В Михайлов. Произведения

Еще раз. Роман.



3


-Знаешь, мне все чаще кажется, что люди не там ищут бога. Я имею в виду тот образ
и подобие, по которому… и так далее. Для одних это нравственная категория, для
других нечто огромное и грандиозное, для третьих… - Сторож развел руками, - мне
же кажется, что бог должен быть простейшим структурным элементом, комбинации
которого, в свою очередь, уже порождают все то многообразие, которое и есть Мир.
Кроме того, этот элемент должен иметь волю, собственный план творения и способность
творить. Ибо без практического выхода это будет бог в себе.
-Если я правильно понял, кирпич – это бог стены.
-Не совсем. Кирпич отвечает только одному из перечисленных требований. Он не
имеет воли, не содержит плана стены и не способен сам сложиться в стену без посторонней
помощи. В качестве примера подойдет живая клетка – простейшее звено любого организма.
При благоприятных условиях одна клетка способна породить все многообразие живых
форм.
-Да, но клетка сама по себе достаточно сложный объект. К тому же она может действовать
только в уже сотворенной реальности.
-Я не об этом, - отмахнулся он от моих доводов, - никто не пытается представить
бога в виде подобной клетки. Это должно быть нечто более элементарное, чем мысль,
энергия, материя…
-Тьма?
-Тьма, как прародитель света… Сложный вопрос. Тем более что эта тьма не имеет
ничего общего с темнотой или с отсутствием света. Не стоит покупаться на то,
что совершенно неизвестные вещи, которые невозможно даже вообразить, названы
привычными словами. Сами по себе слова ничто. Важен смысл. И смысл этот может
меняться в зависимости от контекста буквально на противоположный. Ладно, пора
спать.
Сторож поднялся на ноги. Я тоже поплелся в дом.


Были прекрасные летние сумерки. Солнце вот-вот должно было сесть за горизонт
как раз там, где река соединялась с небом. Мы медленно прогуливались вдоль реки.

-Иногда бывает так, что поражение и победа принимают форму своих антиподов. Читал
Акутагаву Рюноске? – спросила Моргана, закуривая сигарету.
-Давно.
-Помнишь историю о табаке и дьяволе?
-Честно говоря, нет.
-Когда Франциск прибыл в Японию, с ним вместе приехал и дьявол. Христиан в Японии
еще не было, а, следовательно, некого было искушать. От нечего делать решил дьявол
заняться сельским хозяйством. Посадил табак и начал за ним ухаживать. Случилось
так, что когда табак вырос, проходил мимо обращенный в христианство купец. Заинтересовался
он диковинными растениями. Начал расспрашивать дьявола, что да как. В конце концов,
заключили они сделку, что если купец угадает, как называются эти растения, то
и поле, и урожай перейдут к нему в собственность, а если нет – гореть его душе
в аду. Пригорюнился купец. Тем более что как он ни пытался, не мог узнать название
растений. И уже в последнюю ночь пришел он на огород к дьяволу вместе с теленком,
разломал оградку, пустил теленка в огород, да еще и огрел хлыстом, чтобы тот
резвее носился. Услышал дьявол, что кто-то носится по его огороду, выскочил да
как заорет: «Какая скотина топчет мой табак!». Так купец перехитрил дьявола.
Акутагава ставит проигрыш дьявола под сомнение. Да, потерял он душу какого-то
купца, зато, сколько душ благодаря проигрышу принадлежит табаку?
-Что ты хочешь этим сказать?
-Подумай, - Моргана загадочно улыбнулась.
-Подожди, - дошло вдруг до меня, - но ведь ты…
-И да, и нет. Я нашла дверь.
-Но ведь я видел…
-Огонь? 
-Твоя машина вместе с тобой… Они убили тебя!
-Никто меня не убивал.
-Я сам видел.
-Что ты видел?
-Ты была в той машине.
-Ну и что? 
-Ну и что?
-Не всегда очевидные вещи являются правильными. Ты каждый день видишь, как солнце
встает на востоке и садится на западе…
-Только не надо лекций про оптический обман.
-Да, но что бы ты видел, если бы это не было обманом? И в чем тогда разница?
-Подожди. Но тогда…
-Что тогда? Да, был взрыв, было обгоревшее тело. Мое, настоящее. Ну и что?
-Ты так спокойно говоришь об этом.
-Вот именно. Я говорю с тобой. Посмертно. Посмотри на меня. Насколько я мертва?
-Но зачем? 
-Твое похищение… чем не повод? К тому же я не хотела мешать этим людям.
-Ты?!
-Запомни: мы все носим по несколько масок, но не имеем лиц.
-Значит, ты сама устроила этот взрыв…
-Я прошла через дверь. Как твой друг.
-Так он там?!
Она кивнула.
-Это та дверь, которую должен открыть я?
-Ты должен открыть парадный вход, тогда как мы пользуемся плохо закрытой форточкой.
-Расскажи мне о них.
-Ты не сможешь понять. Да я и не знаю, как рассказать об этом. Подожди. Скоро
ты все узнаешь сам.
-Но эксперимент, почему он не избавится от посторонних?
-Та сторона достаточно сильна, чтобы…
-Я о параязычниках и прочей шпане.
-Они как тараканы. Сколько ни трави, всех не перетравишь.
Моргана затушила окурок ногой.
-У меня такое чувство, будто Господь решил вдруг позабавиться, и столкнул всех
их вместе. Эксперимент, драконы и прочая шушера… Все заняты. Все плетут интриги,
сражаются, убивают. Прекрасная ширма для того, чтобы спрятать действительно нужных
людей.
-Ты о ком?
-Лягушка откладывает тысячи икринок, в результате выживают единицы, которые дают
потомство. С точки зрения эволюции, необходимы только те особи, которые выживают
и дают потомство. Остальные статисты. Неудачные варианты или чей-то корм. Тоже
самое и люди. Только мы должны дать… пусть будет метафизическое потомство, других
слов все равно нет. Мы должны породить нечто, действительно важное. Настолько
важное, что мир до сих пор продолжает терпеть человечество вместе со всеми его
бесчинствами.
-Тогда зачем вся эта возня?
-Мы бродячий театр, дающий спектакль для чуть не умершего от скуки бога.
-Хреновый, надо заметить, театр.
-Другого нет.  
-Жаль.
-Не жалей. Другой еще не значит лучший.
-Подожди. Но тебе там нравится.
-Еще не знаю. Там все по-другому. Совершенно все.
Солнце полностью опустилось за горизонт. 
-Мне пора.
-Мы увидимся?
-Не знаю. Да, чуть не забыла! У тебя есть шанс.
-Какой?
Она не успела ответить. Абсолютная, безграничная тьма окутала все вокруг. Я проснулся.


-Скажи, а почему ты не стремишься по ту сторону? – спросил я Сторожа за завтраком.
Это был наш прощальный завтрак.
-А зачем?
-Но ведь другие зачем-то рвутся. А ты…
-Где бы я ни был, это буду я, так что какой смысл что-либо менять?
-Но ведь для чего-то ты убежал сюда?
-Тогда я этого не понимал.
-А сейчас?
-Сейчас мне уже все равно.
-Тогда почему не вернешься домой?
-А зачем. Везде едино.
-Странный ты человек.
-Возможно…
-Жаль, что мы больше не встретимся.
-Кто может гарантировать что-либо в этом мире. Чаю?
-С удовольствием. Так ты смирился?
-С чем?
-С тем, что ничего нельзя сделать.
-Я этого не говорил.
-Но…
-Важно, кто ты.
-И кто я?
-Не ищи, и найдешь. Не стучи, и откроется.


4


-Почему параязычники? – корова забавно наморщила лоб.
Мы сидели в маленьком кафе на улице: несколько столиков, милая барышня-официантка,
зонтики с рекламой пива. Это была тихая, утопающая в зелени улица только для
пешеходов. Миниатюрный уголок Европы в нашем диком краю. Я пил пиво, мягкое холодное
пиво. Корова пила коньяк.
-Почему параязычники? Математики в таких случаях говорят: от противного. Сначала
они были язычниками. Потом, пообщавшись с ныне здравствующими язычниками, переименовали
себя в неоязычники. Оказалось, есть и такие. Пришлось переименовываться в параязычники.

-Это все ясно, но почему именно язычники, причем не простые а с… выгибонами,
- нашел я подходящее определение без мата.
-Возвращался как-то Юрий Тимофеевич домой. Ездил он куда-то по каким-то делам,
нам это сейчас не важно. Ездил он на колхозной лошадке, запряженной в колхозную
же телегу. Я как животное не тягловое, в телегах ничего не смыслю. Был Юрий Тимофеевич
немного поддатый. Не сильно, а так, для пущего оптимизма, так что происшедшее
с ним вряд ли можно считать результатом употребления водки. К тому же водка была
хорошая, не то, что сейчас, да и закусил он знатно. Было темно, но еще не поздно.
Управлять лошадкой не было никакой необходимости. Она сама хотела быстрее домой.
Делать было нечего, и Юрий Тимофеевич лежал на скудных остатках соломы и смотрел
в звездное небо… Даже и не думай сюда подходить.
К кафешке нетвердой походкой уверенно рулил какой-то Полиграф Полиграфович местного
разлива. Но едва он попытался войти на территорию, как перед ним возникли двое
из ларца внушительного сложения.
-Ты куда?
-Я? – искренне удивился Полиграф.
-Ну не я же.
-Я просто. Иду.
-Ну и иди. Только мимо иди.
-Я…
-Иди уже.
-Вот это называется сервис. А то вечно в большевистские времена подселят пару
таких в приличный дом, и хоть вешайся. С ними же ничего невозможно сделать. Только
стрелять, - корова допила залпом коньяк.
-Еще? – спросила возникшая как по команде официантка.
-Пожалуй.
-Одну минуточку.
-Так вот, - продолжила свой рассказ корова, - Ехал он так домой. Никого не трогал.
Захотелось вдруг ему остановить лошадку. Вот невмоготу ехать дальше, и все. Остановился
он, слез с телеги, прошелся. Захотелось ему поссать, извиняюсь за такие подробности.
Поссал. Не полегчало. Вдруг буквально в нескольких шагах от него, совсем рядом,
что-то вспыхнуло яркими разноцветными огнями и в небо. Юрий Тимофеевич настолько
ошалел, что застыл как вкопанный. Он словно бы замер, причем весь, включая мысли,
чувства, эмоции… Все вдруг остановилось. И такое снизошло на него блаженство…
Ничего похожего не испытывал Юрий Тимофеевич. Когда он очнулся, никого рядом
с ним уже не было. Штуковина улетела, лошадь, испугавшись вспышки, умчалась прочь.
 
-Очередная история про инопланетян?
-Да причем здесь инопланетяне! Вечно ты не дослушаешь, и начинаешь городить…
- корова от души ваматерилась и продолжила, - неизвестно, что это была за фигня.
Да и не в ней дело. Толчком к этому может быть все, что угодно. 
-Извини. Сглупил.
-Пошел Юрий Тимофеевич пешком. А вокруг трава, небо, звезды. Дрянь какая-то в
траве орет. Красота. И все это настоящее, живое, говорящее на языке жизни, только
он никогда раньше его не слышал. А тут словно пробки из ушей вытащили. Идет Юрий
Тимофеевич, матерится, плачет от счастья. Когда эйфория закончилась, уже дома,
на следующий день, задумался Юрий Тимофеевич. С одной стороны, он был готов поклясться,
что все, что он пережил, было на самом деле, с другой, его комсомольско-атеистическое
воспитание не позволяло принять что-либо, отдающее мистицизмом и не имеющее рационального
объяснения. Вернее, рациональное объяснение было, но только одно: тише мыши –
едет крыша. Записываться в дураки ему совсем не хотелось. Решил он ничего никому
не говорить, да разве такое утаишь. Заметили люди, что что-то с ним не так, начали
перешептываться. Тут еще его любимая корова заболела. Ветеринар так ему и сказал:
режь пока не поздно. А у него рука не поднимается. Что делать? Подошел он тогда
к корове, взял ее морду в руки. Стоит рядом с ней. Гладит по голове и плачет.
И тут словно кто шепнул ему, что надо делать. Пошел он в степь, насобирал каких-то
травок, заварил… Отпоил корову. Буквально через месяц сынишка его сломал руку.
И так неудачно сломал. До больницы хрен знает сколько. И снова как кто-то шепнул
ему, что в больнице будет только хуже. Сделал он все, как надо, и через месяц
сын был точно как новый. Поехал он тогда за тридевять земель к попу, туда, где
его никто не знает. Тот, естественно, начал про Библию твердить. Понял Юрий Тимофеевич,
что никто на его вопросы ответа не даст, что надо все самому. По крупицам, у
каждого дерева, у каждой травинки выпытывать. А там стоит только копнуть… Потом
появились ученики, единомышленники. Хочешь-не-хочешь, а понятийный аппарат создавать
надо. 
-А сторож?
-Сторож… - корова хитро улыбнулась, - Сторож – это Сторож. Еще тот конь, надо
сказать. Его просто так, голыми руками… Да ты сам взгляни.
-Он здесь?!
-Совсем рядом.
-Так чего же ты…
-Пойдем?
-Спрашиваешь.
-Милая барышня, счет, пожалуйста.
Я полез в карман за деньгами, но корова меня остановила:
-Я угощаю.
-Как знаешь.
Я не халявщик, но если кто-то хочет за меня заплатить…
-Сдачи не надо.
-Спасибо.
-Вам спасибо. Все было просто замечательным. 
Мы вышли из кафе. 
-Обожаю такие вот места. Тихо, спокойно, не накурено.
-Я сам терпеть не могу табачную вонь.
-А есть, когда вообще кто-то рядом курит, это верх… - корова развела «руками»,
так и не найдя нужного слова. 
-С тобой трудно не согласиться.
-Правильное легко.
Так, беседуя ни о чем, мы медленно шли к базару.
-А он не сбежит?
-Кто?
-Сторож.
-Смеешься?
-Ну вдруг ему куда надо. Откуда мне знать?
-Ему давно уже никуда не надо.
-Но…
-Помолчи. Ты и так уже наговорил глупостей на год вперед. К тому же…
По базару, шатаясь, брел изрядно поддатый Сторож.


А я сижу на крыше и я очень рад,
Я сижу на крыше и я очень рад,
Потребляю сенсимилью, как аристократ;
Я сижу на крыше…


Горланил он во все горло, размахивая в такт пению бутылкой с горячительной жидкостью.
Глядя на него, я вспомнил трех знаменитых обезьян, только в отличие от них Сторож
демонстрировал броуновское движение, постоянно натыкаясь на людей или прилавки.
-Он ведет себя так, словно он у себя в степи. 
-Никого не замечает?
-Мягко сказано.
-А ты знаешь, он прав. Здесь действительно никого нет. Это очень трудно понять,
и еще труднее донести. Вспомни Диогена и его фонарь.
-Во времена Диогена менты не гасили философов.
-Ты прав. Нравы действительно давно уже не те.
-Его надо остановить.
-Останови лучше себя.
-Цацкаться с ним менты не будут.
-Его это не волнует. Его ничего уже не волнует, а тем более такая ерунда… 
-Менты далеко не ерунда.
-Для тебя, но не для него.
-Это еще почему?
-Потому что ты все еще есть, а его уже нет. У него теперь только одна проблема:
как донести то, что он понял. 
-Ты можешь изъясняться понятней?
-Попробую: 


Пророк Нафтали возвращался домой,
Танцуя с бутылкой пустой. 
Шептала ему, целуя, Земля: 
"До дна пей мою любовь."


Как дикие лошади мчались сердца,
И реки отправились вспять.
И улыбаясь, спросила она:
"Когда ты придешь опять?"


Пророк Нафтали возвращался смеясь.
Хотелось ему кричать:
"Куда бы, любимая, я ни пошел -
Ты будешь меня встречать.


Куда бы ни глянул -
Ласкать мой взор будет твоя красота.
И все, что услышу я - о любви
Будет песня твоя.


И если накормят меня - это ты
Тихонько накроешь на стол.
И если мне подадут воды -
Ты чашу наполнишь вином.


А если кто-то воткнет в меня нож
По самую рукоять -
Я знаю, любимая, все равно
Меня у тебя не отнять".


-…
-Помолчи. Ты слишком далеко от правды, чтобы говорить, и слишком близко, чтобы
болтать. У тебя есть шанс. Впитывай. Смотри и впитывай.
-Об этом говорила Моргана?
-Ты неисправим. Ладно.
Корова махнула хвостом, и мы очутились в темной, набитой до отказа всякой всячиной
комнате. В нос ударил запах пыли и затхлости. Окна здесь были закрыты в несколько
слоев поклеенными друг на друга газетами. Вентиляционные отверстия были либо
наглухо забиты, либо вообще отсутствовали. Чего здесь только не было! Посуда,
мебель, ковры, книги, газеты, одежда, еда, напитки… Все мыслимые и немыслимые
предметы были свалены в одну кучу и густо сдобрены пылью и паутиной. Еда давно
уже была испорченной, масло или вино (теперь уже невозможно было понять), придавленное
каким-то сейфом, растеклось по комнате. Вещи тоже давно уже были ни на что не
годными. Даже на помойку такое стыдно было бы выкидывать.
-Только не вздумай чихать. Поднимешь пыль, и… - прошептала корова.
-Ну и свинарник! 
-Это ты.
-Что?
-Это ты изнутри. Твоя личность или то, что ты привык считать собой.
-Хочешь сказать, что я не более чем куча старого дерьма?!
-Очень немногим людям дано это понять. И даже среди них только единицы способны
на то, чтобы сделать генеральную уборку.
-Такие как Сторож?
-Сторож давно уже развалил свою комнату и вышел на свежий воздух. Он теперь под
открытым небом, и весь Мир стал его домом.
-Так он на той стороне?
-Не болтай глупости. Знаешь, иногда я жалею, что вообще связалась с тобой. Временами
ты полный идиот. А когда ты не идиот, ты кретин.
Странно, но я совсем на нее не обиделся. В глубине души я был с ней даже согласен.

-Помнишь, что тебе сказал сторож? Только не глупи. Еще одна глупость, и я пошлю
тебя к … матери.
-А он понял?
-Почти. Он в шаге от полного понимания, и он волен в любой момент сделать этот
последний шаг.
-Так какого хрена он медлит?
-Из-за таких тупых ублюдков, как ты. Полное понимание похоже на смерть, хотя
это принципиально иное явление. Он же остался в шаге от финишной или, если говорить
точнее, от стартовой черты, чтобы хоть кому-нибудь показать дорогу. Судьба подарила
тебе величайший шанс: свела тебя с человеком понимания, но ты даже не соизволил
прочистить уши. Ты был слепо-глухо-немым.
-Еще один человек, которого я разочаровал…
-Его невозможно ни разочаровать, ни очаровать. Он как солнце: светит для всех
и ни для кого. Если бы не эта дурацкая затея с вратами…Твоя проблема… каждый
человек на своем пути тысячи раз упускает шанс. Это как в детстве в песочнице.
Удача как песок убегает сквозь пальцы, и в конечном счете в руке остается одно
лишь кошачье дерьмо.
-…
-Помолчи! Твоя проблема в том, что у тебя больше нет времени. Смотри:
И я увидел на стене знакомые часы с 61 делением. Они заметно обветшали и запылились.
Некоторые цифры на циферблате вообще невозможно было разглядеть. Часы шли, но
шли натужно, механизм работал с каким-то скрежетом. Он вздыхал, стонал, охал,
словно запыхавшийся инфарктник, поднимающийся пешком на десятый этаж. Иногда
часы замирали, и по несколько секунд стрелки оставались неподвижными, иногда,
чтобы наверстать время, стрелки перескакивали через два, а то и три деления сразу.
-Они вот-вот станут. Это твой последний шанс. Если ты не поймешь, они пойдут
назад. Тогда ты все упустишь.


-Для нас религия – это интимное переживание человека, некая особая связь с реальностью.
Когда это происходит, человек находится в своеобразном состоянии, которое мы
называем молитвой. Наш идеал – постоянное пребывание в молитве, но, к сожалению,
мы этого не можем. Мы не секта. Не восточный ашрам. У нас нет учителя и учеников.
Мы единомышленники, которые ищут молитву. У нас нет философии, нет веры. Мы ничего
не знаем о боге, ничего о вселенной. Как впрочем и все остальные. Но мы заявляем
об этом вслух, тогда как другие претендуют на то что якобы только они знают какую-то
истину. У нас нет церквей, нет заповедей, нет греха. Мы не объединяем нравственность
и религию. Мы никому не поклоняемся, никого не донимаем своими дурацкими просьбами
и советами. Мы пытаемся принять реальность такой, какая она есть. Принять и жить,
согласно законам этой реальности, - врубал меня Гриша в параязычество.
Вернее пытался врубить. Мне же было настолько не до него, что я даже не пытался
остановить этот словесный поток. Третий день мы брели по какому-то проклятому
богом болоту, которое, с академической точки зрения и болотом, наверно, нельзя
назвать. В лучшем случае надо было брести по колено в воде. В худшем приходилось
лезть напрямик через камыши, которых здесь была тьма. Иногда приходилось плыть,
что с нашей амуницией было бы невозможно, если бы не пустые пластиковые бутылки
из-под воды. Они держали не хуже спасательных жилетов. Одеты мы были почти что
в скафандры: Плотные брюки, заправленные в высокие армейские ботинки на шнурках.
Такие же плотные куртки, застегнутые на все пуговицы. На головах подобие танкистских
шлемов, только без наушников. Иначе идти было нельзя из-за какой-то кусачей сволочи:
толи клещей, толи змей, толи еще какой ядовитой чертовщины. Шли вчетвером: Юрий
Тимофеевич, Семен с Гришей и я.
-Привал, - сказал Юрий Тимофеевич, когда мы вышли на песчаную косу. Песок был
желтым и совершенно чистым – туристы в этих краях не водились.
-Здесь можно и искупаться.
Значит остановка надолго. Как иногда мало нужно человеку для полного счастья!
Мы сняли с себя всю одежду и плюхнулись на горячий песок. Сначала отдых. А потом
уже купание, стирка, обед… И если не думать, что скоро придется снова напяливать
на себя все это шмотье и тащиться хрен знает куда по воде или через камыши… Юрий
Тимофеевич занялся обедом. Он выглядел так, словно все это время играл в каком-нибудь
клубе в гольф. 
-Классно, как в походе в детстве...
-Был я разок в походе, - вспомнил очередную байку Семен, - Я тогда заканчивал
школу. С учебой у меня проблем никаких не было, к экзаменам почти не готовился.
Так, валял дурака. Все мысли естественно о бабах. О чем еще думать? Был у меня
друг. Ревматизм. Здоровый детина. Шварценеггеру рядом с ним делать нечего. Было
он немного старше меня и тоже заканчивал техникум. Пойдем, говорит, по пиву.
Взяли пивка, леща вяленого. Сидим, пьем. Разговор, естественно, вокруг баб. Ревматизм
как нервная канарейка. Взахлеб разливается, каких они с Хадсоном телок сняли.
Чуть ли не богинь. Рассказал, а потом и говорит: Пошли с ними в поход. А Хадсон?
- спрашиваю я. Ерунда, говорит, он Щеколду уже трахнул, поделится. Насторожило
меня это прозвище. Кто же хорошую бабу Щеколдой-то звать будет? А она не сильно
стремная? – спрашиваю. Да нет, говорит, так себе. Ладно, думаю, всегда можно
найти бабу стремнее данной. Приходим на стрелку. Я с пойлом и жратвой. Ревматизм
с палаткой – он самый сильный. Девочки уже ждут. Одна высокая, стройная, с красивыми
ногами сучка. Другая - ее полнейший антипод. В общем, красавица и чудовище. Кто
из них Щеколда, можно было не выяснять. У девочек сумочки с какой-то их бабьей
фигней и полиэтиленовый пакет, который, по их мнению, должен тащить кто-то из
нас. В конце концов, кулек оказался у Ревматизма. Я на подобные поступки не ведусь.
К тому же если Ирочка (так звали красавицу) своими чарами и перспективой первой
брачной ночи могла вдохновить Ревматизма на подвиг ради любви, то Щеколда могла
меня уговорить разве что пристрелить ее из жалости. Пока мы с Ревматизмом занимались
палаткой, девчонки успели изрядно набраться и затеряться в просторах местной
флоры. Только мы сели выпить по стаканчику, прибегает щеколда. Взъерошенная,
грязная (наверняка успела не раз навернуться), глаза на выкате: Там… там Ирочка…она
в… она топится! Ни разу не слышал, чтобы кто-то мог так визжать. Ревматизм, переполненный
любовью к ближнему, кидается в пучину, откуда на руках выносит счастливую Ирочку.
В общем, Стенька Разин наоборот. Пока они целовались, волна суицида накрыла Щеколду.
Пробормотав что-то достойное мексиканских сериалов, она хватает какой-то пояс
и бежит в рощу вешаться. Ревматизм занят Ирочкой, мне до щеколды нет никакого
дела – пусть вешается. Все ж не так скучно. Не тут то было. Ирочка заметила отсутствие
Щеколды. А где Марина? Оказывается Щеколду звали Мариной. Вешаться пошла, - говорю
так, словно речь идет о погоде. Куда?!!! Туда, где деревья. Скорее, она уже вскрывала
себе вены! Ревматизм, вылитый супермен, целует Ирочку и бежит вытаскивать из
петли Щеколду. Ирочка выкуривает сигарету и, заскучав, вновь бросается в воду.
Ревматизм за ней. Мне ничего не оставалось, как открыть бутылку портвейна, закурить
сигарету и наслаждаться походом. Когда еще удастся посмотреть такой цирк. Какого
ты тут расселся! Помог бы! – накинулся на меня Ревматизм. Он чуть не плакал.
Нахрен они нужны, пусть делают, что хотят. Давай лучше выпьем. …! – выдает Ревматизм,
запрограммированный на выполнение миссии 911. В конце концов, ему удалось разрешить
эту ситуацию без жертв. Сидим у костра. У щеколды приступ неразделенной любви.
Не может она без Хадсона. Я не могу с Щеколдой – плохо иногда быть эстетом. Ревматизм
безрезультатно жаждет Ирочку в палатке. У нее острый припадок целомудрия, достаточно,
надо сказать, редко с ней случающийся. Щеколда сидит с закрытыми глазами и тихонько
скулит, что совершенно не мешает мне любоваться звездами. Твою мать!!!!! – из
палатки вылетает Ревматизм, – Ты можешь отправить Щеколду в палатку? Эта е… скотина
без нее не может! На Ревматизма невозможно смотреть без слез. Пытаюсь растолкать
Щеколду -  безрезультатно. Надо тащить. Беру ее за руки, и тут эта скотина кусает
меня, что есть силы, за руку. Ах ты, сука! Хватаю ее за ноги и резко дергаю на
себя. Она падает вниз лицом. Так тебе, сука, и надо! Тащу ее за ноги в палатку.
Ее голова забавно подпрыгивает на кочках. Шеколда пытается возмущаться, но ее
рот мгновенно набивается землей и мусором. Отбой. Просыпаюсь под утро от холода.
Земля просто лед. Ревматизм с Ирочкой… хоть на праздничные открытки фотографируй.
Щеколда тоже спит. Спит и хрюкает от удовольствия. Ну и дрянь же ты, думаю. А
холодно. Что делать? Пришлось залазить на Щеколду сверху. Она хоть теплая…

Продолжение следует