«Как это я сразу не почуял запаха такого, —
подивился Петр. — Да и когда тесто успела затеять?»
Тут он вспомнил, что жена ставила квашню еще с
вечера, когда чувствовала себя хорошо, а встала,
видать, очень рано, ежели пирог уже готов.
Удовлетворенно кивнув головой, Аграфена
заботливо укутала пирог белым полотенцем,
поставив отдыхать на деревянном блюде. Тут Петр
окликнул ее:
— Граня, зачем поднялась чуть свет, ведь ночью
едва жива была! Без пирога бы не обошлись? А тесто
так в квашне и отнес бы Полине, только
порадовалась бы она, особо Потап.
Она, улыбаясь в ответ на заботливый упрек,
подошла к мужу, охватив руками его твердые плечи
и заглядывая ему в лицо:
— Мне уже хорошо, только чуть познабливает, не
волнуйся. А такое тесто, как получилось, никому не
отдам, я жадная. Пусть лучше приходят, угощаются.
Петр засмеялся, целуя ее глаза:
— Да уж, ты жадностью прославилась, глупышка моя.
Не суетись, вот уже и Алешка поднялся, сейчас
умоемся, сами стол накроем.
Он подхватил сына, вышедшего на запах выпечки в
длинной рубахе, все пытавшегося отщипнуть
кусочек сдобы, и поволок того в мыленку. Одевшись,
они вернулись в комнату, где Аграфена не спеша
ставила чашки, кувшин с молоком, творог, залитый
густой сметаной.
Привалившись к теплому боку печи, сидел уже
одетый Спиридон — оказалось, что он поднялся
вместе с матерью, и, обсыпая себя мукой, пытался
ровно раскатать тесто, пока смеющаяся Аграфена
не отобрала у него скалку. Теперь же важно заявил,
что достиг вершины мастерства и на паях с Алешкой
купит пекарню.
Петр исподтишка вглядывался в лицо жены, но не
обнаруживал там иной болезни, чем глубокая
усталость. Она усиливалась с каждым днем, пока
Спиридонка не начал подниматься с постели, а беда
немного отодвинулась.
Поев, сыновья отправились в мастерскую, а Петр
задержался -нужно было подсчитать свои доходы и
расходы, долги некоторых мелких покупателей,
проверить, хватит ли денег на закупку большой
партии отменной кожи, которую он запланировал в
этом месяце.
Аграфена, тихо напевая, прибирала переднюю
комнату, раздумывала, что приготовить мужчинам,
которые придут днем обедать. Неожиданный стук в
дверь прервал ее мысли. Петр не услышал, поэтому
она отворила двери.
На крыльце стоял высокий темноглазый человек в
легком длинном плаще и бархатной мурмолке. То и
другое было черным, вопреки общему пристрастию к
одежде ярких цветов. Вежливо поклонившись, он
представился, назвавшись иезуитом Луиджи, и
спросил с мягким акцентом:
— Имею ли я честь разговаривать с супругой Петра,
кожевника?
Когда, ответив на приветствие, она подтвердила
это предположение, иностранец сказал, что явился
по поручению Хорса. Тот уехал по особой
надобности из города, и на такой случай просил
сообщить Петру все, что станет известно о
человеке по имени Джакомо.
Аграфена заметила, что негоже разговаривать им
на крыльце, приглашая гостя в дом. По предложению
хозяйки, пошедшей за мужем, он присел на лавку,
сняв только шапку.
Тут же рядом пристроился огромный трехцветный
кот, внимательно оглядывающий гостя янтарными
глазами. Вскоре в первую комнату вышел хозяин,
приветливо улыбаясь. Жена сопровождала его,
держа в руках кожаную сумку.
Незнакомец, вставая, повторил свою историю и
вызвался проводить Петра к дому Джакомо.
Попрощавшись с Аграфеной, он вышел вслед за
Петром на улицу, двинувшись было кружной дорогой
к городу, но кожевник махнул рукой, предлагая
привычный короткий путь через овраг.
По пути Луиджи рассказал, как с трудом удалось
узнать о том, где Джакомо остановился в Москве.
Магистр выбрал небольшой особняк, в переплетении
улиц, названий которых гость не знает, но дорогу
найти сможет и дом укажет.
Патрици объяснил также, что явился пешком, дабы
не привлекать к себе излишнего внимания. Петр,
подумав, одобрил подобную предусмотрительность.
Перебрасываясь незначительными замечаниями,
упоминая историю своих городов, некоторые детали
собственной жизни, мужчины постепенно втянулись
в разговор.
Итальянец упомянул, что он скромный служитель
великого ордена иезуитов, однако взглянув на
Петра, понял, что тот о значительности
организации имеет весьма смутное представление,
если вообще слышал о ней.
Никогда не упускавший случая просветить
незнающего, а возможно, и переманить его на свою
сторону, Антонию поведал о недавнем создании
«Компании Иисуса» или ордена иезуитов, целью
которой является непримиримая борьба с врагами
Христа.
Против его утверждения папой выступали многие
кардиналы, считавшие, что различных орденов и так
чрезмерно много, а создание новых прямо
запрещена курией. Луиджи с гордостью продолжал:
— Однако ни один честный католик не пожалел о
появлении иезуитов, ибо нет никого другого, кто
был бы так же предан делу папы и святой церкви.
Устав наш требует от каждого великого смирения,
особого обета послушания, предписывающего
всегда, немедленно и беззаветно повиноваться
любым приказаниям папы. Мы не только монахи, но и
воины. Первый наш генерал Игнатий Лойола учил,
что затишье — опаснее и хуже всякой бури, а самый
опасный враг — отсутствие врагов. Мы всегда
готовы сражаться за святую церковь, и если она
утверждает, что то, что нам кажется белым, есть
черное — мы должны немедленно признать это.
Петр прервал говорившего:
— Но ведь бывает так, что служитель церкви вовсе
не так свят, как должен быть. Разве ваш орден не
обсуждает это, не отказывается от выполнения
неправедных распоряжений?
Собеседник воскликнул:
— Отнюдь нет, в том-то и особенность ордена. Это
ясно видно из поучений Лойолы, который говорит:
если мы не находим в священниках и других
церковных начальниках желательной чистоты
нравов, мы не должны обвинять их за это, ни в
частных, ни в публичных речах. Такими разговорами
порождается больше вреда и позора, чем пользы,
так как результатом станет злоба и презрение
народа против своих начальников и пастырей.
Чрезвычайное благоразумие, соединенное с
посредственной святостью, лучше, чем большая
святость с малым благоразумием. Он призывает нас
видеть во всяком начальнике самого Господа
нашего Иисуса Христа, и поэтому относиться к ним
с той религиозной преданностью, почитанием и
покорностью, какие подобают божественному
величию.
Заметив выражение глубочайшего сомнения на лице
Петра, он с сожалением заметил:
— Наверное, тебе непонятны взгляды Лойолы, ибо на
Руси их некому донести до людей.
Петр понимал, что спор этот не имеет смысла, — не
его знаниям в вопросах богословия было
противостоять учености монаха.
Вскоре кожевник заметил, что они уже далеко
отошли от Земляного города. Сейчас начнутся
небольшие слободки, населенные в основном
рабочим людом — видно, уж очень не хотел Джакомо
привлекать к себе внимание.
Однако спутник его, не доходя до квартала
городской бедноты, свернул за небольшую
церквушку. Перед ними открылась короткая улица,
застроенная деревянными и каменными в два-три
жилья поместительными, но далекими от роскоши
домами.
Не проходя в глубь ее, стараясь не выступать за
ствол огромной столетней липы, Луиджи издали
указал ладный, крепко срубленный дом на высокой
подклети, над которой возвышались два этажа,
венчаемых теремом. Петр удивился:
— Всю жизнь в Москве прожил, а про эту улицу даже
не знал. Молодцы его помощники, хорошее убежище
отыскали.
Луиджи, попрощавшись с кожевником и пожелав тому
удачи, воротился к себе, оставив Петра в глубокой
задумчивости разглядывать дом врага.
Захватывающий фэнтезийный
боевик.
Эта книга много недель находилась в списке
бестселлеров Ozon'a.
В настоящее время, ее нет ни в одной из
он-лайновых библиотек.
Все в Москве знают купца
Григория Клыкова.
Да только людям невдомек, что раньше он был
разбойником,
а его помощник, Федотка, — не человек вовсе, а
лесной оборотень-корочун…
Все права на произведения,
опубликованные на сайте и в рассылке, охраняются
в соответствии с законодательством РФ, в том
числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование произведения, полностью или частично, без разрешения правообладателя
запрещается.