швейка, пришел в бешенство и, совершенно потеряв самообладание, заорал:      - Значит, брат ваш такая же скотина, как и вы! Кем он был?      - Преподавателем гимназии, господин лейтенант. Был также на военной службе и сдал экзамен на офицера.      Подпоручик Дуб посмотрел на Швейка так, будто хотел пронзить его взглядом. Швейк с достоинством выдержал озлобленный взгляд дурака подпоручика, и вскоре разговор окончился словом: "Abtreten!"      Каждый пошел своей дорогой, и каждый думал о своем.      Подпоручик думал о том, как он все расскажет капитану и тот прикажет арестовать Швейка; Швейк же заключил, что много видел на своем веку глупых офицеров, но такого, как Дуб, во всем полку не сыщешь.      Подпоручик Дуб, который именно сегодня твердо решил заняться воспитанием солдат, нашел за вокзалом новые жертвы. Это были два солдата того же Девяносто первого полка, но другой роты. Они на ломаном немецком языке под покровом темноты договаривались с двумя проститутками: на вокзале и около него их бродило несметное множество.      Даже издалека Швейк совершенно отчетливо слышал пронзительный голос подпоручика Дуба:      - Вы меня знаете?!      А я вам говорю, что вы меня не знаете!..      Но вы меня еще узнаете!..      Может, вы меня знаете только с хорошей стороны!..      А я говорю, вы узнаете меня и с плохой стороны!.. Я вас до слез доведу! Ослы!      Есть у вас братья?!!      Наверное, такие же скоты, как и вы. Кем они были? В обозе... Ну, хорошо... Не забывайте, что вы солдаты... Вы чехи?.. Знаете, что Палацкий сказал: если бы не было Австрии, мы должны были бы ее создать!.. Abtreten!      Но, в общем, обход подпоручика Дуба не дал положительных результатов. Он остановил еще три группы солдат, однако его педагогические попытки "довести их до слез" потерпели неудачу. Это был материал, отправляемый на фронт. По глазам солдат подпоручик Дуб догадывался, что все они думают о нем очень скверно. Его самолюбие страдало, и поэтому перед отходом поезда он попросил капитана Сагнера распорядиться арестовать Швейка. Обосновывая необходимость изоляции бравого солдата, он указывал на подозрительную дерзость его поведения и квалифицировал простосердечный ответ Швейка на последний свой вопрос как язвительное замечание. Если так пойдет дальше, офицерский состав потеряет всякий авторитет, что должно быть ясно каждому из господ офицеров. Он сам еще до войны говорил с господином окружным начальником о том, что начальник должен всеми силами поддерживать свой авторитет.      Господин окружной начальник был того же мнения.      Особенно теперь, во время войны. Чем ближе мы к неприятелю, тем более необходимо держать солдат в страхе. Ввиду всего этого он просит подвергнуть Швейка дисциплинарному взысканию.      Капитан Сагнер, как всякий кадровый офицер, ненавидел офицеров запаса из штатского сброда. Он обратил внимание подпоручика Дуба, что подобные заявления могут делаться только в форме рапорта, а не как на базаре, где торгуются о цене на картошку. Что же касается Швейка, то первой инстанцией, которой он подчинен, является господин поручик Лукаш. Такие дела идут только по инстанциям, из роты дело поступает, как, вероятно, известно подпоручику, в батальон. Если Швейк действительно провинился, он должен быть послан с рапортом к командиру роты, а в случае апелляции - с рапортом к батальонному командиру. Однако если господин поручик Лукаш не возражает и согласен считать рассказ господина подпоручика Дуба официальным заявлением о наказании, то и он, командир батальона, ничего не имеет против того, чтоб Швейк был вызван и допрошен.      Поручик Лукаш не возражал, но заметил, что из разговоров со Швейком ему точно известно, что брат Швейка действительно был преподавателем гимназии и офицером запаса.      Подпоручик Дуб замялся и сказал, что он настаивал на наказании единственно в широком смысле этого слова и что упомянутый Швейк, может быть, просто не умеет как следует выразить свою мысль, а потому его ответ производит впечатление дерзости, язвительности и неуважения к начальству.      - Впрочем,- добавил он,- судя по внешности упомянутого Швейка, он человек слабоумный.      Таким образом, собравшаяся было над головой Швейка гроза прошла стороной, и он остался цел и невредим.      В вагоне, где находилась канцелярия и склад батальона, старший писарь маршевого батальона Баутанцель милостиво выдал двум батальонным писарям по горсти ароматных таблеток из тех коробочек, которые должны были быть розданы всем солдатам батальона. Так уж повелось: со всем предназначенным для солдат в канцелярии батальона производили те же манипуляции, что и с этими несчастными таблетками.      Во время войны это стало обычным явлением, и даже если воровство не обнаруживалось при ревизии, то все же каждого из старших писарей всевозможных канцелярий подозревали в превышении сметы и жульничестве.      Ввиду этого пока писаря набивали себе рты солдатскими таблетками,- если уж ничего другого украсть нельзя, нужно попользоваться хоть этой дрянью,- Баутанцель произнес речь о тяжелых лишениях, которые они испытывают в пути.      - Я проделал с маршевым батальоном уже два похода. Но таких нехваток, какие мы испытываем теперь, я никогда не видывал. Эх, ребята! Прежде, до приезда в Прешов, у нас было все, что только душеньке угодно! У меня было припрятано десять тысяч "мемфисок", два круга швейцарского сыра, триста банок консервов. Когда мы направились на Бардеев, в окопы, а русские у Мушины перерезали сообщение с Прешововом... Вот тут пошла торговля! Я для отвода глаз отдал маршевому батальону десятую часть своих запасов, это я, дескать, сэкономил, а все остальное распродал в обозе. Был у нас майор Сойка - настоящая свинья! Геройством он не отличался и чаще всего околачивался у нас, так как наверху свистели пули и рвалась шрапнель. Придет, бывало, к нам,- он, дескать, должен удостовериться, хорошо ли готовят обед для солдат батальона. Обыкновенно он спускался вниз тогда, когда приходило сообщение, что русские к чему-то готовятся. Весь дрожит, напьется сначала на кухне рому, а потом начнет ревизовать полевые кухни: они находились около обоза, потому что устанавливать кухни на горе, около окопов, было нельзя, и обед наверх носили ночью. Положение было такое, что ни о каком офицерском обеде не могло быть и речи. Единственную свободную дорогу, связывающую нас с тылом, заняли германцы. Они задерживали все, что нам посылали из тыла, все сжирали сами, так что нам уж ничего не доставалось. Мы все в обозе остались без офицерской кухни. За это время мне ничего не удалось сэкономить для нашей канцелярии, кроме одного поросенка, которого мы закоптили. А чтобы этот самый майор Сойка ничего не узнал, мы припрятали поросенка у артиллеристов, находившихся на расстоянии часа пути от нас. Там у меня был знакомый фейерверкер. Так вот, этот майор, бывало, придет к нам и прежде всего попробует в кухне похлебку. Правда, мяса варить приходилось мало, разве только когда посчастливится раздобыть свиней и тощих коров где-нибудь в окрестностях. Но и тут пруссаки были нашими постоянными конкурентами; ведь они платили за реквизированный скот вдвое больше, чем мы. Пока мы стояли под Бардеевом, я на закупке скота сэкономил тысячу двести крон с небольшим, да и то потому, что чаще всего мы вместо денег платили бонами с печатью батальона. Особенно в последнее время, когда узнали, что русские находятся на востоке от нас в Радвани, а на западе - в Подолине. Нет хуже работать с таким народом, как тамошний: не умеют ни читать, ни писать, а вместо подписи ставят три крестика.      Наше интендантство было прекрасно осведомлено об этом, так что, когда мы посылали туда за деньгами, я не мог приложить в качестве оправдательных документов подложные квитанции о том, что я уплатил деньги. Это можно проделывать только там, где народ более образованный и умеет подписываться. А к тому же, как я уже говорил, пруссаки платили больше, чем мы, и платили наличными. Куда бы мы ни пришли, на нас смотрели как на разбойников. Ко всему этому интендантство издало приказ о том, что квитанции, подписанные крестиками, передаются полевым ревизорам. А их в те времена было полным-полно! Придет такой молодчик, нажрется у нас, напьется, а на другой день идет на нас доносить. Так этот майор Сойка ходил по всем этим кухням и раз как-то, вот разрази меня бог, вытащил из котла мясо, отпущенное на всю четвертую роту. Начал он со свиной головы и заявил, что она недоварена, и велел ее еще немножко поварить для него. По правде сказать, тогда мяса много не варили. На всю роту приходилось двенадцать прежних, настоящих порций мяса. Но он все это съел, потом попробовал похлебку и поднял скандал: дескать, как вода, и это, мол, непорядок - мясная похлебка без мяса... Велел ее заправить маслом и бросить туда мои собственные макароны, сэкономленные за все последнее время. Но пуще всего меня возмутило то, что на подболтку похлебки он загубил два кило сливочного масла, которые я сэкономил в ту пору, когда была офицерская кухня. Хранилось оно у меня на полочке над койкой. Как он заорет на меня: "Это чье?" Я отвечаю, что согласно раскладке последнего дивизионного приказа на каждого солдата для усиления питания полагается пятнадцать граммов масла или двадцать один грамм сала, но так как жиров не хватает, то запасы масла мы храним, пока не наберется столько, что можно будет усилить питание команды маслом в полной мере.      Майор Сойка разозлился и начал орать, что я, наверно, жду, когда придут русские и отберут у нас последние два кило масла. "Немедленно положить это масло в похлебку, раз похлебка без мяса!" Так я потерял весь свой запас. Верите ли, когда бы он ни появился, всегда мне на горе. Постепенно он так навострился, что сразу узнавал, где лежат мои запасы. Как-то раз я сэкономил на всей команде говяжью печенку, и хотели мы ее тушить. Вдруг он полез под койку и вытащил ее. В ответ на его крики я ему говорю, что печенку эту еще днем решено было закопать по совету кузнеца из артиллерии, окончившего ветеринарные курсы. Майор взял одного рядового из обоза и с этим рядовым принялся в котелках варить эту печенку на горе под скалами. Здесь ему и пришел капут. Русские увидели огонь да дернули по майору и по его котелку восемнадцатисантиметровкой. Потом мы пошли туда посмотреть, но разобрать, где говяжья печенка, а где печенка господина майора, было уже невозможно. ***      Пришло сообщение, что эшелон отправится не раньше, чем через четыре часа. Путь на Хатван занят поездами с ранеными. Ходили слухи, что у Эгера столкнулись санитарный поезд с поездом, везшим артиллерию. Из Будапешта отправлены туда поезда, чтоб оказать помощь.      Фантазия батальона разыгралась. Толковали о двух сотнях убитых и раненых, о том, что эта катастрофа подстроена: нужно же было замести следы мошенничества при снабжении раненых.      Это дало повод к острой критике снабжения батальона и к разговорам о воровстве на складах и в канцеляриях.      Большинство придерживалось того мнения, что старший батальонный писарь Баутанцель всем делится с офицерами.      В штабном вагоне капитан Сагнер заявил, что, согласно маршруту, они, собственно, должны бы уже быть на галицийской границе. В Эгере им обязаны выдать для всей команды на три дня хлеба и консервов, но до Эгера еще десять часов езды, а кроме того, в связи с наступлением за Львовом, там скопилось столько поездов с ранеными, что, если верить телеграфным сообщениям, ни одной буханки солдатского хлеба, ни одной банки консервов достать невозможно. Капитан Сагнер получил приказ: вместо хлеба и консервов выплатить каждому солдату по шесть крон семьдесят геллеров. Эти деньги выдадут при уплате жалованья за девять дней, если капитан Сагнер к этому времени получит их из бригады. В кассе сейчас только двенадцать с чем-то тысяч крон.      - Это свинство со стороны полка,- не выдержал поручик Лукаш,- отправить нас без гроша.      Прапорщик Вольф и поручик Коларж начали шептаться о том, что полковник Шредер за последние три недели положил на свой личный счет в Венский банк шестнадцать тысяч крон.      Поручик Коларж потом объяснял, как накапливают капитал. Сопрут, например, в полку шесть тысяч и сунут их в собственный карман, а по всем кухням совершенно логично отдается приказ: порцию гороха на каждого человека сократить в день на три грамма. В месяц это составит девяносто граммов на человека. В каждой ротной кухне накапливается гороха не менее шестнадцати кило. Ну, а в отчете повар укажет, что горох израсходован весь.      Поручик Коларж в общих чертах рассказал Вольфу и о других достоверных случаях, которые он лично наблюдал.      Такими фактами переполнена была деятельность всей военной администрации, начиная от старшего писаря в какой-нибудь несчастной роте и кончая хомяком в генеральских эполетах, который делал себе запасы на послевоенную зиму.      Война требовала храбрости и в краже.      Интенданты бросали любвеобильные взгляды друг на друга, как бы желая сказать: "Мы единое тело и единая душа; крадем, товарищи, мошенничаем, братцы, но ничего не поделаешь, против течения не поплывешь! Если ты не возьмешь - возьмет другой, да еще скажет о тебе, что ты не крадешь потому, что уж вдоволь награбил!"      В вагон вошел господин с красно-золотыми лампасами. Это был один из инспектирующих генералов, разъезжающих по всем железным дорогам.      - Садитесь, господа,- любезно пригласил он, радуясь, что накрыл какой-то эшелон, даже не подозревая о его пребывании здесь.      Капитан Сагнер хотел отрапортовать, но генерал отмахнулся.      - В вашем эшелоне непорядок, в вашем эшелоне еще не спят. В вашем эшелоне уже должны спать. В эшелонах, когда они стоят на вокзале, следует ложиться спать, как в казармах,- в девять часов,- отрывисто пролаял он.- Около девяти часов вывести солдат в отхожие места за вокзалом, а потом идти спать. Иначе команда ночью загрязнит полотно железной дороги. Вы понимаете, господин капитан? Повторите! Или нет, не повторяйте, а сделайте так, как я желаю. Трубить сигнал, погнать команду в отхожие места, играть зорю и спать. Проверить и, кто не спит - наказывать! Да-с! Все? Ужин раздать в шесть часов.      Потом он заговорил о давно минувших делах, о том, чего вообще никогда не было, что было где-то, так сказать, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Он стоял как призрак из царства четвертого измерения.      - Ужин раздать в шесть часов,- продолжал он, глядя на часы, на которых было десять минут двенадцатого ночи.- Um halb neune Alarm, LatrinenscheiBen, dann schlafen gehen! <В половине девятого тревога, испражняться и спать! (нем.)> На ужин в шесть часов гуляш с картофелем вместо ста пятидесяти граммов швейцарского сыра.      Потом последовал приказ - проверить боевую готовность. Капитан Сагнер опять приказал трубить тревогу, а генерал-инспектор, следя, как строится батальон, расхаживал с офицерами и неустанно повторял одно и то же, как будто все были идиотами и не могли понять его сразу. При этом он постоянно показывал на стрелки часов.      - Also, sehen Sie. Um halb neune scheifien und nach einer halben Stunde schlafen. Das genugt vollkommen <Итак, извольте видеть, в половине девятого испражняться, а через полчаса спать. Этого вполне достаточно (нем.)> В это переходное время у солдат и без того редкий стул. Главное, подчеркиваю, это сон: сон укрепляет для дальнейших походов. Пока солдаты в поезде, они должны отдохнуть. Если в вагонах недостаточно места, солдаты спят поочередно. Одна треть солдат удобно располагается в вагоне и спит от девяти до полуночи, а остальные стоят и смотрят на них. Затем, после того как первые выспались, они уступают место второй трети, которая спит от полуночи до трех часов. Третья партия спит от трех до шести, потом побудка, и команда идет умываться. На ходу из вагонов не вы-ска-ки-вать! Расставить патрули, чтобы солдаты на ходу не со-ска-ки-вали! Если солдату переломит ногу неприятель...- генерал похлопал себя по ноге,- ...это достойно похвалы, но калечить себя соскакиванием с вагонов на полном ходу - наказуемо. Так, стало быть, это ваш батальон,- обратился он к капитану Сагнеру, рассматривая заспанные лица солдат. Многие не могли удержаться и, внезапно разбуженные, зевали на свежем ночном воздухе.      - Это, господин капитан, батальон зевак. Солдаты в девять часов должны спать.      Генерал остановился перед одиннадцатой ротой, на левом фланге которой стоял и зевал во весь рот Швейк. Из приличия он прикрывал рот рукой, но из-под нее раздавалось такое мычание, что поручик Лукаш дрожал от страха, как бы генерал не обратил внимания на Швейка. Ему показалось, что Швейк зевает нарочно.      Генерал, словно прочитав мысли Лукаша, обернулся к Швейку и подошел к нему:      - Bohm oder Deutscher? <Чеx или немец? (нем.)>      - Bohm, melde gehorsam, Herr Generalmajor <Чех, осмелюсь доложить, господин генерал-майор (нем.)>.      - Добже,- сказал генерал по-чешски. Он был поляк, знавший немного по-чешски.- Ты ржевешь, как корова на сено. Молчи, заткни глотку! Не мычи! Ты уже был в отхожем месте?      - Никак нет, не был, господин генерал-майор.      - Отчего ты не пошел с другими солдатами?      - Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, на маневрах в Писеке господин полковник Вахтль сказал, когда весь полк во время отдыха полез в рожь, что солдат должен думать не только о сортире, солдат должен думать и о сражении. Впрочем, осмелюсь доложить, что нам делать в отхожем месте? Нам нечего из себя выдавливать. Согласно маршруту, мы уже на нескольких станциях должны были получить ужин и ничего не получили. С пустым брюхом в отхожее место не лезь!      Швейк в простых словах объяснил генералу общую ситуацию и посмотрел на него с такой неподдельной искренностью, что генерал ощутил потребность всеми средствами помочь им. Если уж действительно дается приказ идти строем в отхожее место, так этот приказ должен быть как-то внутренне, физиологически обоснован.      - Отошлите их спать в вагоны,- приказал генерал капитану Сагнеру.- Как случилось, что они не получили ужина? Все эшелоны, следующие через эту станцию, должны получить ужин: здесь- питательный пункт. Иначе и быть не может. Имеется точно установленный план.      Генерал все это произнес тоном, не допускающим возражений. Отсюда вытекало: так как было уже около двенадцати часов ночи, а ужинать, как он уже прежде указал, следовало в шесть часов, то, стало быть, ничего другого не остается, как задержать поезд на всю ночь и на весь следующий день до шести часов вечера, чтобы получить гуляш с картошкой.      - Нет ничего хуже,- с необычайно серьезным видом сказал генерал,- как во время войны, при переброске войск забывать об их снабжении. Мой долг - выяснить истинное положение вещей и узнать, как действительно обстоит дело в комендатуре станции. Ибо, господа, иногда бывают виноваты сами начальники эшелонов. При ревизии станции Субботице на южнобоснийской дороге я констатировал, что шесть эшелонов не получили ужина только потому, что начальники эшелонов забыли потребовать его. Шесть раз на станции варился гуляш с картошкой, но никто его не затребовал. Этот гуляш выливали в одну кучу. Образовались целые залежи гуляша с картошкой, а солдаты, проехавшие в Субботице мимо куч и гор гуляша, уже на третьей станции христарадничали на вокзале, вымаливая кусок хлеба. В данном случае, как видите, виновата была не военная администрация! - Генерал развел руками.- Начальники эшелонов не исполнили своих обязанностей! Пойдемте в канцелярию!      Офицеры последовали за ним, размышляя, отчего все генералы сошли с ума одновременно.      В комендатуре выяснилось, что о гуляше действительно ничего не известно. Правда, варить гуляш должны были для всех эшелонов, которые проследуют мимо этой станции. Потом пришел приказ вместо гуляша начислить каждой части войск семьдесят два геллера на каждого солдата, так что каждая проезжающая часть имеет на своем счету семьдесят два геллера на человека, которые она получит от своего интендантства дополнительно при раздаче жалованья. Что касается хлеба, то солдатам выдадут на остановке в Ватиане по полбуханки.      Комендант питательного пункта не струсил и сказал прямо в глаза генералу, что приказы меняются каждый час. Бывает так: для эшелонов приготовят обед, но вдруг приходит санитарный поезд, предъявляет приказ высшей инстанции - и конец: эшелон оказывается перед проблемой пустых котлов.      Генерал в знак согласия кивал головой и заметил, что положение значительно улучшилось, в начале войны было гораздо хуже. Ничего не дается сразу, необходимы опыт, практика. Теория, собственно говоря, тормозит практику. Чем дольше продлится война, тем больше будет порядка.      - Могу вам привести конкретный пример,- сказал генерал, довольный тем, что сделал такое крупное открытие.- Эшелоны, проезжавшие через станцию Хатван два дня тому назад, не получили хлеба, а вы его завтра получите. Ну, теперь пойдемте в вокзальный ресторан.      В ресторане генерал опять завел разговор об отхожих местах и о том, как это скверно, когда всюду на путях железной дороги торчат какие-то кактусы. При этом он ел бифштекс, и всем казалось, что он пережевывает один из этих кактусов.      Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии.      По поводу ситуации, создавшейся в связи с объявлением Италией войны, генерал заявил, что как раз в отхожих местах - наше несомненное преимущество в итальянской кампании. Победа Австрии явно вытекала из отхожего места. Для генерала это было просто. Путь к славе шел по рецепту: в шесть часов вечера солдаты получат гуляш с картошкой, в половине девятого войско "опорожнится" в отхожем месте, а в девять все идут спать. Перед такой армией неприятель в ужасе удирает.      Генерал-майор задумался, закурил "операс" и долго-долго смотрел в потолок. Он мучительно припоминал, что бы еще такое сказать в назидание офицерам эшелона, раз уж он сюда попал.      - Ядро вашего батальона вполне здоровое,- вдруг начал он, когда все решили, что он и дальше будет смотреть в потолок и молчать.- Личный состав вашей команды в полном порядке. Тот солдат, с которым я говорил, своей прямотой и выправкой подает надежду, что и весь батальон будет сражаться до последней капли крови.      Генерал умолк и опять уставился в потолок, откинувшись на спинку кресла, а через некоторое время, не меняя положения, продолжил свою речь. Подпоручик Дуб, рабская душонка, уставился в потолок вслед за ним.      - Однако ваш батальон нуждается в том, чтобы его подвиги не были преданы забвению. Батальоны вашей бригады имеют уже свою историю, которую должен обогатить ваш батальон. Вам недостает человека, который бы точно отмечал все события и составлял бы историю батальона. К нему должны идти все нити, он должен знать, что содеяла каждая рота батальона. Он должен быть человеком образованным и отнюдь не балдой, не ослом. Господин капитан, вы должны выделить историографа батальона.      Потом он посмотрел на стенные часы, стрелки которых напоминали уже дремавшему обществу, что время расходиться.      На путях стоял личный инспекторский поезд, и генерал попросил господ офицеров проводить его в спальный вагон.      Комендант вокзала тяжело вздохнул. Генерал забыл заплатить за бифштекс и бутылку вина. Опять придется ему платить за генерала. Таких визитов у него ежедневно бывало несколько. На это уже пришлось загубить два вагона сена, которые он приказал поставить в тупик и которые продал военному поставщику сена - фирме Левенштейн - так, как продают рожь на корню. Казна снова купила эти два вагона у той же фирмы, но комендант оставил их на всякий случай в тупике. Может быть, придется еще раз перепродать сено фирме Левенштейн.      Зато все военные инспектора, проезжавшие через центральную станцию Будапешта, рассказывали, что комендант вокзала кормит и поит на славу.      На утро следующего дня эшелон еще стоял на станции. Настала побудка. Солдаты умывались около колонок из котелков. Генерал со своим поездом еще не уехал и пошел лично ревизовать отхожие места. Сегодня солдаты ходили сюда по приказу, отданному в этот день капитаном Сагнером ради удовольствия генерал-майора: Schwarmweise unter Kornmando der Schwarmkommandanten <Отделениями, под командой отделенных командиров (нем.)>.      Чтобы доставить удовольствие подпоручику Дубу, капитан Сагнер назначил его дежурным.      Итак, подпоручик Дуб надзирал за отхожими местами. Отхожее место в виде двухрядной длинной ямы вместило два отделения роты. Солдаты премило сидели на корточках над рвами, как ласточки на телеграфных проводах перед перелетом в Африку.      У каждого из-под спущенных штанов выглядывали голые колени, у каждого на шее висел ремень, как будто каждый готов был повеситься и только ждал команды.      Во всем была видна железная воинская дисциплина и организованность.      На левом фланге сидел Швейк, который тоже втиснулся сюда, и с интересом читал обрывок страницы из бог весть какого романа Ружены Есенской: ...дешнем пансионе, к сожалению, дамы ем неопределенно, в действительности может быть больше ге в большинстве в себе самой заключенная поте- в свои комнаты или ходи- национальном празднике. А если выронил т шел лишь человек и только стосковался об э улучшалась или не хотела с таким успехом стать, как бы сами этого хотели ничего не оставалось молодому Кршичке...      Швейк поднял глаза, невзначай посмотрел по направлению к выходу из отхожего места и замер от удивления. Там в полном параде стоял вчерашний генерал-майор со своим адъютантом, а рядом - подпоручик Дуб, что-то старательно докладывавший им.      Швейк оглянулся. Все продолжали спокойно сидеть над ямой, и только унтера как бы оцепенели и не двигались.      Швейк понял всю серьезность момента.      Он вскочил, как был, со спущенными штанами, с ремнем на шее, и, использовав в последнюю минуту клочок бумаги, заорал: "Einstellen! Auf Habacht! Rechts schaut" <Встать! Смирно! Равнение направо! (нем.)> - и взял под козырек. Два взвода со спущенными штанами и с ремнями на шее поднялись над ямой.      Генерал-майор приветливо улыбнулся и сказал:      - Ruht, weiter machen! <Вольно, продолжайте! (нем.)>      Отделенный Малек первый подал пример своему взводу, приняв первоначальную позу. Только Швейк продолжал стоять, взяв под козырек, ибо с одной стороны к нему грозно приближался подпоручик Дуб, с другой улыбающийся генерал-майор.      - Вас я видел ночью,- обратился генерал-майор к Швейку, представшему перед ним в такой невообразимой позе.      Взбешенный подпоручик Дуб бросился к генерал-майору:      - Ich melde gehorsam, Herr Generalmajor, der Mann ist blodsinnig und als Idiot bekannt. Saghafter Dummkopf <Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, солдат этот слабоумный, слывет за идиота, фантастический дурак (нем.)>.      - Was sagen Sie, Herr Leutnant? <Что вы говорите, господин лейтенант? (нем.)> - неожиданно заорал на подпоручика Дуба генерал-майор, доказывая как раз обратное.- Простой солдат знает, что следует делать, когда подходит начальник, а вот унтер-офицер начальства не замечает и игнорирует его. Это точь-в-точь как на поле сражения. Простой солдат в минуту опасности принимает на себя команду. Ведь господину поручику Дубу как раз и следовало бы подать команду, которую подал этот солдат: "Einstellen! Auf! Habacht! Rechts schaut!" - Ты уже вытер задницу? - спросил генерал-майор Швейка.      - Так точно, господин генерал-майор, все в порядке.      - Wiecej srac nie bedziesz? <Больше срать не будешь? (польск.)>      - Так точно, генерал-майор, готов.      - Так подтяни штаны и встань опять во фронт!      Так как "во фронт" генерал-майор произнес несколько громче, то сидевшие рядом с генералом начали привставать над ямой.      Однако генерал-майор дружески махнул им рукой и нежным отцовским голосом сказал:      - Aber nein, ruht, ruht, nur weiter machen! <Да нет, вольно, вольно, продолжайте! (нем.)>      Швейк уже в полном параде стоял перед генерал-майором, который произнес по-немецки краткую речь:      - Уважение к начальству, знание устава и присутствие духа на военной службе - это все. А если к этим качествам присовокупить еще и доблесть, то ни один неприятель не устоит перед нами.      Генерал, тыча пальцем в живот Швейка, указывал подпоручику Дубу:      - Заметьте этого солдата; по прибытии на фронт немедленно повысить и при первом удобном случае представить к бронзовой медали за образцовое исполнение своих обязанностей и знание... Wissen Sie doch, was ich schon meine... Abtreten! <Понимаете, что я хочу сказать... Можете идти! (нем.)>      Генерал-майор удалился, а подпоручик Дуб громко скомандовал, так, чтобы генерал-майору было слышно:      - Erster Schwarm, auf! Doppelreihen... Zweiter Schwarm. <Первое отделение, встать! Ряды вздвой... Второе отделение... (нем)>      Швейк между тем направился к своему вагону и, проходя мимо подпоручика Дуба, отдал честь как полагается, но подпоручик все же заревел:      - Herstellt! <Отставить! (нем.)>      Швейк снова взял под козырек и опять услышал:      - Знаешь меня? Не знаешь меня. Ты знаешь меня с хорошей стороны, но ты узнаешь меня и с плохой стороны. Я доведу тебя до слез!      Наконец Швейк добрался до своего вагона. По дороге он вспомнил, что в Карлине, в казармах, тоже был лейтенант, по фамилии Худавый. Так тот, рассвирепев, выражался иначе: "Ребята! При встрече со мною не забывайте, что я для вас свинья, свиньей и останусь, покуда вы в моей роте".      Когда Швейк проходил мимо штабного вагона, его окликнул поручик Лукаш и велел передать Балоуну, чтобы тот поспешил с кофе, а банку молочных консервов опять как следует закрыл, не то молоко испортится. Балоун как раз варил на маленькой спиртовке, в вагоне у старшего писаря Ванека, кофе для поручика Лукаша. Швейк, пришедший выполнить поручение, обнаружил, что в его отсутствие кофе начал пить весь вагон.      Банки кофейных и молочных консервов поручика Лукаша были уже наполовину пусты, Балоун отхлебывал кофе прямо из котелка, заедая сгущенным молоком - он черпал его ложечкой прямо из банки, чтобы сдобрить кофе.      Повар-оккультист Юрайда и старший писарь Ванек поклялись вернуть взятые у поручика Лукаша консервы, как только они поступят на склад.      Швейку также предложили кофе, но он отказался и сказал Балоуну:      - Из штаба армии получен приказ: денщика, укравшего у своего офицера молочные или кофейные консервы, вешать без промедления в двадцать четыре часа. Передаю это по приказанию обер-лейтенанта, который велел тебе немедленно явиться к нему с кофе.      Перепуганный Балоун вырвал у телеграфиста Ходоунского кофе, который только что сам ему налил, поставил подогреть, прибавил консервированного молока и помчался с кофе к штабному вагону.      Вытаращив глаза, Балоун подал кофе поручику Лукашу, и тут у него мелькнула мысль, что поручик по его глазам видит, как он хозяйничал с консервами.      - Я задержался,- начал он, заикаясь,- потому что не мог сразу открыть.      - Может быть, ты пролил консервированное молоко, а? - пытал его поручик Лукаш, пробуя кофе.- А может, ты его лопал, как суп, ложками? Знаешь, что тебя ждет?      Балоун вздохнул и завопил:      - Господин лейтенант, осмелюсь доложить, у меня трое детей!      - Смотри, Балоун, еще раз предостерегаю, погубит тебя твоя прожорливость. Тебе Швейк ничего не говорил?      - Меня могут повесить в двадцать четыре часа,- ответил Балоун трясясь всем телом.      - Да не дрожи ты так, дурачина,- улыбаясь, сказал поручик Лукаш,- и исправься. Не будь такой обжорой и скажи Швейку, чтобы он поискал на вокзале или где-нибудь поблизости чего-нибудь вкусного. Дай ему эту десятку. Тебя не пошлю. Ты пойдешь разве только тогда, когда нажрешься до отвала. Ты еще не сожрал мои сардины? Не сожрал, говоришь? Принеси и покажи мне.      Балоун передал Швейку, что обер-лейтенант посылает ему десятку, чтобы он, Швейк, разыскал на вокзале чего-нибудь вкусного. Вздыхая, Балоун вынул из чемоданчика поручика коробку сардинок и с тяжелым сердцем понес ее на осмотр к поручику.      Он-то, несчастный, тешил себя надеждой, что поручик Лукаш забыл об этих сардинах, а теперь- всему конец! Поручик оставит их у себя в вагоне, и он, Балоун, лишится их. Балоун почувствовал себя обворованным.      - Вот, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, ваши сардинки,- сказал он с горечью, отдавая коробку владельцу.- Прикажете открыть?      - Хорошо, Балоун, открывать не надо, отнеси обратно. Я только хотел проверить, не заглянул ли ты в коробку. Когда ты принес кофе, мне показалось, что у тебя губы лоснятся, как от прованского масла. Швейк уже пошел?      - Так точно, господин обер-лейтенант, уже отправился,- ответил, сияя, Балоун.- Швейк сказал, что господин обер-лейтенант будут довольны и что господину обер-лейтенанту все будут завидовать. Он пошел куда-то с вокзала и сказал, что знает одно место, за Ракошпалотой. Если же поезд уйдет без него, он примкнет к автоколонне и догонит нас на автомобиле. О нем, мол, беспокоиться нечего, он прекрасно знает свои обязанности. Ничего страшного не случится, даже если придется на собственный счет нанять извозчика и ехать следом за эшелоном до самой Галиции: потом все можно вычесть из жалованья. Пусть господин обер-лейтенант ни в коем случае не беспокоится о нем!      - Ну, убирайся,- грустно сказал поручик Лукаш.      Из комендатуры сообщили, что поезд отправится только в два пополудни в направлении Геделле - Асод и что на вокзале офицерам выдают по два литра красного вина и по бутылке коньяку. Рассказывали, будто найдена какая-то посылка для Красного Креста. Как бы там ни было, но посылка эта казалась даром небес, и в штабном вагоне развеселились. Коньяк был "три звездочки", а вино - марки "Гумпольдскирхен". Один только поручик Лукаш был не в духе. Прошел час, а Швейк все еще не возвращался. Потом прошло еще полчаса. Из дверей комендатуры вокзала показалась странная процессия, направлявшаяся к штабному вагону. Впереди шагал Швейк, самозабвенно и торжественно, как первые христиане-мученики, когда их вели на арену.      По обеим сторонам шли венгерские гонведы с примкнутыми штыками, на левом фланге - взводный из комендатуры вокзала, а за ними какая-то женщина в красной сборчатой юбке и мужчина в коротких сапогах, в круглой шляпе, с подбитым глазом. В руках он держал живую, испуганно кудахтавшую курицу.      Все они полезли было в штабной вагон, но взводный по-венгерски заорал мужчине с курицей и его жене, чтобы они остались внизу.      Увидев поручика Лукаша, Швейк стал многозначительно подмигивать ему.      Взводный хотел поговорить с командиром одиннадцатой маршевой роты. Поручик Лукаш взял у него бумагу со штампом из комендатуры станции и, бледнея, прочел:      "Командиру одиннадцатой маршевой роты М-ского маршевого батальона Девяносто первого пехотного полка к дальнейшему исполнению.      Сим препровождается пехотинец Швейк Йозеф, согласно его показаниям, ординарец той же маршевой роты М-ского маршевого батальона Девяносто первого пехотного полка, задержанный по обвинению в ограблении супругов Иштван, проживающих в Ишатарче, в районе комендатуры вокзала. Основание: пехотинец Швейк Йозеф украл курицу, принадлежащую супругам Иштван, когда та бегала в Ишатарче за домом Иштван-супругов (в оригинале было блестяще образовано новое немецкое слово "Istvangatten" <Иштвансупруги (нем.)>), и был пойман владельцем курицы, который хотел ее у него отобрать. Вышепоименованный Швейк оказал сопротивление, ударив хозяина курицы Иштвана в правый глаз, а посему и был схвачен призванным патрулем и отправлен в свою часть. Курица возвращена владельцу".      Подпись дежурного офицера.      Когда поручик Лукаш давал расписку в принятии Швейка, у него тряслись колени. Швейк стоял близко и видел, что поручик Лукаш забыл приписать дату.      - Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,- произнес Швейк,- сегодня двадцать четвертое. Вчера было двадцать третье мая, вчера нам Италия объявила войну. Я сейчас был на окраине города, так там об этом только и говорят.      Гонведы со взводным ушли, и внизу остались только супруги Иштван, которые все время делали попытки влезть в вагон.      - Если, господин обер-лейтенант, у вас при себе имеется пятерка, мы бы могли эту курицу купить. Он, злодей, хочет за нее пятнадцать золотых, включая сюда и десятку за свой синяк под глазом,- повествовал Швейк,- но думаю, господин обер-лейтенант, что десять золотых за идиотский фонарь под глазом будет многовато. В трактире "Старая дама" токарю Матвею за двадцать золотых кирпичом своротили нижнюю челюсть и вышибли шесть зубов, а тогда деньги были дороже, чем нынче. Сам Вольшлегер вешает за четыре золотых. Иди сюда,- кивнул Швейк мужчине с подбитым глазом и с курицей,- а ты, старуха, останься там.      Мужчина вошел в вагон.      - Он немножко говорит по-немецки,- сообщил Швейк,- понимает все ругательства и сам вполне прилично может обложить по-немецки.      - Also, zehn Gulden,- обратился он к мужчине.- Funf Gulden Henne, funf Auge. Ot forint,- видишь, кукареку: ot forint kukuk, igen <Итак, десять гульденов... Пять гульденов курица, пять - глаз. Пять форинтов кукареку, пять форинтов глаз, да? (нем. и венг.)>. Здесь штабной вагон, понимаешь, жулик? Давай сюда курицу!      Сунув ошеломленному мужику десятку, он забрал курицу, свернул ей шею и мигом вытолкал крестьянина из вагона. Потом дружески пожал ему руку и сказал:      - Jo napot, baratom, adieu <Добрый день, приятель, прощай... (венг. и франц.)>, катись к своей бабе, не то я скину тебя вниз.      - Вот видите, господин обер-лейтенант, все можно уладить.- успокоил Швейк поручика Лукаша.- Лучше всего, когда дело обходится без скандала, без особых церемоний. Теперь мы с Балоуном сварим вам такой куриный бульон, что в Трансильвании пахнуть будет.      Поручик Лукаш не выдержал, вырвал у Швейка из рук злополучную курицу, бросил ее на пол и заорал:      - Знаете, Швейк, чего заслуживает солдат, который во время войны грабит мирное население?      - Почетную смерть от пороха и свинца,- торжественно ответил Швейк.      - Но вы, Швейк, заслуживаете петли, ибо вы первый начали грабить. Вы, вы!.. Я просто не знаю, как вас назвать, вы забыли о присяге. У меня голова идет кругом!      Швейк вопросительно посмотрел на поручика Лукаша и быстро отозвался:      - Осмелюсь доложить, я не забыл о присяге, которую мы, военные, должны выполнять. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я торжественно присягал светлейшему князю и государю Францу-Иосифу Первому в том, что буду служить ему верой и правдой, а также генералов его величества и своих начальников буду слушаться, уважать и охранять, их распоряжения и приказания всегда точно выполнять; против всякого неприятеля, кто бы он ни был, где только этого потребует его императорское и королевское величество: на воде, под водой, на земле, в воздухе, в каждый час дня и ночи, во время боя, нападения, борьбы и других всевозможных случаев, везде и всюду...      Швейк поднял курицу с пола и продолжал, выпрямившись и глядя прямо в глаза поручику Лукашу:      - ...всегда и во всякое время сражаться храбро и мужественно; свое войско, свои полки, знамена и пушки никогда не оставлять, с неприятелем никогда ни в какие соглашения не вступать, всегда вести себя так, как того требуют военные законы и как надлежит вести себя доблестному солдату. Честно я буду жить, с честью и умру, и да поможет мне в этом бог. Аминь. А эту курицу, осмелюсь доложить, я не украл, я никого не ограбил и держал себя, помня о присяге, вполне прилично.      - Бросишь ты эту курицу или нет, скотина? - взвился поручик Лукаш, ударив Швейка протоколом по руке, в которой тот держал покойницу.- Взгляни на этот протокол. Видишь, черным по белому: "Сим препровождается пехотинец Швейк Йозеф, согласно его показаниям, ординарец той же маршевой роты... по обвинению в ограблении..." И теперь ты, мародер, гадина, будешь мне еще говорить... Нет, я тебя когда-нибудь убью! Понимаешь? Ну, отвечай, идиот, разбойник, как тебя угораздило?      - Осмелюсь доложить,- вежливо ответил Швейк,- здесь просто какое-то недоразумение. Когда мне передали ваше приказание раздобыть или купить чего-нибудь повкуснее, я стал обдумывать, что бы такое достать. За вокзалом не было ничего, кроме конской колбасы и сушеной ослятины. Я, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, все как следует взвесил. На фронте надо иметь что-нибудь очень питательное,- тогда легче переносятся военные невзгоды. Мне хотелось доставить вам горизонтальную радость. Задумал я, господин обер-лейтенант, сварить вам куриный суп.      - Куриный суп! - повторил за ним поручик, хватаясь за голову.      - Так точно, господин обер-лейтенант, куриный суп. Я купил луку и пятьдесят граммов вермишели. Вот все здесь. В этом кармане лук, в этом - вермишель. Соль и перец имеются у нас, в канцелярии. Оставалось купить только курицу. Пошел я, значит, за вокзал в Ишатарчу. Это, собственно, деревня, на город даже и не похожа, хоть на первой улице и висит дощечка с надписью: "Город Ишатарча". Прошел я одну улицу с палисадниками, вторую, третью, четвертую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую, десятую, одиннадцатую, пока не дошел до конца тринадцатой улицы, где за последним домиком уже начинались луга. Здесь бродили куры. Я подошел к ним и выбрал самую большую и самую тяжелую. Извольте посмотреть на нее, господин обер-лейтенант, одно сало, и осматривать не надо, сразу, с первого взгляда видно, что ей как следует подсыпали зерна. Беру я ее у всех на виду, они мне что-то кричат по-венгерски, а я держу ее за ноги и спрашиваю по-чешски и по-немецки, кому принадлежит эта курица, хочу, мол, ее купить. Вдруг в эту самую минуту из крайнего домика выбегают мужик с бабой. Мужик начал меня ругать сначала по-венгерски, а потом по-немецки,- я-де у него средь белого дня украл курицу. Я сказал, чтобы он на меня не кричал, что меня послали купить курицу,- словом, разъяснил, как обстоит дело. А курица, которую я держал за ноги, вдруг стала махать крыльями и хотела улететь, а так как я держал ее некрепко, она вырвалась из рук и собиралась сесть на нос своему хозяину. Ну, а он принялся орать, будто я хватил его курицей по морде. А женщина все время что-то лопотала и звала: "Цып, цып, цып!"      Тут какие-то идиоты, ни в чем не разобравшись, привели патруль гонведов, и я сам предложил им пойти на вокзал в комендантское управление, чтобы там моя невинность всплыла, как масло на поверхность воды. Но с господином лейтенантом, который там дежурил, нельзя было договориться, даже когда я попросил его узнать у вас, правда ли, что вы послали меня купить чего-нибудь повкуснее. Он еще обругал меня, приказал держать язык за зубами, так как, мол, и без разговоров по моим глазам видно, что меня ждет крепкий сук и хорошая веревка. Он, по-видимому, был в очень плохом настроении, раз уж дошел до того, что сгоряча выпалил: такая, мол, толстая морда может быть только у солдата, занимающегося грабежом и воровством. На станцию, мол, поступает много жалоб. Вот третьего дня тоже где-то неподалеку пропал индюк. А когда я ему напомнил, что третьего дня мы еще были в Рабе, он ответил, что такие отговорки на него не действуют. Послали меня к вам. Да, там еще на меня раскричался какой-то ефрейтор, которого я сперва не заметил: не знаю, дескать, я, что ли, кто передо мною стоит? Я ответил, что стоит ефрейтор, и если бы его перевели в команду егерей, то он был бы начальником патруля, а в артиллерии - обер-канониром.      - Швейк,- минуту спустя сказал поручик Лукаш,- с вами было столько всяких приключений и невзгод, столько, как вы говорите, "ошибок" и "ошибочек", что от всех этих неприятностей вас спасти может только петля, со всеми военными почестями, в каре. Понимаете?      - Так точно, господин обер-лейтенант, каре из так называемого замкнутого батальона составляется из четырех и в виде исключения также из трех или пяти рот. Прикажете, господин обер-лейтенант, положить в куриный суп побольше вермишели, чтобы он был погуще?      - Швейк, приказываю вам немедленно исчезнуть вместе с вашей курицей, иначе я расшибу ее о вашу башку, идиот несчастный!      - Как прикажете, господин обер-лейтенант, но только осмелюсь доложить, сельдерея я не нашел, морковки тоже нигде нет. Я положу картош...      Швейк не успел договорить "ки", вылетев вместе с курицей из шгаинши вагона. Поручик Лукаш залпом выпил стопку коньяку.      Проходя мимо окон штабного вагона, Швейк взял под козырек и проследовал к себе. ***      Благополучно одержав победу в борьбе с самим собой, Балоун собрался уже открыть сардины поручика, как вдруг появился Швейк с курицей, что, естественно, вызвало волнение среди всех присутствовавших в вагоне. Все посмотрели на него, как будто спрашивая: "Где это ты украл?"      - Купил для господина обер-лейтенанта,- сообщил Швейк, вытаскивая из карманов лук и вермишель.- Хотел ему сварить суп, но он отказался и подарил ее мне.      - Дохлая? - недоверчиво спросил старший писарь Ванек.      - Своими руками свернул ей шею,- ответил Швейк, вытаскивая из кармана нож.      Балоун с благодарностью и уважением посмотрел на Швейка и молча стал подготовлять спиртовку поручика. Потом взял котелки и побежал за водой.      К Швейку, начавшему ощипывать курицу, подошел телеграфист Ходоунский и предложил свою помощь, доверительно спросив:      - Далеко отсюда? Надо перелезать во двор или прямо на улице?      - Я ее купил.      - Уж помалкивал бы, а еще товарищ называется! Мы же видели, как тебя вели.      Тем не менее телеграфист принял горячее участие в ощипывании курицы. В приготовлениях к торжественному великому событию проявил себя и повар-оккультист Юрайда: он нарезал в суп картошку и лук.      Выброшенные из вагона перья привлекли внимание подпоручика Дуба, производившего обход. Он крикнул, чтобы показался тот, кто ощипывает курицу, и в двери тотчас же появилась довольная физиономия Швейка.      - Что это? - крикнул подпоручик Дуб, поднимая с земли отрезанную куриную голову.      - Осмелюсь доложить,- ответил Швейк.- Это голова курицы из породы черных итальянок - прекрасные несушки: несут до двухсот шестидесяти яиц в год. Извольте посмотреть, какой у нее был замечательный яичник.- Швейк сунул под самый нос подпоручику Дубу кишки и прочие куриные потроха.      Дуб плюнул и отошел. Через минуту он вернулся.      - Для кого эта курица?      - Для нас, осмелюсь Доложить, господин лейтенант. Посмотрите, сколько на ней сала!      Подпоручик Дуб, уходя, проворчал:      - Мы встретимся у Филипп.      - Что он тебе сказал? - спросил Швейка Юрайда.      - Мы назначили свидание где-то у Филиппа. Эти знатные баре в большинстве случаев педерасты.      Повар-оккультист заявил, что только все эстеты - гомосексуалисты; это вытекает из самой сущности эстетизма.      Старший писарь Ванек рассказал затем об изнасиловании детей педагогами в испанских монастырях.      И уже в то время, когда вода в котелке закипала, Швейк рассказал, что одному воспитателю доверили колонию венских брошенных детей и этот воспитатель растлил их всех.      - Страсть! Ничего не попишешь! Но хуже всего, когда найдет страсть на женщин. Несколько лет тому назад в Праге Второй жили две брошенные дамочки-разводки, потому что были шлюхи, по фамилии Моуркова и Шоускова. Как-то раз, когда в розтокских аллеях цвела черешня, поймали они там вечером старого импотента - столетнего шарманщика, оттащили в розтокскую рощу и там его изнасиловали. Чего они только с ним не делали! На Жижкове живет профессор Аксамит, он там делал раскопки, разыскивая могилы со скрюченными мертвецами, и несколько таких скелетов взял с собой. Так они, эти шлюхи, оттащили шарманщика в одну из раскопанных могил и там его растерзали и изнасиловали. На другой день пришел профессор Аксамит и обрадовался, увидев, что в могиле кто-то лежит. Но это был всего-навсего измученный, истерзанный разведенными барыньками шарманщик. Около него лежали одни щепки. На пятый день шарманщик умер. А эти стервы дошли до такой наглости, что пришли на похороны. Вот это уж извращенность! Посолил уже? - обратился Швейк к Балоуну, который, воспользовавшись всеобщим интересом к рассказу Швейка, что-то припрятывал в свой вещевой мешок.- Что ты там делаешь? Балоун, Балоун! - вдруг серьезно упрекнул приятеля Швейк.- Что ты собираешься делать с этой куриной ножкой? Поглядите-ка! Украл у нас куриную ножку, чтобы потом, тайно от нас, сварить ее. Понимаешь ли ты, Балоун, что ты совершил? Знаешь, как наказывают в армии того, кто на фронте обворовал товарищей? Его привязывают к дулу пушки, и он разлетается, как картечь. Теперь уж поздно вздыхать! Как только мы встретим на фронте артиллерию, ты явишься к ближайшему обер-фейерверкеру. А пока что в наказание придется тебе заняться учением. Вылезай из вагона!      Несчастный Балоун вылез, а Швейк сел в дверях вагона, свесил ноги и начал командовать:      - Habtacht! Ruht! Habtacht! Rechts schaut! Habtacht! Смотреть прямо! Ruht! Теперь займемся упражнениями на месте... Rechts um! Ну, брат, и корова же вы! Ваши рога должны очутиться там, где раньше было правое плечо! Herstellt! Rechts um! Links um! Halbrechts! He так, осел! Herstellt! Halbrechts! Ну, видите, лошак, уже получается. Halblinks! Links um! Links! Front! Front, дурак! He знаешь, что ли, что такое шеренга! Grad aus! Kehrt euch! Kniet! Nieder! Setzen! Auf! Setzen! Auf! Nieder! Auf! Nieder! Auf! Setzen! Auf! Ruht! Ну, видишь, Балоун, как это полезно. По крайней мере, пищеварение у тебя будет хорошее.      Вокруг них собирались солдаты. Повсюду был слышен веселый смех.      - Будьте любезны, посторонитесь! - крикнул Швейк.- Мы займемся маршировкой. Смотри, Балоун, держи ухо востро, чтобы мне не приходилось двадцать раз отставлять. Не люблю команду зря гонять. Итак: Direktion Bahnhof. Смотри, куда тебе показывают! Marschieren marsch! Glied- halt! Стой, черт подери, пока я тебя в карцер не посадил! Glied - halt! Наконец-то я тебя, дуралей, остановил. Kurzer Schritt! Ты не знаешь, что такое "kurzer Schritt"! Я те, брат, такой "kurzer Schritt" покажу, что своих не узнаешь. Voller Schritt! Wechselt Schritt! Ohne Schritt! Буйвол ты этакий! Когда я командую "Ohne Schritt", ты должен топтаться на месте. <Смирно! Вольно! Смирно! Направо равняйся! Смирно! Вольно! Направо! Отставить! Направо! Налево! Полуоборот направо! Отставить! Полуоборот направо! Полуоборот налево! Налево! Налево! Заходить шеренгой! Шеренгой... Прямо! Кругом! Стать на одно колено! Ложись! Приседание делай! Встать! Приседание делай! Встать! Ложись! Встать! Ложись! Встать! Приседание делай! Встать! Вольно! Направление на вокзал. Шагом марш! Отделение, стой! Отделение, стой! Короче шаг! Шире шаг! Переменить ногу! На месте! На месте! (нем.)>      Вокруг собрались, по крайней мере, две роты. Балоун потел и не чувствовал под собой ног. А Швейк продолжал командовать:      - Gleicher Schritt! Glied ruckwarts marsch! Glied halt! Laufschritt! Glied marsch! Schritt! Glied halt! Ruht! Habtacht! Direktion Bahnhof! Laufschritt marsch! Halt! Kehrt euch! Direktion Wagon! Laufschritt marsch! Kurzer Schritt! Glied halt! Ruht! <В ногу! Отделение, кругом марш! Отделение, стой! Бегом марш! Отделение, марш. Шагом! Отделение, стой! Вольно! Смирно! Направление на вокзал! Бегом марш! Стой! Кругом! Направление к вагону! Бегом марш! Короче шаг! Отделение, стой! Вольно! (нем.)> Теперь отдохни, а потом начнем сызнова. При желании всего можно достичь.      - Что тут происходит? - вдруг раздался голос подпоручика Дуба, в волнении подбежавшего к толпе солдат.      - Осмелюсь доложить, господин подпоручик,- ответил Швейк,- мы слегка занялись маршировкой, чтобы не позабыть строевых упражнений и не терять зря драгоценного времени.      - Вылезайте из вагона!- приказал подпоручик Дуб.- Хватит! Пойдемте со мной к командиру батальона.      Случилось так, что в тот момент, когда Швейк входил в штабной вагон, поручик Лукаш через другую площадку сошел на перрон.      Подпоручик Дуб доложил капитану Сагнеру о странном, как он выразился времяпрепровождении бравого солдата Швейка. Капитан Сагнер был в прекрасном расположении дула, ибо "Гумпольдскирхен" оказался действительно превосходным.      - Так, значит, вы не хотите зря терять драгоценного времени? - улыбнулся он многозначительно.- Матушич, подите-ка сюда.      Батальонный ординарец получил приказание позвать фельдфебеля Насакло из двенадцатой роты, известного изверга, и немедленно раздобыть для Швейка винтовку.      - Вот этот солдат,- сказал капитан Сагнер фельдфебелю Насакло,- не хочет зря терять драгоценного времени. Пойдите с ним за вагон и позанимайтесь с ним там часок ружейными приемами. Но не давать ему ни отдыху, ни сроку! Главное, займитесь двумя приемами, притом подряд! Setzt ab, an, setzt ab! <На прицел! Наизготовку! На прицел! (нем.)>      - Вот увидите, Швейк, скучать не придется,- пообещал он на прощание. И через минуту за вагоном уже раздавалась отрывистая команда, торжественно разносившаяся по путям. Фельдфебель Насакло, которого оторвали от игры в "двадцать одно" как раз в тот момент, когда он держал банк, орал на весь божий свет: "Beim Fus! Schultert! Beim Fus! Schultert!" <К ноге! На плечо! К ноге! На плечо! (нем.)>      На мгновение команда смолкла, и послышался довольный, рассудительный голос Швейка:      - Все это я проходил еще на действительной военной службе несколько лет тому назад. По команде "beim Fus" винтовка стоит у правой ноги так, что конец приклада находится на прямой линии с носком. Правая рука свободно согнута и держит винтовку так, что большой палец лежит на стволе, а остальные сжимают ложе. При команде же "Schultert" винтовка висит свободно на ремне на правом плече дулом вверх, а ствол несколько отклонен назад.      - Хватит болтать! - раздался опять голос фельдфебеля Насакло.- Habtacht! Rechts schaut! <Смирно! Равнение направо! (нем.)> Черт побери, как вы это делаете...      - У меня "schultert" и при "rechts schaut" моя правая рука скользит по ремню и обхватывает шейку ложа, а голова поворачивается направо. По команде же "habtacht!" <Смирно! (нем.)> правой рукой я опять берусь за ремень, а голова обращена прямо на вас. Опять раздался голос фельдфебеля:      - In die Balanz! Beim Fufi! In die Balanz! Schultert! Bajonett auf! Bajonett ab! Fallt das Bajonett! Zum Gebet! Vom Gebet! Kniet niederzurn Gebet! Laden! SchieBen! Schiefien halbrechts! Ziel Stabswagon! Dis-tanz zwei Hundert Schritt... Fertig! An! Feuer! Setzt ab! An! Feuer! An! Feuer! Setzt ab! Aufsatz normal! Patronen versorgen! Ruht! <Наперевес! К ноге! Наперевес! На пле-чо! Примкнуть штыки! Отомкнуть штыки! Штык в ножны! На молитву! С молитвы! На колени к молитве! Заряжай! Пли! Стрелять вполуоборот направо! Цель - штабной вагон! Дистанция - двести шагов... Приготовиться! На прицел! Пли! К ноге! На прицел! Пли! На прицел! Пли! К ноге! Прицел нормальный! Патроны готовь Вольно! (нем.)>      Фельдфебель начал свертывать цигарку. Швейк между тем разглядывал номер винтовки и вдруг воскликнул:      - Четыре тысячи двести шестьдесят восемь! Такой номер был у одного паровоза в Печках. Этот паровоз стоял на шестнадцатом пути. Его собирались увести на ремонт в депо Лысую-на-Лабе, но не так-то это оказалось просто, господин фельдфебель, потому что у старшего машиниста, которому поручили его туда перегнать, была прескверная память на числа. Тогда начальник дистанции позвал его в свою канцелярию и говорит: "На шестнадцатом пути стоит паровоз номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Я знаю, у вас плохая память на цифры, а если вам записать номер на бумаге, то вы бумагу эту также потеряете. Если у вас такая плохая память на цифры, послушайте меня повнимательней. Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увести в депо в Лысую-на-Лабе,- четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Слушайте внимательно. Первая цифра - четыре, вторая - два. Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два - четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре? Восемь, так ведь? Так запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней. После того как вы запомнили, что первая цифра - четыре, вторая - два, четвертая - восемь, нужно ухитриться и запомнить эту самую шестерку, которая стоит перед восьмеркой, а это очень просто. Первая цифра- четыре, вторая- два. а четыре плюс два - шесть. Теперь вы уже точно знаете, что вторая цифра от конца - шесть; и теперь у вас этот порядок цифр никогда не вылетит из головы. У вас в памяти засел номер четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Но вы можете прийти к этому же результату еще проще...      Фельдфебель перестал курить, вытаращил на Швейка глаза и только пролепетал:      - Карре аb! <Снять головной убор! (нем.)>      Швейк продолжал вполне серьезно:      - Тут он начал объяснять более простой способ запоминания номера паровоза четыре тысячи двести шестьдесят восемь. "Восемь без двух - шесть. Теперь вы уже знаете шестьдесят восемь, а шесть минус два - четыре, теперь вы уже знаете четыре и шестьдесят восемь, и если вставить эту двойку, то все это составит четыре - два - шесть - восемь. Не очень трудно сделать это иначе, при помощи умножения и деления. Результат будет тот же самый. Запомните,- сказал начальник дистанции,- что два раза сорок два равняется восьмидесяти четырем. В году двенадцать месяцев. Вычтите теперь двенадцать из восьмидесяти четырех, и останется семьдесят два, вычтите из этого числа еще двенадцать месяцев, останется шестьдесят. Итак, у нас определенная шестерка, а ноль зачеркнем. Теперь уже у нас сорок два, шестьдесят восемь, четыре. Зачеркнем ноль, зачеркнем и четверку сзади, и мы преспокойно опять получили четыре тысячи двести шестьдесят восемь, то есть номер паровоза, который следует отправить в депо в Лысую-на-Лабе. И с помощью деления, как я уже говорил, это также очень легко. Вычисляем коэффициент, согласно таможенному тарифу..." Вам дурно, господин фельдфебель? Если хотите, я начну, например, с "General de charge! Fertig! Hoch an! Feuer!" <Стрельба залпами! (франц.) Готовьсь! На прицел! Пли! (нем.)> Черт подери! Господину капитану не следовало посылать вас на солнце. Побегу за носилками.      Пришел доктор и констатировал, что налицо либо солнечный удар, либо острое воспаление мозговых оболочек.      Когда фельдфебель пришел в себя, около него стоял Швейк и говорил:      - Чтобы докончить... Вы думаете, господин фельдфебель, этот машинист запомнил? Он перепутал и все помножил на три, так как вспомнил святую троицу. Паровоза он не нашел. Так он и до сих пор стоит на шестнадцатом пути.      Фельдфебель опять закрыл глаза.      Вернувшись в свой вагон, Швейк на вопрос, где он так долго пропадал, ответил: "Кто другого учит "бегом марш!"- тот сам делает стократ "на плечо!".      В заднем углу вагона дрожал Балоун. Он, когда часть курицы уже сварилась, сожрал половину порции Швейка. ***      Незадолго до отхода эшелон нагнал смешанный воинский поезд, составленный из разных частей. Это были опоздавшие или вышедшие из госпиталей и догонявшие свои части солдаты, а также всякие подозрительные личности, возвращающиеся из командировок или из-под ареста.      С этого поезда сошел вольноопределяющийся Марек, судившийся как бунтовщик,- он не захотел чистить отхожие места. Однако дивизионный суд его освободил. Следствие по его делу было прекращено, и поэтому вольноопределяющийся Марек появился теперь в штабном вагоне, чтобы представиться батальонному командиру. Вольноопределяющийся до сих пор никуда не был зачислен, так как его постоянно переводили из одной тюрьмы в другую.      Когда капитан Сагнер увидал вольноопределяющегося и принял от него бумаги с секретной пометкой "Politisch verdachtig! Vorsicht!" <Политически неблагонадежен! Остерегаться! (нем.)>, большого удовольствия он не испытал. К счастью, он вспомнил о "генерале-от-отхожих мест", который столь занятно рекомендовал пополнить личный состав батальона историографом.      - Вы очень нерадивы, вольноопределяющийся,- сказал капитан.- В учебной команде вольноопределяющихся вы были сущим наказанием; вместо того чтобы стараться отличиться и получить чин соответственно с вашим образованием, вы путешествовали из тюрьмы в тюрьму. Вы позорите полк, вольноопределяющийся! Но вы можете загладить свои проступки. если в дальнейшем будете добросовестно выполнять свои обязанности и станете примерным солдатом. Посвятите всего себя батальону. Испытаем вас! Вы интеллигентный молодой человек, безусловно владеете пером, обладаете хорошим слогом. Вот что я вам теперь скажу. Каждый батальон на фронте нуждается в человеке, который вел бы хронику военных событий, непосредственно касающихся батальона и его участия в военных действиях. Необходимо описывать все победоносные походы, все выдающиеся события, в которых принимал участие батальон, при которых он играл ведущую или заметную роль. Тем самым будет подготавливаться необходимый материал по истории армии. Вы меня понимаете?      - Так точно, господин капитан. Вы имеете в виду, как я понимаю, боевые эпизоды из жизни всех частей. Батальон имеет свою историю, полк на основании истории своих батальонов составляет историю полка. На основании истории полков создается история бригады, на основании истории бригады составляется история дивизий и так далее... Я вложу, господин капитан, в это дело все свое умение.- Вольноопределяющийся Марек приложил руку к сердцу.- Я буду с искренней любовью отмечать все славные даты нашего батальона, особенно теперь, когда наступление в полном разгаре и когда со дня на день нужно ждать упорных боев, в которых наш батальон покроет поле битвы телами своих героических сынов. С сознанием всей важности дела я буду отмечать ход всех грядущих событий, дабы страницы истории нашего батальона были полны побед.      - Вы, вольноопределяющийся, прикомандировываетесь к штабу батальона. Вменяю вам в обязанность отмечать представленных к награде, описывать, конечно, согласно нашим указаниям, походы, в которых были проявлены исключительная боеспособность и железная дисциплина батальона. Это не так просто, вольноопределяющийся, но надеюсь, что вы обладаете достаточной наблюдательностью и, получив от меня определенные директивы, выделите наш батальон среди остальных частей. Я посылаю в полк телеграмму о назначении вас историографом батальона. Явитесь к старшему писарю одиннадцатой роты Ванеку и скажите ему, чтобы он поместил вас в своем вагоне. Там вполне достаточно места. Передайте Ванеку, что я его жду. Итак, вы будете зачислены в штаб батальона. Это будет проведено приказом по батальону. ***      Повар-оккультист спал, а Балоун не переставая дрожал, ибо он уже открыл сардинки поручика. Старший писарь Ванек пошел к капитану Сагнеру, а телеграфист Ходоунский где-то на вокзале тайно перехватил бутылку можжевеловки, выпил ее и, растрогавшись, запел: Пока я в наслажденьях плавал, Меня манил земной простор, Ты мне вселяла в сердце веру, И мой горел любовью взор. Когда ж узнал я, горемыка, Что жизнь коварна, как шакал, Прошла любовь, угасла вера, И я впервые возрыдал.      Потом поднялся, подошел к столу старшего писаря Ванека и написал крупными буквами на листе бумаги: "Настоящим покорнейше прошу назначить меня батальонным горнистом. Телеграфист Ходоунский".      Разговор капитана Сагнера со старшим писарем Ванеком был краток. Он только предупредил его, что батальонный историограф, вольноопределяющийся Марек, будет временно находиться в вагоне вместе со Швейком.      - Могу вам сказать одно: Марек, я бы выразился, человек подозрительный, politisch verdachtig. Бог мой! Ныне в этом нет ничего удивительного. О ком этого не говорят! Но это только предположение. Ведь вы меня понимаете? Итак, я предупреждаю вас лишь о том, что, если он начнет что-нибудь такое, его... понимаете?.. нужно сразу осадить, чтобы у меня не было каких-либо неприятностей. Скажите ему просто-напросто, чтобы перестал болтать, и вся недолга! Это не значит, конечно, что вы тут же должны бежать ко мне. Поговорите с ним по-дружески. Такой разговор гораздо лучше, чем дурацкие доносы. Одним словом, я ничего не желаю слышать, потому что... Понимаете? Такие вещи бросают тень на весь батальон.      Вернувшись в вагон, Ванек отвел в сторону вольноопределяющегося Марека и сказал ему:      - Послушайте-ка, вы под подозрением? Впрочем, это не важно! Только не говорите лишнего в присутствии телеграфиста Ходоунского. Только он это сказал, Ходоунский подошел к старшему писарю, бросился ему в объятия и начал всхлипывать. Эти пьяные всхлипывания, по-видимому, должны были обозначать пение: Всеми брошен, одинокий Полон грусти безнадежной, Горьких слез я лил потоки На груди подруги нежной. И любовью неземной Светят мне глаза голубки. И коралловые губки Шепчут: "Я навек с тобой".      - Мы навек с тобой,- орал Ходоунский.- Все, что я услышу по телефону, тут же все вам расскажу. Начхать мне на присягу!      Балоун в углу испуганно крестился и молился вслух:      - Матерь божия, не отвергай моей мольбы! Но милостиво внемли мне! Утешь меня, милостивая! Помоги мне, несчастному! Взываю к тебе с верой живой, надеждой крепкой и любовью горячей! Взываю к тебе в юдоли печали моей. Царица небесная! Заступись за меня, дабы милостию божией под покровом твоим до конца живота моего пребывал!      Благословенная дева Мария и впрямь ходатайствовала за него, потому что вольноопределяющийся вытащил из своего видавшего виды походного мешка несколько коробочек сардин и каждому дал по коробочке.      Балоун отважно открыл чемоданчик поручика Лукаша и положил туда с неба упавшие сардинки.      Однако когда все открыли коробочки и с наслаждением начали есть, Балоун поддался искушению, открыл чемоданчик и затем коробочку и жадно проглотил сардинки.      И тут благословенная и сладчайшая дева Мария от него отвернулась. Только он допил масло из жестянки, к вагону подлетел батальонный ординарец Матушич и заорал:      - Балоун, живо неси сардинки своему обер-лейтенанту!      - Теперь посыплются оплеухи,- сказал писарь Ванек.      - С пустыми руками уж лучше не ходи,- посоветовал Швейк,- возьми, по крайней мере, пять пустых жестянок.      - В чем вы провинились, отчего это бог вас так наказывает? - сочувственно спросил вольноопределяющийся.- В прошлом вы, несомненно, содеяли большой грех. Не совершили ли вы святотатства? Уж не стащили ли вы у своего приходского священника окорок, коптившийся в печной трубе? Может быть, вы забрались к нему в погреб и выпили церковное вино? А может, вы еще мальчишкой лазили за грушами в его сад?      Балоун сокрушенно замахал руками. Лицо его выражало совершенное отчаяние. Душераздирающий вид этого затравленного человека взывал: "Когда же настанет конец моим страданиям?"      - Понимаю,- догадался вольноопределяющийся, словно услышав вопль несчастного Балоуна.- Вы, дружище, потеряли связь с господом богом. Вы не можете умолить бога, чтобы он вас поскорее спровадил на тот свет.      Швейк добавил:      - Балоун до сих пор не может решиться препоручить свою солдатскую жизнь, свои солдатские убеждения, свои слова, поступки и свою солдатскую смерть благости "материнского сердца всевышнего бога", как говаривал мой фельдкурат Кац, когда, бывало, перепьется и на улице спьяну налетит на солдата.      Балоун завопил, что господь бог вышел у него из доверия. Уж сколько раз он молил бога о том, чтобы тот дал ему силу претерпеть и как-нибудь стянул его желудок.      - Это не с войны началось. Обжорство - моя старая болезнь,- сетовал он.- Из-за этой самой болезни моя жена с детьми ходила на богомолье в Клокоты.      - Знаю,- кивнул Швейк,- это возле Табора. У них там богатая дева Мария с фальшивыми бриллиантами... Как-то хотел ее обокрасть церковный сторож откуда-то из Словакии. Очень набожный был человек. Приехал он в Клокоты и решил, что дело у него пойдет лучше, если он сначала очистится от старых грехов. На исповеди он покаялся также и в том, что хочет завтра обокрасть деву Марию. Он и оглянуться не успел, не успел и триста раз "Отче наш" прочесть - такую епитимью наложил на него пан патер, чтобы он не удрал,- как церковные сторожа отвели его в жандармский участок.      Повар-оккультист начал спорить с телефонистом Ходоунским о том, является ли это вопиющим нарушением тайны исповеди и стоило ли вообще поднимать об этом разговор, раз бриллианты были фальшивые. Под конец он доказал Ходоунскому, что это была карма, то есть предопределение судьбы в неведомом далеком прошлом, когда несчастный церковный сторож из Словакии был еще, может быть, головоногим на какой-то иной планете. Равным образом уже давно, когда этот патер из Клокот был еще ехидной или каким другим сумчатым, ныне уже вымершим млекопитающим,- судьба предопределила, что он нарушит тайну исповеди, хотя с юридической точки зрения, по каноническому праву, отпущение грехов дается даже в случае покушения на монастырское имущество.      Ко всему этому Швейк присовокупил следующее мудрое замечание:      - Что и говорить! Ни один человек не знает, что он натворит через миллион лет, и ни от чего он не должен отрекаться. Обер-лейтенант Квасничка - мы тогда служили в Карлине в дополнительной команде запасных - всегда говорил во время учения: "Не думайте, жуки навозные, ленивые коровы вы этакие, боровы мадьярские, что ваша военная служба закончится на этом свете. Мы еще и после смерти увидимся, и я вам такое чистилище уготовлю, что вы очумеете, свиное отродье!"      Между тем Балоун, думая, что говорят только о нем, в полном отчаяния продолжал свою публичную исповедь:      - Даже Клокоты не помогли мне избавиться от обжорства. Вернется жена с детьми с богомолья, начинает считать кур, одной или двух недосчитается,- не удержался я. Ведь я хорошо знаю, что они нужны в хозяйстве. А как выйду во двор, посмотрю на них - чувствую в животе бездну. Через час мне лучше, а курицы-то уже нет. Раз как-то мои были в Клокотах и молились за меня, чтобы я - их тятенька - опять чего-нибудь не сожрал дома и не нанес убытку хозяйству. Хожу я по двору, и вдруг на глаза мне попался индюк. В тот раз я чуть жизнью не поплатился. Застряла у меня в горле кость от его ножки, и, не будь у меня на мельнице ученика, совсем еще маленького парнишки,- он эту кость вытащил,- не сидел бы я с вами сегодня и этой мировой войны не дождался бы. Этот мой мальчонка-ученик такой был шустрый. Маленький такой бутуз, плотный, толстенький, жирненький...      Швейк подошел к Балоуну:      - Покажи язык!      Балоун высунул язык, после чего Швейк обратился к присутствующим:      - Так я и знал. Он сожрал своего ученика! Признавайся, когда ты его сожрал? В тот день, когда ваши опять пошли в Клокоты? Правда?      Балоун в отчаянии молитвенно сложил руки и воскликнул:      - Оставьте меня, братцы! Еще и такое слышать от своих товарищей!      - Мы вас за это не осуждаем,- сказал вольноопределяющийся.- Наоборот, это доказывает, что из вас выйдет хороший солдат. Когда во время наполеоновских войн французы осаждали Мадрид, испанец, комендант города, чтобы с голоду не сдать крепость, без соли съел своего адъютанта. Это действительно жертва, потому что посоленный адъютант был бы безусловно съедобнее. Господин старший писарь, как фамилия адъютанта нашего батальона? Циглер? Уж очень он тощий. Таким не накормишь и одну маршевую роту.      - Посмотрите-ка,- сказал старший писарь Ванек,- у Балоуна в руках четки.      И действительно, Балоун в великом горе своем искал спасения в фисташковых бусинках производства венской фирмы Мориц Левенштейн.      - Они тоже из Клокот,- печально доложил Балоун,- раньше, чем мне их принесли, плакали у нас два гусенка. Вот было мясо! Одна мякоть!      Вскоре пришел приказ по всему эшелону - через четверть часа отправляться. Но никто этому не поверил, и случилось так, что, несмотря на все предосторожности, кое-кто отстал. Когда поезд тронулся, недосчитались восемнадцати человек, в том числе и взводного из двенадцатой маршевой роты Насакло. Поезд уже давно скрылся за Ишатарчей, а взводный все еще торговался в неглубокой лощине, в акациевой рощице за вокзалом, с какой-то проституткой, которая требовала с него пять крон, тогда как он предлагал ей в награду за выполненную уже службу одну крону или несколько оплеух.      Под конец он произвел с ней расчет оплеухами с такой силой, что на ее рев сбежались люди с вокзала. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Владимир Войнович "Москва 2042"      Сатирический роман-антиутопия написанный в 1986 году. Веселая пародия, действие которой происходит в будущем, в середине XXI века, в обезумевшем "марксистском" мире. Герой романа - писатель-эмигрант, неожиданно получает возможность полететь в Москву 2042 года, и в результате оказывается действующим лицом и организатором новой революции. Росс КИНГ "Домино"      Роман-маскарад, роман-лабиринт, роман-матрешка; один из ярчайших дебютов в английской литературе последних лет. Ослепительной вереницей, растянувшейся на три эпохи, перед читателем проносятся в зажигательной пляске циничные шлюхи и наивные дебютанты, великосветские дамы и жертвы финансовых пирамид, модные живописцы, владеющие шпагой не менее искусно, чем кистью, и прославленные кастраты, чьей благосклонности наперебой добиваются европейские властители... Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль Дэн Браун "Код да Винчи"      Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи...      Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество...      Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден...      В романе "Код да Винчи" автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?.. Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения